Глаз разума

Деннис Шульман – клинический психолог и психоаналитик, читающий лекции по проблемам изучения Библии. Это приветливый коренастый и бородатый мужчина чуть старше пятидесяти лет, начавший терять зрение в подростковом возрасте, полностью ослепший к моменту поступления в колледж. Когда несколько лет назад мы с ним познакомились, он сказал, что его собственный опыт разительно отличается от опыта Халла.

«Сейчас, спустя тридцать пять лет после прихода слепоты, я продолжаю жить в визуальном мире. У меня хорошая зрительная память, и я легко представляю себе зрительные образы. Мою жену, которую я никогда не видел, я мыслю исключительно в зрительных образах, так же как и моих детей. Вижу я и себя, правда, в том виде, который могу помнить, – то есть вижу себя тринадцатилетним мальчиком, хоть и очень стараюсь немного состарить этот образ. Я часто читаю лекции. Мои записи сделаны шрифтом Брайля, но когда я произношу написанные слова, то вижу в уме обычный шрифт, – то есть для меня образы букв являются зрительными, а не тактильными».

Семидесятилетняя Арлин Гордон, бывший социальный работник, рассказывала мне, что у нее дела обстоят приблизительно так же. Она говорила: «Я была очень удивлена, читая книгу Халла. Его переживания совершенно не похожи на мои». Подобно Деннису, она считает себя преимущественно визуальной личностью. «У меня отличное чувство цвета, – говорила она. – И я сама подбираю себе одежду. Я думаю: «О, эта вещь подойдет к той или к этой!» – когда мне называют их цвет». И вправду, она была одета с большим вкусом и, видимо, очень гордилась своей внешностью.

У нее до сих пор сохранилось сильное зрительное воображение, продолжила она: «Если я вожу руками перед глазами, то я вижу свои руки. Я вижу их, несмотря на то что ослепла больше тридцати лет назад». Вероятно, движение рук немедленно переходит у нее в зрительный образ. Она призналась, что при длительном прослушивании аудиокниг у нее начинают болеть глаза. В такие моменты она ощущала, как звучащие слова превращаются в строчки печатного текста в «лежащей» перед ней обычной книге 72 .

72

Хотя у меня самого очень слабое зрительное воображение, закрывая глаза, я способен видеть свои руки на клавиатуре, когда играю хорошо знакомую мне вещь. (Такое может происходить, даже когда я просто представляю себе игру на фортепьяно.) Одновременно я чувствую движение своих рук и не могу отличить это «ощущение» от «видения». В таких случаях эти два чувства неразделимы. Так и хочется употребить какой-нибудь термин вроде «видение-осязание».Психолог Джером Брюнер называет такое ощущение «энактивным» – интегральным признаком действия (реального или воображаемого) – в отличие от «иконической» визуализации, визуализации какого-то предмета, находящегося вне наблюдателя. Мозговые механизмы, обслуживающие эти два типа воображения, различны.

Слова Арлин напомнили мне об Эми, больной, которая оглохла от осложнений скарлатины в возрасте девяти лет. Эми так хорошо читала по губам, что, общаясь с ней, я иногда забывал, что она глухая. Однажды, забывшись, я отвернулся, и она тотчас резко сказала: «Я вас не слышу!»

– Вы хотите сказать, что не видите меня? – спросил я.

– Вы можете назвать это видением, – ответила она, – но я воспринимаю вашу речь так, как будто я ее слышу.

Эми, хотя и была совершенно глуха, конструировала звуки речи в своем сознании. Точно так же Деннис и Арлин говорили не только об усилении зрительного воображения после утраты зрения, но и о большей готовности к переводу словесной информации (или осязательной, двигательной, слуховой, обонятельной) в зрительный образ. В целом переживание ими собственной слепоты очень напоминает картину, описанную Тореи, хотя они и не упражняли свои способности систематически, как это делал он, и не пытались, подобно ему, воссоздать целостную картину мира.

Что происходит, когда зрительная кора перестает получать сигналы от зрительных рецепторов? Простой ответ заключается в том, что изолированная от внешнего мира зрительная кора становится сверхчувствительной к внутренним стимулам любого типа: к своей автономной активности; к сигналам из других областей головного мозга – слуховой, тактильной и речевой; кроме того, на зрительную кору начинают сильнее воздействовать мысли, воспоминания и эмоции.

