Глазами любопытной кошки

– Через сорок дней после рождения ребенка принято обривать ему голову. В это же время мать может впервые выйти из дому. Через сорок дней после смерти человека устраивают особую поминальную службу и читают молитвы – именно с этого момента начинается распад костей. По пятницам, в исламский выходной, в мечети во время молитвы должно собраться не менее сорока человек – поэтому в этот день народу больше, чем обычно.

Фарук поведал мне и еще об одной важной вещи – о времени суахили. Однажды Сара, одна из моих соседок снизу, попросила меня прийти в час, но потом оказалось, что она имела в виду семь часов. На другой день у меня была назначена встреча в два, а человек пришел в восемь. «Что за чертовщина?» – подумала я. Весь день я сидела как истукан и ждала, а потом люди являлись вечером, и я оказывалась виновата, потому что не дожидалась их и уходила.

Фарук нарисовал часы и объяснил мне разницу между английским временем и временем суахили. После двенадцати дня к «английскому» времени необходимо прибавлять шесть часов, чтобы получить время суахили. Например, один час дня – это семь вечера, три часа дня – девять вечера, шесть часов вечера – двенадцать ночи. После двенадцати ночи все наоборот – нужно отниматьшесть от каждого числа. Семь часов утра по английскому времени – час ночи на суахили, девять – три часа ночи, двенадцать – шесть утра.

ЛЮБОВЬ ВДОХНОВЛЯЕТ

Когда Тарик снова повел меня на репетицию «Икхвани Сафаа», я уже не оглядывалась, ожидая удара в спину. Я лишь беспокоилась, как бы не споткнуться о дыры в брусчатке или не поскользнуться на гравии, потому что было темно, хоть глаз выколи.

Восемь музыкантов и пять певцов набились в такую крошечную каморку, что солистам приходилось вставать в проходе. На скамейках еще осталось место для зрителей и хора, но там мало кто сидел. Большинство песен (всего их насчитывалось более тысячи) было написано до революции. Они имели чувственное старомодное звучание, в них словно старая Гавана повстречалась с египетским золотым веком. Партитур я ни у кого не увидела, все играли по памяти. Музыканты репетировали по шесть вечеров в неделю из года в год и спустя некоторое время становились настоящими мастерами. Они трудились не ради денег, а из любви и уважения к искусству. Зрители, которых вдохновила музыка, могут подойти к особенно понравившимся исполнителям и вознаградить их, а затем вернуться на свои места.

У одного из музыкантов – в дневное время он торговал хлебом – была поразительная экспрессивная манера пения. Его стиль исполнения напомнил мне старого египетского певца по имени Абдул Халим Хафез, но пел он не на арабском, а на суахили. Музыка, которую исполняли музыканты, оказалась столь чарующей, что у меня возникло ощущение волшебства, и мне захотелось слушать их весь вечер.

Тарик объяснил, что большинство их песен о любви, а в текстах используются символы, образы и пословицы. В руша рохо,осовремененной версии таараба,исполняемой на синтезаторе, совсем не соблюдаются те тонкие правила, которыми известен традиционный таараб.

– Вся африканская жизнь – это чувства. У нас нет планов на день и на будущее, и больше всего мы любим проводить время с семьей. В Европе у людей не хватает времени на общение с родителями, которых в пожилом возрасте отправляют в дома престарелых. Наша жизнь совсем другая. Мы заботимся о родителях, и это приносит нам удовольствие… Мы поем о любви, потому что больше ни о чем не стоит петь.

Я спросила, какой танец исполняется под таараб,и в ответ на меня посмотрели так, будто я произнесла нецензурное слово. Позднее я узнала, что под традиционный таарабне танцуют. Таарабсродни европейской классической музыке, которую сидят и спокойно слушают, ловя каждый нюанс звучания.

МАЛЬЧИК НА ПОБЕГУШКАХ

Женщины на Занзибаре одевались шикарно: сшитые по фигуре платья из красочных узорчатых африканских тканей, шелковые черные накидки (буи-буи),цветные хлопчатобумажные юбки с запахом (канга)из хлопка и платки. Мужчины не могли похвастаться таким чувством стиля. Тарик, к примеру, не вылезал из мешковатых штанов, которые так низко сползали на бедрах, что грозили упасть в любой момент. Он был похож на нью-йоркского подростка, слушающего хип-хоп. Ему исполнилось двадцать пять; высокий и долговязый, он выглядел по-детски трогательно, но вместе с тем был умен и обходителен.

