Глаз времени

— Пульт управления, — прошептала женщина. — Я всегда знала, что ты сообразительный, Джош.

— Ага, — задумчиво сказал Абдикадир. — Кажется, я начинаю понимать. Ты считаешь, что у тебя появился своего рода доступ к этому пульту и ты можешь воздействовать на Глаз. Но именно это тебя пугает.

Байсеза не смогла выдержать его проницательный взгляд и опустила глаза.

— Но если ты способна влиять на Глаз, что ты у него попросила? — спросил Джош, недоумевая.

Лейтенант отвернулась от них и сказала:

— Попросила вернуть меня домой. И кажется…

— Что?

— Возможно, он это сделает.

Потрясенные услышанным, Абдикадир и Джош не могли произнести ни слова. Но Байсеза наконец поведала друзьям об этом и теперь не сомневалась, что, когда их путешествие завершится, ей придется снова предстать перед Глазом, чтобы заставить его выполнить ее желание или умереть, пытаясь от него этого добиться.

Когда до Александрии оставалось несколько дней пути, их флот пристал к берегу. Топографы заверили Александра, что в этом месте должен находиться Параэтониум, город, который царь однажды посетил, но теперь место пустовало. На суше их уже встречал Евмен. Он рассказал о том, как сильно опечален тем, что не смог принять участие в, возможно, самом значимом путешествии в своей жизни.

Царь велел воинам отправляться за верблюдами, которые должны были нести на себе запасы воды, рассчитанные для пятидневного путешествия. В путь отправился отряд из двенадцати человек, в число которых вошли Александр, Евмен, Джош и Байсеза. Подобно бедуинам, македонцы обмотали свои лица длинными кусками ткани: они бывали здесь раньше, поэтому знали, к чему следовало быть готовым в пути. Джош и Байсеза последовали их примеру.

От моря отряд отправился на юг. Их путешествие должно было продлиться несколько дней. Двигаясь вдоль границы Египта и Ливии, они шли мимо цепи разрушенных ветром холмов. Когда ее апатия исчезла, а мышцы и легкие стали отвечать на позабытые от долгого плавания нагрузки, Байсеза заметила, что ее мысли теряются в монотонном повторении шагов. «Еще один вид лечения для меня», — подумала она без особой радости.

Ночью спали в палатках, даже не снимая защитные повязки. На следующий день отряд накрыла песчаная буря — настоящий ураган из крупного песка. После этого они двигались по ущелью, чье дно удивительным образом устилали морские раковины, затем миновали скалы с растрескавшимися под дыханием ветра вершинами и вышли на усыпанное галькой плато, переход по которому лишил их последних сил.

Наконец они добрались до небольшого оазиса. В нем были пальмы и даже птицы — перепела и соколы, — которым удалось выжить посреди пустынного пейзажа соляных равнин. Куда бы ни упал взгляд — всюду были видны руины заброшенной цитадели и наполовину скрытые растительностью маленькие усыпальницы, скромно стоящие среди ручейков. Они не нашли ни людей, ни даже следов, говорящих о том, что они здесь когда-либо жили. Ничего, кроме живописных развалин.

Окруженный телохранителями, Александр направился вперед. Он миновал разрушенные фундаменты исчезнувших зданий и подошел к ступеням лестницы, ведущей к месту, где когда-то находился храм. Когда царь поднимался наверх, было видно, что его трясло. Ступив на пустую, покрытую песком платформу, он опустился на одно колено и склонил голову.

— Когда мы были здесь, это место уже было древним, но не разрушенным, — проворчал Евмен. — Бог Амон появился перед ним на своей священной ладье, поддерживаемой в воздухе безгрешными носильщиками, и непорочные девы пели оды божественности. Повелитель вступил в самое священное место в храме, в маленькую залу, крышей которой служили пальмы. И там его встретил оракул. Никогда он не раскрывал вопрос, который задал прорицателю, никому не говорил, ни мне, ни даже Гефестиону. И именно в этом месте Александр осознал свое божественное происхождение.

Байсеза знала эту легенду. После первого паломничества Александра в этот храм македонцы стали отождествлять ливийского бога Амона, изображаемого с бараньими рогами на голове, с греческим Зевсом, а Александр признал в нем своего истинного отца, которым до этого считался царь Филипп II Македонский. До конца своей жизни отцом в его сердце останется Зевс-Амон.

Царь казался разбитым. Возможно, он надеялся, что каким-то образом Слияние пощадит храм и это самое святое для него место уцелеет. Но надежды не сбылись, и лишь смертельный груз времени давил на руины.

Байсеза прошептала Евмену:

— Скажите ему, что так было не всегда. Скажите, что даже спустя девять столетий, когда это место было частью Римской империи, официальной религией в которой стало христианство, здесь, в этом оазисе, все равно будут собираться люди, поклоняющиеся Зевсу-Амону, чтобы помолиться ему и самому Александру.

Евмен с пониманием кивнул и сдержанным тоном передал эти вести из будущего. Царь ему ответил, и грамматевс передал Байсезе его слова:

— Повелитель говорит, что даже боги бессильны перед временем, но девять веков им будет достаточно.

Царь оставался в оазисе день, чтобы отдохнуть и напоить верблюдов, после чего они вернулись на побережье к кораблям.

42. Последняя ночь

С момента их возвращения в Вавилон прошла неделя, и Байсеза объявила, что, возможно, Глаз Мардука вернет ее домой.

Ее слова были встречены всеобщим недоверием, даже со стороны ближайших друзей. Она чувствовала, что Абдикадир воспринял это как печальное заблуждение. Ее догадки насчет Глаза и существ, которые за ним находились, вполне могли оказаться выдумками, и все это было не чем иным, кроме как ее желанием верить.

Что касается Александра, то он задал лишь один вопрос:

— Почему тебя?

— Потому что я его попросила, — просто ответила она.

Несколько секунд царь оценивал ее ответ, затем кивнул и позволил уйти.

Поверили ей или нет, но ее товарищи — Абдикадир, Кейси, британцы и македонцы — воздали должное ее откровенности и старались помочь в приготовлениях к уходу, как только могли. Они даже не стали подвергать сомнению день, в который она собиралась их покинуть. У Байсезы не было никаких оснований верить, что все, о чем она говорила, произойдет. Она даже не могла полагаться на то, что правильно понимает свои внутренние смутные ощущения, которые будил в ней Глаз. Но все воспринимали ее серьезно, и ей это льстило, пусть даже некоторые немного злорадствовали, представляя себе, каким посмешищем она станет, если Глаз не оправдает ее ожиданий.

Когда день отбытия наступил, Байсеза и Джош сидели, прижимаясь друг к другу, в зале Мардука под беззвучно мерцающим Глазом. Они уже утолили свою страсть; открыто продемонстрировав свое пренебрежение Глазу, они занимались любовью под его взором, но даже тогда не могли забыть о нем ни на секунду. Все, что им теперь было нужно, что они друг от друга хотели, был отдых.

— Как ты думаешь, — спросил Джош шепотом, — их хоть немного заботит то, что они натворили… мир, который они разорвали на части, люди, которые погибли?

— Нет. А впрочем, вполне возможно, что так они пытаются изучить наши эмоции, и ничего более.

— Тогда они — ниже меня. Когда я вижу, как убивают животное, то начинаю за него переживать, могу ощутить его боль.

— Это правда, Джош, — снисходительно сказала она. — Но ведь тебе все равно, что каждую секунду в твоем животе гибнут миллионы бактерий. Мы — не бактерии. Мы — сложно устроенные, независимые существа, обладающие сознанием. Но они настолько превосходят нас, что в их глазах мы становимся ничем.