Тореи в отличие от Халла занял очень активную позицию, желая сохранить свое зрительное воображение, попытался управлять им, как только с его обожженных глаз были сняты повязки, и это у него получилось. Возможно, потому, что он и прежде свободно владел своим зрительным воображением и привык пользоваться им по своему желанию. Тореи с детства был склонен к игре зрительного воображения, когда он мысленно представлял связные визуальные истории на основе тех киносценариев, которые давал ему читать отец. (У нас нет никаких сведений о детстве Халла, так как его дневник начинается с того времени, когда он был уже слеп.)

Тореи потребовались месяцы интенсивного самоанализа и волевых усилий для того, чтобы улучшить качество своего зрительного воображения, сделать его более прочным, стабильным, гибким, тогда как Люссейрану все это было дано с самого начала. Возможно, так произошло потому, что Люссейрану не было и восьми лет, когда он ослеп (Тореи потерял зрение в двадцать один год), и его юный мозг сумел с большей легкостью приспособиться к новым, радикально переменившимся обстоятельствам. Хотя способность к адаптации не проходит с юностью. Например, Арлин, которая ослепла, когда ей было за сорок, смогла весьма успешно приспособиться к потере зрения, развив в себе способность «видеть» свои руки, «видеть» слова при чтении вслух, создавать детальные зрительные образы на основе словесных описаний. Понятно, что адаптация Тореи была достигнута при помощи осознанной мотивации, воли и целеустремленности. Приспособление Люссейрана произошло в благоприятном для этого возрасте благодаря потрясающей физиологической предрасположенности. Приспособление к слепоте Арлин находится где-то посередине между ними, адаптация же Халла являет собой полнейшую загадку.

Насколько эти различия отражают лежащие в их основе предрасположенности, независимые от наступления слепоты? Действительно ли зрячие люди, обладающие развитым зрительным воображением, сохраняют или даже усиливают свою способность к такому воображению, когда теряют зрение? Действительно ли люди, не обладающие такими способностями, впадают в «глубинную слепоту» или начинают страдать галлюцинациями, когда слепнут? Каков диапазон способностей к зрительному воображению среди зрячих?

Я осознал большую вариабельность в силе зрительного воображения и зрительной памяти в четырнадцатилетнем возрасте. Моя мать была хирургом и специалистом по сравнительной анатомии, и однажды я принес ей из школы скелет ящерицы. С минуту мама внимательно рассматривала скелет, вертя его в руках, потом отложила в сторону и, не взглянув больше на него, нарисовала скелет в нескольких ракурсах, мысленно поворачивая его каждый раз на тридцать градусов вокруг продольной оси. Она быстро выполнила серию рисунков, причем скелет на последнем рисунке не отличался от скелета на первом. Я не мог себе представить, как можно что-то такое сделать. Когда же она сказала, что может мысленно видеть скелет, вращая его вокруг оси в двенадцать приемов так же живо и зримо, как и наяву, я был страшно удивлен и почувствовал себя полным тупицей. Я вообще не мог мысленно себе ничего представить – в лучшем случае это были смутные и зыбкие образы, над которыми я не имел никакой власти 73 .

73

Несмотря на то что я практически не обладаю произвольным зрительным воображением, я способен воспринимать зрительные образы неизвестного происхождения. Такого рода видения бывали у меня перед засыпанием, во время мигренозной ауры, после приема некоторых лекарств, а также во время приступов лихорадки. Теперь же, когда у меня нарушилось зрение, видения преследуют меня почти постоянно.В шестидесятые годы, когда я экспериментировал с амфетаминами, у меня были яркие живые видения. Амфетамины могут вызывать поразительные изменения восприятия и резко усиливать способности воображения и возможности зрительной памяти (я описал это их действие в главе «Собака под кожей» в книге «Человек, который принял жену за шляпу»). В течение приблизительно двух недель я мог, всего раз взглянув на рисунок в анатомическом атласе или на лабораторный препарат, превосходно запомнить его зрительный образ и сохранять его в памяти несколько часов. Я мог мысленно спроецировать такой препарат на лист бумаги, – проекция была бы такой же четкой, как на экране проектора, – и обвести его контуры карандашом. Рисунки мои не отличались изяществом, но были точны даже в деталях. Однако когда амфетамин переставал действовать, пропадали и все мои способности к мысленной визуализации, созданию зрительных образов и даже к рисованию (этой последней способности у меня как не было, так и нет). Все это было ничуть не похоже на целенаправленную работу воображения – я не собирал мысленно образы фрагмент за фрагментом. Мое воображение оставалось непроизвольным и автоматическим, больше похожим на эйдетическую или фотографическую память, или на палинопсию – консервацию отпечатка.

