Глазами богов

– Они пытаются меня убить. – Диаш сглотнул. Стоун оставался невозмутимым, будто к нам через день обращаются с жалобами на свихнувшиеся овощи и нам привычно слышать подобное точно так же, как жалобы на насморк или головную боль.

– Каким образом?

– Разве фрукты могут убивать, доктор? – Диаш, казалось, не слышал вопросов доктора.

Стоун редко уступал своё место, тем более пациенту, и не допускал во время беседы для себя роль второго плана, позволяя кому бы то ни было задавать вопросы ему, а не наоборот. Но тогда он решил подыграть и позволил Луису на время сыграть роль лидера, что так не было похоже на него, и ответил Луису:

– То, что растения неодушевлённые, мы знаем со школьной скамьи. Наблюдая за ними, можно, конечно, считать, что они живые, принимая во внимание то, что они дышат, растут, развиваются и даже чувствуют негативную атмосферу вокруг себя. Некоторые виды, согласен, опасны и способны нанести вред человеку, потому что ядовиты, при этом оставаясь неразумными, что и отличает растения от нас, скажу вам откровенно. У растений нет разума, который управлял бы их поведением, а раз его нет, то и повреждён он быть не может априори. То есть, они не могут сойти с ума, так как ума у них нет. По сему они убить человека сознательно растения тоже не могут. Здоровью навредить – да, на это, конечно, они способны, если долго или неправильно хранятся на складах, в магазинах или в наших холодильниках: портятся, гниют… Но чтобы убить? Нет, это, пожалуй, надо подавиться целой косточкой персика, чтобы стать его жертвой.

На последней фразе Диаш вздрогнул. До этого более-менее уверенный вид его лица сменился маской отчаяния и… страха. Он принялся вглядываться в глаза доктора, пытаясь разгадать: шутит тот, смеётся над ним или на самом деле что-то знает про фрукты? Верит ли он ему или только делает вид, что понимает? А может просто подыгрывает, как того требует медицинская этика?

– Значит, всё-таки могут, – с сожалением произнёс Луис.

– Но в том контексте, в котором я предположил, – напомнил доктор.

– Доктор Стоун, я понимаю, что выгляжу смешным. – Он виновато опустил глаза, потёр друг о друга вспотевшие ладони. – Да что там! Меня со стороны послушать, точно скажут чокнутый. Аж самому смешно… Но страшно. Мне больше никто не поверит. И поделиться не с кем. А носить этот груз в себе, сами понимаете, тяжковато. К тому же, надеюсь, что с подобными случаями вы тут сталкивались, и сможете помочь мне избавиться от них. – Луис сделал акцент на последнем слове, называя их – фрукты – одушевлёнными. При этом глаза его в этот момент остекленели; он смотрел сквозь доктора; его отрешённый взгляд застыл в одной точке, где-то за спиной психиатра, в видимой только ему одному параллельной реальности, в том мире, в котором растения умеют говорить и думать, смеяться и плакать, где могут быть добрыми, а могут и убить.

– Итак? – нарушил молчание доктор, "разбуживая" Луиса.

– По большому счёту, мне плевать, поверите вы или нет. Я устал от всего этого. Расскажу, а дальше вам решать: считать меня идиотом или помочь мне. В любом случае, буду благодарен вам хотя бы за то, что выслушаете. Но сразу хочу предупредить: я – здоров, и ложиться к вам не намерен, так как в этом нет никакой необходимости.

– Луис, мне трудно судить о вашем здоровье, и, тем более, делать какие-то заключения на основании лишь тех нескольких предложений, которые были вами озвучены. Договоримся так: мы тут затем, чтобы выслушать, понять и, если понадобится, помочь вам. Пока что не понятно, что же с вами происходит. А чтобы во всём правильно разобраться, необходим диалог и доверие. Вы также облегчите нам эту задачу, а заодно и себе, изложив всё по порядку, подробно и с самого начала: когда, как вы считаете, всё это с вами началось. Времени у нас достаточно. Итак, Луис, прошу успокоиться, раскрепоститься и всё рассказать.

Я был весь внимание, как на премьере нового фильма. Лёгкое беспокойство кружилось внутри меня в предвкушении загадочного сюжета картины под названием "Сумасшедшие фрукты". Я наблюдал за Диашем и ловил себя на том, что воспринимаю его как-то двояко. С одной стороны, он не казался мне сумасшедшим. С другой, если на него не смотреть, а только слушать – он точно великий фантазёр, чокнутый писатель либо режиссёр. Тем не менее, воспринимая каждого входящего в наш "храм" клиента сумасшедшим в той или иной степени уже, я впервые желал, чтобы этот пациент, собирающийся нам рассказать сказку про фрукты, оказался здоров, а сюжет его рассказа был не вымыслом больного сознания, а существующий реально. Согласен: с моей стороны подобные желания могут восприниматься, как отклонение от нормы – ведь я психиатр! Но в то время я был ещё молод, у меня играло воображение, мне хотелось столкнуться с чем-то необычным, мечталось, чтобы сказка обернулась былью. Плюс ко всему, меня подогревало то странное неотступающее чувство тревоги… Оно не покидало меня, немного пугая своей загадочностью и… и в то же время возбуждало.

– Что ж, мы вас внимательно слушаем.

