«Глаза Сфинкса». Записки нью-йоркского нарколога

И вот, наконец, стали возникать первые стационарные лечебницы. Это был колоссальный прорыв в наркологии, и не только в Америке, и книга Берроуза внесла в это движение свою неоценимую лепту.

Правда, меры, применявшиеся к пациентам в тех лечебницах, по нашим сегодняшним меркам, были драконовскими и мало чем отличались от тюремных.

Я сидел в их кругу и слушал, как эти трое, вернее, четверо – вместе с Лизой, вспоминали славные годочки, когда они лечились в тех первых рихэбах. Пациентов там заставляли выполнять тяжелую, порой абсолютно бессмысленную работу. За малейшие нарушения наказывали или сразу выгоняли.

Но цель была не унизить, не наказать, а научить смирению. Заставить наркомана слушать и слышать. Не себя, но других. Чтобы он признал свое поражение, банкротство своей ошибочной философии.

Помимо жесточайшего режима и труда, впервые вводились и методы групповой психотерапии. Пациента сажали на так называемый «горячий стул» в центре зала. Каждый из присутствующих, таких же пациентов (а их могло быть и до пятидесяти), говорил сидевшему в центре весьма нелицеприятные слова: «Ты гордец. Ты лжец. Ты вор. Ты преступник. Ты последний торчок, junky» и т. д. Как бы пропускали сквозь строй. Такая «психотерапевтическая сессия» могла длиться до часа. Назначенный для этой порки должен был во всем соглашаться и благодарить товарищей по лечению за их правдивые, полезные замечания. Если же кто-то возмущался, начинал оправдываться и огрызаться, критика становилась круче, «удары палок» больнее. Заканчивалось либо тем, что человек взрывался – переходил на крик, лез в драку, тогда ему велели немедленно покинуть лечебницу, забрав свои вещи; либо он опускал голову и, подавив гордость, гнев и обиду, тихо произносил: «Спасибо, друзья, вы правы...»

Такие лечебницы существуют в США и сегодня. Однако в нынешнее гуманное время они все больше утрачивают популярность и воспринимаются, скорее, как реликты «мрачного психотерапевтического средневековья».

ххх

Я любил Лиз, когда она молилась. Лиза выросла в благочестивой католической семье, но, по ее собственному признанию, к религии по-настоящему обратилась только тогда, когда начала бороться со своей болезнью. Без церкви, без Бога, по ее словам, не выкарабкалась бы.

Это было правдой – ее душевный строй был чрезвычайно шатким. Лиз, бедная, нередко нервничала по пустякам, раздражалась, срывалась в гневе то на пациентах, то на коллегах. Друзья и враги у нее часто менялись местами. Иногда, закрывшись в кабинете, она плакала. Плакала, как обиженная девочка, и мне было ее очень жалко в такие минуты. Наблюдая за ней, я приходил к заключению, что без какой-то очень прочной внутренней основы Лизе не устоять. Она бы давно сорвалась и полетела в пропасть головой вниз, если бы не обрела Бога.

Когда она выходила из берегов и теряла равновесие, то, как утопающий за соломинку, хваталась за молитву.

– Ах, все это ерунда. Все они не стоят моих переживаний. Я стала слишком много ругаться. Много гневаться. Часто плакать. Это опасно. Это грех. Давай, Марк, помолимся. Тебе это тоже будет полезно.

Она знала, что я православный. Подкатывала ко мне в своем кресле на колесиках, брала мои ладони в свои. Затем опускала голову в черных волосах. Я тоже наклонял свою голову так, что мы едва не касались лбами друг друга.

– Если хочешь, вслух повторяй за мной. Можешь молиться на русском. Главное, молись, – она становилась очень серьезной.

Кто знает, в иное время и при иных обстоятельствах я бы к этим молитвам отнесся с иронией, как к театру.

Но моя жизнь изменилась. Ежедневно я сталкивался с чем-то совершенно новым, страшным. Все сильнее меня мучили безответные вопросы. Пошатнулась моя вера в справедливость. Я не знал, кто виноват в этом кошмаре, в уродстве и поругании всякой правды, – Бог или человек?..

– «Our Father in heaven...» – начинала Лиза глубоким грудным голосом, негромко, но очень отчетливо произнося каждое слово.

Я повторял вместе с нею – на русском, а иногда молчал. Но иным, внутренним зрением всегда видел некий свет. Благодатное тепло исходило от рук Лизы, от ее лба. Я явственно ощущал это тепло. Помню его и поныне…

Мы молились за себя, за всех наших родных, за всех пациентов. Крепко сжимали руки друг друга:

– Lord, give me serenity... Дай мне мудрости... Прости мои согрешения... Спасибо Тебе, спасибо за все...

Тюремный Эскулап Аркадий

В этой клинике мне посчастливилось познакомиться с удивительным человеком. Звали его Аркадий. Родом он был из Украины, но, прежде чем оказался в Штатах, долгие годы жил в Татарии, где работал тюремным врачом, хирургом.

Когда я встретил Аркадия в клинике, где он работал обычным наркологом, ему было семьдесят. Забегая вперед, скажу, что и сегодня поддерживаю с ним самые теплые отношения. Аркадий по-прежнему в отличной форме. В отношениях с коллегами ровен, всегда приветлив.

Дело, конечно, не в том, что Аркадий сумел так отлично сохраниться и душевно, и физически. Удивительна его судьба. И удивительный он человек. ...В клинике были и русскоязычные пациенты. Большинство из них были осуждены за торговлю наркотическими таблетками в крупных партиях. Они создавали преступные торговые сети, в которых были задействованы дистрибьюторы фирм-производителей и аптеки. Отсидев часть тюремного срока, освобождались досрочно, с условием, что будут лечиться, – эти русские торговцы не только продавали наркотические таблетки, но и сами были наркозависимыми.

Аркадий в прошлом – хирург. Хирург по призванию и врач от Бога.

С пациентами Аркадий всегда соблюдал четкую профессиональную дистанцию. Вел себя с ними не как приятель, но и не как обвинитель, не как представитель Системы.

Будучи человеком рациональным, он предлагал пациентам взглянуть на свою жизнь и поступки здраво и трезво, так, как на это смотрят обычные, «нормальные» люди.

Пациентам такой подход не нравился. Они были уверены, что Аркадий ни черта не разбирается в их архисложной психологии, не способен вникнуть в причудливые изгибы их мысли. При случае напоминали, что он «никогда не торчал», поэтому понять их не может.

В Аркадии они видели все-таки не психотерапевта, а врача. В первую очередь, врача.

Его психотерапевтические сессии напоминали лекции или семинары в медицинском институте, где преподаватель поясняет студентам, как наркотики разрушают организм человека. Иногда для наглядности Аркадий пользовался доской и фломастером.

Не берусь судить, как глубоко получаемая информация западала в сознание его пациентов и насколько изменяла их жизнь. Все они, конечно же, хотели одного-единственного: поскорее отбыть «срок лечения» и получить бумагу «об успешном окончании».