Мама очень надеялась, что я пойду по ее стопам и стану хирургом, но когда она поняла, насколько я лишен зрительного воображения (и насколько я неуклюж во всякого рода ручном ремесле), она примирилась с мыслью о том, что мне надо заняться чем-то другим.

Несколько лет назад, выступая на медицинской конференции в Бостоне, я говорил об описаниях слепоты у Тореи и Халла, о том, насколько приспособленным к жизни оказался Тореи, сумевший развить у себя зрительное воображение, и каким глубоким инвалидом (по крайней мере в некоторых отношениях) стал Халл в результате утраты зрительной памяти и зрительного воображения. После выступления ко мне подошел один из присутствующих и спросил, насколько успешно, по моему мнению, могут справляться с работой зрячие люди, не обладающие зрительным воображением. Он сказал мне, что начисто лишен зрительного воображения, поскольку не может по собственному желанию вызвать появление какого-либо образа перед мысленным взором. Мало того, в его семье никто не обладал такой способностью. Он считал, что это вполне нормально, до тех пор, пока, учась в Гарварде, не стал участником психологического тестирования, в ходе которого убедился, что страдает отсутствием умственной способности, каковой все остальные студенты в той или иной степени обладали.

– И кто вы по профессии? – спросил я, недоумевая, кем бы мог быть этот несчастный человек.

– Я хирург, – ответил он, – сосудистый хирург и анатом. Кроме того, я конструирую солнечные батареи.

Но как, спросил я, он распознает то, что видит?

– Это не проблема, – ответил он. – Думаю, что в нашем мозгу имеются готовые модели, которые совпадают с тем, что я вижу и делаю. Просто одни могут живо и осознанно их себе представить, а я – нет.

Это признание находилось в явном противоречии с опытом моей матери, обладающей чрезвычайно живым и управляемым зрительным воображением. Хотя, как мне теперь кажется, это был ее дар – роскошь, а ни в коем случае не обязательная предрасположенность, чтобы стать хирургом.

Нельзя ли то же самое сказать о Тореи? Является ли его превосходно развитое зрительное воображение (хоть оно и доставляет ему массу радости) таким незаменимым, как ему кажется? Мог бы он делать все, что он делал, – от плотницкой работы и ремонта крыши до построения мысленных моделей, – не обладай он осознанным зрительным воображением? Впрочем, в своей книге он и сам задает себе этот вопрос.

Роль зрительного воображения в мыслительных процессах была проанализирована Френсисом Гальтоном в вышедшей в 1883 году книге «Исследование о человеческих способностях и их развитии». (Гальтон, двоюродный брат Дарвина, был исключительно разносторонним человеком, и в своей книге он касается таких разнообразных тем, как, например, отпечатки пальцев, собачьи свистки, преступность, близнецы, синестезия, психометрические измерения и наследование гениальности и пр.) Его исследование, касавшееся произвольного зрительного воображения, проводилось в виде анкетирования с такими, например, вопросами: «Можете ли вы точно припомнить черты лица всех ваших близких родственников и знакомых? Можете ли вы по своему желанию заставить эти зрительные образы сидеть, стоять или медленно поворачиваться? Можете ли вы видеть их настолько отчетливо, чтобы свободно их нарисовать (при условии, конечно, что вы умеете это делать)?» Тот сосудистый хирург не смог бы утвердительно ответить ни на один из этих или похожих вопросов, проходя психологическое тестирование в Гарварде. Но какое все это имеет значение?

В том, что касается значения и важности такого воображения, Гальтон проявляет двойственность и осторожность. Он полагает, что «ученые, как класс, обладают слабой способностью к визуальным представлениям», но при этом утверждает, что «живая способность к визуализации играет существенную роль в способности создавать и формулировать обобщающие идеи». Он считает «несомненным тот факт, что механики, инженеры и архитекторы обычно обладают способностью представлять себе воображаемые образы с большой отчетливостью и точностью». При этом Гальтон добавляет: «Я склонен думать, однако, что отсутствие этой способности может легко компенсироваться другими способами понимания. Поэтому люди, которые говорят, что они начисто лишены зрительного воображения, бывают способны описать увиденное так, будто они все-таки обладают живым зрительным воображением. Некоторые из них вполне способны стать художниками и даже членами Королевской академии».