Глазами ребёнка. Антология русского рассказа второй половины ХХ века с пояснениями Олега Лекманова и Михаила Свердлова

Дядя быстро достал тряпку и начал вытирать лужицу на столике.

– Зачем? – поморщившись, сказал инвалид.

– Как же, как же, – сказал дядя, – вот товарищ слепой рукав намочит.

Инвалид и военный выпили, крякнули, и инвалид начал разворачивать одной рукой пакет. В пакете был точно такой пирог, какой ел мальчик утром. Только не кусочек, а громадный кусок, мальчику его б хватило на целый день, а может, и на два дня.

– Закуска – дрянь, – сказал инвалид, – по коммерческим ценам давали…

Он вынул из кармана тяжёлый позолоченный портсигар и раскрыл его. Портсигар был плотно набит кислой капустой. Инвалид взял щепотку капусты, затем схватил руку военного и тоже сунул её в портсигар. Они выпили и сразу же, не переводя дыхания, налили и выпили опять.

В это время поезд застучал по мосту, и инвалид сказал военному:

– Вот она, Волга!

Они выпили снова, и лицо военного стало красным, а щёки инвалида, наоборот, побелели. Головы их мотались низко над столиком, а за головами в окне до самого горизонта стояли припорошенные снегом танки, машины и просто непонятные, бесформенные куски.

– Кладбище, – сказал инвалид, – наломали железа.

Они выпили, и инвалид сказал:

– Давай фронтовую…

Пальцы у военного часто срывались, он бросал мелодию на середине и начинал сначала.

Вскоре у купе собралось много людей. Толстая женщина сказала:

– Браток, а может, ты “Васильки-василёчки” сыграешь?

Но военный продолжал играть одну и ту же мелодию, обрывая её на середине и начиная сначала.

Голову он повернул к окну, и очки его смотрели на заснеженное железное кладбище, где летали вороны, очень чёрные над белым снегом.

Локоть шинели у военного был вымазан повидлом от пирога, и инвалид взял пирог, встал, пошатываясь, и сказал мальчику:

– Кушай, пацан.

Мальчик увидел перед собой плохо выбритое лицо, дышавшее сквозь жёлтые зубы горячим, остро и неприятно пахнущим воздухом, и отодвинулся подальше, в самый угол.

– Если мальчик не хочет, – сказал старик в пенсне, – я могу взять.

– Нет, – сказал инвалид, – пусть пацан съест. – И положил пирог возле мальчика.

Поезд начал стучать реже, зашипел, дёрнул и остановился у какого-то обгорелого дома.

– Твоя, – сказал инвалид военному.

Тот поднялся, и они вместе пошли по проходу.

– Унесло? – спросила кудрявая женщина, заглядывая в купе. – Насвинячили, алкоголики!

– Тише, – сказал дядя, – он ещё вернется…

Поезд вновь двинулся, на этот раз без толчка, и, пока он медленно набирал скорость, мимо окна ползли заснеженные развалины и снежная дорога, по которой среди развалин шли люди.

Поезд грохотал уже на полной скорости, когда инвалид вернулся в купе и сел над недопитым стаканом, опершись головой на руку.

Он сидел так долго и молчал, и дядя сидел и молчал, на самом краешке скамейки, а кудрявая женщина каждый раз заглядывала в купе и уходила опять.

Наконец дядя очень тихо и очень вежливо спросил:

– Вы, может, спать хотите? Может, вас проводить?

Но инвалид продолжал сидеть и потряхивать головой над недопитым стаканом.

Тогда дядя подошёл, осторожно потрогал инвалида за плечо, и тот сказал усталым голосом, не поднимая головы:

– Уйди, тыловая гнида…

Тут появилась кудрявая женщина и закричала:

– Вы не имеете права!.. У нас был такой случай: инвалид обругал мужчину, а мужчина оказался работник органов, и инвалида посадили.

– Гражданин, – сказал дядя уже построже, – освободите место. Здесь едет моя жена и ребёнок.

Инвалид медленно поднялся, посмотрел на дядю и вдруг схватил, сжал пальцами дядин нос.

– Барахло назад отдай пацану, – сказал инвалид, – отдай, что взял…

Дядин нос сначала позеленел, потом побелел, и на дядин полувоенный френч потекла тоненькая красная струйка, через весь френч, на галифе и дальше по сапогу.

Кудрявая женщина громко закричала, а “маленький дядя” заплакал, и мальчик, хоть ему было страшно, тоже крикнул:

– Не трогайте дядю, пустите дядю…

В это время кудрявая женщина наклонилась к чемодану и бросила подаренный дяде отрез прямо мальчику в лицо, а проводник и толстая женщина оторвали инвалида от дяди, и дядя сразу куда-то убежал.

Инвалид устало опёрся рукой о полку, облизал губы и спросил проводника:

– У тебя, папаша, гальюн открыт?.. Мутит меня…

– Нужно оно тебе, – покачал усатым лицом проводник и повёл инвалида, придерживая его за спину рукой.

Появился дядя и начал хватать свои чемоданы. Он сказал кудрявой женщине:

– Собирайся, я договорился в третьем вагоне.

– Дядя, – крикнул мальчик, – подождите!

Но дядя даже не посмотрел в его сторону: он очень торопился.

У мальчика опять начало давить в горле, однако он не сжимал глаза и зубы, чтоб не заплакать, потому что ему хотелось плакать, и слёзы текли у него по щекам, по подбородку, и воротник свитера и пальцы – всё стало мокрым от слёз.

– Он ему в действительности дядя? – спросила толстая женщина.

– Не знаю, – ответил старик в пенсне, – ехали они вместе.

Появился инвалид; лицо, шея и волосы его были мокрыми, и он каждый раз отфыркивался, точно всё ещё находился под краном.

– Граждане, – сказал он, – отцы и матери, надо довезти пацана… Меня пацан, граждане, боится… – Инвалид зубами расстегнул ремешок часов и положил их на столик. – Довезёшь, проводник, папаша? Денег нет… Пропился я, папаша… – Он вытащил из кармана портсигар, вытряхнул прямо на пол остатки капусты и положил портсигар на столик, рядом с часами. – Вещь… Целый литр давали. – Потом вытащил из кармана зажигалку, складной нож, фонарик, потом подумал, расстегнул бушлат и принялся разматывать тёплый, ворсистый шарф.

– Шерсть, – сказал он.

– Да ты что, – сказал проводник и придвинул всё лежавшее на столике назад к инвалиду, – ты брось мотать… Довезём, чего там…

А толстая женщина взяла портсигар и сказала:

– Он его всё равно пропьёт… Лучше уж мальцу еды наменять, скоро станция узловая…

Инвалид посмотрел на неё, качнулся и вдруг обхватил единственной рукой за талию и поцеловал в обвисшую щеку.

– Как из винной бочки, – сказала толстая женщина и оттолкнула его, но не обозлилась, а, наоборот, улыбнулась и кокетливо поправила волосы.