Тарик жил недалеко от моего дома, за углом. Не знаю, было это совпадением или он просто не знал, куда себя девать, но каждый день мы натыкались друг на друга в разных концах города. Он помог мне купить все необходимые вещи по обычной цене даже ниже, чем для колумбийцев.

Подруга объяснила, что молодым людям на Занзибаре просто нравится быть на побегушках у женщин и помогать им по мелочам, поэтому я перестала чувствовать себя обязанной Тарику за помощь. На протяжении почти всего моего пребывания на Занзибаре он был единственным человеком, готовым показать мне изнанку жизни на острове, дать совет и уберечь от неприятностей.

– Ты принимаешь таблетки от малярии? – спросил он.

– Нет.

Я услышала впервые, что одна из самых распространенных на Занзибаре болезней вызывает необратимые повреждения мозга, и это заставило меня содрогнуться. Тарик тут же отвел меня в аптеку и заставил купить недельный запас таблеток. На упаковке значилось предупреждение о многочисленных побочных эффектах.

– Эти таблетки лишь облегчают протекание малярии. Заболеть все равно можно, – объяснил он и добавил: – Большинство жителей Занзибара болели малярией много раз, они уже знают, что делать, но музунгупереносят болезнь намного тяжелее.

ИЗ МУЗУНГУЛЕНДА К АБОРИГЕНАМ

Словно переносясь из одного мира в другой, я часто сбегала на другой конец города, в Музунгуленд (так я называла район, где было много иностранцев), чтобы выпить по маленькой с сотрудниками гуманитарных организаций или поужинать в хорошем ресторане. Нередко по вечерам, возвращаясь домой, я проходила пешком несколько кварталов, шла мимо развалин и скамеек, на которых спали люди или пировали коты.

Поскольку Малинди – один из крупнейших пунктов ввоза героина и случаи нападения отчаявшихся наркоманов на людей здесь нередки, а у меня с собой всегда была видеокамера, одна я боялась ходить. В такие моменты меня выручал номер сотового телефона Тарика, и мой приятель всегда приходил за мной, даже если я его будила. Правда, на следующий день он всегда отыгрывался на мне – звонил ни свет ни заря и говорил: «Я только что вспомнил об одном месте, где ты должна побывать». Он проникся моей идеей путешествия и составил список мест, которые я обязательно должна снять и затем описать в книге. К его списку я добавила и свои задумки.

…Как-то раз мы встали в шесть утра, чтобы увидеть рыбацкие лодки, прибывающие к берегу с вечерним уловом. В порту Малинди собрались несколько сотен людей. Одни покупали рыбу себе на завтрак, другие торговали, раскладывая мелкую блестящую рыбешку на деревянных тележках или кусках брезента, расстеленных на тротуаре. Женщины варили кашу и пекли традиционный хлеб на углях, чтобы затем продать его.

Деревянные одномачтовые лодки, бороздившие Индийский океан сотни лет, выдолбленные каноэ и другие традиционные суда постепенно окружали люди, шагавшие по мелководью им навстречу. Ведра для рыбы подкидывали или подтягивали на веревках.

Люди не привыкли видеть здесь иностранцев и потому повторяли: «Откуда тут музунгу?Сейчас она сфотографирует нас и заработает кучу денег».

Больше всего народу вертелось вокруг заброшенной фабрики по производству гвоздичного масла.

– Не ходи туда, – сказал Тарик. – Там торгуют тяжелыми наркотиками.

Мы отправились в «Тауро» – простое складское здание с земляным полом, где для свадеб и банкетов в огромных котлах готовили традиционные блюда – бирияни [28] и пилау [29] . Когда мы зашли, там как раз жарили целые тонны лука, и нам, вытирая слезы, вскоре пришлось ретироваться.

28

Южноазиатское блюдо из риса со специями, мясом или овощами. – Примеч. пер.

29

Рис, обжаренный в масле и доведенный до готовности в бульоне. – Примеч. пер.