Несколько успокоившись, Луис Диаш удобно расположился в кресле, вытянул и скрестил ноги, и вот что нам поведал:

– Началось это три года назад, летом. Свежие овощи и фрукты заполонили прилавки магазинов, уже не тепличные, а настоящие. Люсия, это жена моя, скупала их тонами, забивая холодильник. Эти женщины, знаете, помешанные на диетах, похудании, весь год сидят на фаст-фуде, а перед наступлением лета за траву и салаты принимаются. В общем, заглянул я тогда в холодильник, достал черешню, отсыпал в миску, вымыл её и устроился на диване перед телевизором. Люси с Денни, сынишкой, в этот момент на прогулке были, ему тогда полгодика было. Так вот. Подавился я тогда. – Диаш потрогал свою шею. – Подавился черешеной. Да так подавился, что думал, помру. Эта чёртова ягода мёртво застряла поперёк горла: ни вдохнуть, ни выдохнуть. Ужас. Еле выкашлял. И всё бы ничего, мало ли кто, когда и чем давится, не правда ли? Но дело в том, что со мной такое произошло впервые, понимаете? Никогда ничем не давился. И прошу заметить: я не лёжа ел, не разговаривал в тот момент, не прыгал на диване – я спокойно смотрел телевизор и ел, тщательно пережёвывая каждую ягоду, отделяя во рту косточки от мякоти. Дед мой, помнится, всегда повторял: "Дольше жуёшь – дольше проживёшь". Я до сих пор придерживаюсь этого правила. Но, всё-таки, подавился. Причём подавился как-то странно. Это сейчас-то мне всё понятно, а тогда я и подумать не мог, что такое может быть на самом деле. Мне показалось, будто не сам по себе я подавился, а… как бы это точнее объяснить, ну, мне показалось, что черешена специально это сделала. Ведь я даже не успел её раскусить, как она ожила во рту. Я почувствовал, как у неё выросли лапки, дюжина таких, знаете, мохнатых ножек. И цепких. Ещё, помню, в голове промелькнуло: а не паука ли я проглотил, не глядя! Я реально ощущал, как эти лапки скребутся, упираются в нёбо и язык, как черешена протискивается, протискивается к горлу. И до того сильная, тварь, что невозможно было остановить её: лезет и лезет напролом. Вот как мне тогда показалось.

Диаш сделал паузу, облизал пересохшие губы и продолжил:

– Когда отдышался, пришёл в себя, посмотрел на пол: миска, понятно, валялась вверх дном на полу, всюду раскатившаяся черешня. И вдруг вижу – на меня смотрят глазки. Протёр свои глаза от слёз, внимательнее присмотрелся к кучке ягод, и точно – одна из черешенок имела глазки. Ха! Представляете, у неё даже ротик оказался. Смотрит такая на меня, улыбается. А спустя минуту рожица исчезла, и я списал всё на временные галлюцинации, вызванные нехваткой кислорода во время того, когда я подавился и задыхался. Такое бывает, я знаю. В детстве частенько дурака валяли: на спор задерживали дыхание, соревнуясь, кто дольше всех сможет не дышать. После таких игр всегда голова кружилась и звёздочки летали в глазах. Бывало такое у вас в детстве? – Обратился он к нам, на что мы с доктором синхронно пожали плечами. – Вот я и решил, что всё это мне померещилось: эти глаза, паук во рту вместо ягоды… К вечеру я забыл об этом инциденте – ерунда надолго не задерживается в голове, сами знаете. Вот так всё и начиналось, доктор.

– А спустя примерно месяц, сижу я за кухонным столом, – продолжал Диаш, – жую что-то. Напротив, миска с овощами стояла – жена собиралась приготовить обед после возвращения с прогулки с сыном. Мельком посмотрев на натюрморт, я различил еле заметное движение. Присмотрелся – на одном из помидоров виднеются нечёткие очертания рожицы, точно такой же, какая была у той черешни, которой подавился.

– Простите, Луис, – перебил Стоун. – Опишите эти рожицы подробнее, чтобы иметь более точное представление.

– Они… ну, как будто карандашом подрисовали два карикатурных глаза, нос – две точки и рот, растянувшийся дугой от уха до уха. Представляете? Ну не хохма, а? – Диаш обвёл нас вопросительным взглядом, затем подозрительно посмотрел на доктора и, прищурив глаза, поинтересовался: – Вам, похоже, привычно выслушивать такие истории от психов? Вы даже ничему не удивляетесь, не задаёте вопросов…

– Луис, у меня много к вам вопросов, поверьте. – Стоун поднялся со стула, вышел из-за стола. – Если мне что-то будет не понятно, я вас обязательно переспрошу. Продолжайте, пожалуйста.

– Хорошо. Так вот, помидор, значит. В тот момент, помню, я просто рассмеялся. Реакция самозащиты, так сказать, от увиденного иррационального. Я не испугался, нет, а просто смеялся над собой. Не верил своим глазам, потому что не мог дать этому разумное объяснение. Даже помидор этот взял из миски, чтобы лучше разглядеть, нисколько не сомневаясь, что вблизи рожа исчезнет…

– И… – Доктор обошёл стол и присел на его край напротив Луиса.

– Но рожица не исчезла. И хочу напомнить, док, что я был трезв.