Глинка
Шрифт:
2
Он побывал в Чернигове, в Яготине, в Пирятине, в Михновке, в городах и селах, названия которых были просты, звучны и неожиданны. В Переяславе был принят местным городничим за ревизора — случай не столь редкостный в этих местах, где начальство боится приезжих.
В доме у помещика Корсунского выдал себя за чиновника Киевской таможенной конторы и слушал, как крепостной актер сипло пел арию Сусанина. В помещичьем доме было нудно: еврей-музыкант играл на цимбалах под громадной картиной, изображавшей его соотечественника повешенным на суку. На стенах
«До чего же нелепый дом!» — думал Глинка и вечером ушел в шинок. Там, в черном своем сюртучке, маленький, чинный, весь подобранный, сидел он с наслаждением среди шумных, подвыпивших чумаков и хуторян и смотрел, как плясала дочь местного звонаря. Была она в корсетке синего черкасина, смела лицом, стройна, с затаенной силой в движениях, пела насмешливо:
У местечку Богуславку Каневского пана,
Там гуляла бондаривна,
Як пышная пава.
Подруги ее стояли полукругом.
Звонарь сидел здесь же, в пыльной и старой свитке, с осанкой хорунжего, прямой и стройный.
Глинка спросил его:
— Где бы остановиться мне, пожить педелю?
— А откуда пап? — недоверчиво спросил звонарь.
— Из Киева.
— Разве с паном помещиком пан в ссоре?
— Да, поссорились, — слукавил Глинка. — Пустой человек ваш помещик.
— Ярина! — крикнул звонарь дочери. — Отведи пана к нам домой, пусть мать примет и накормит его.
И от этих суровых простых слов, сказанных звонарем, на душе у Глинки потеплело.
Девушка неохотно вышла из шинка и кивнула ему головой:
— Идемте, что ли?..
Спускались сумерки. Глинка радостно брел за ней по селу, не зная, как расположить к себе девушку и вознаградить за то, что оторвал ее от пляски с подругами.
Она деловито привела его в хату, передала попечению матери и ушла. Он не смел ее остановить и терпеливо ждал ее возвращения, расположившись в углу застланной чистыми половиками комнаты.
Как хорошо было здесь в сравнении с нелепым домом Корсунского! На выбеленных стенах — пучки степных трав. Глиняные макитры возвышаются на печной приступке, образа тихо светятся из-под рушников в углу и шашка в старых ножнах, видимо принадлежащая звонарю, висит возле двери.
Он засыпал в эту ночь под говор звонаря и его дочери, утомленный и радостный. Звонарь рассказал ему предание о Гонте, о Железняке, помянул «ученого крипака» Шевченко из Керелевки.
Глинка провел здесь три дня. Он вставал на рассвете, когда проходили мимо окон девушки к кринице, звеня ведрами, постовой колокол сзывал в поле и с особым щемящим скрипом проплывала арба. Дочь звонаря поласковела к постояльцу, к нему бегали все местные школяры в длинных свитках и драных сапогах, приходили девушки с венками па голове, внимательные и, как ему казалось, таящие какие-то невысказанные свои думы. Он читал им старые книги «со лишками» на страницах, пахнувших медом и ельником, оказавшиеся в доме звонаря, а сам в свою очередь заставлял девушек песни петь, тут же записывая мелодии.
Разбирая какие-то старые, переданные
сюда попом газеты, он нашел статью о кобзарях, кобзарных гуртах и выписал из стихотворного обращения учительского общества, опекающего кобзарей:Ой, пора тебе на волю, песня русская,
Благовестная, победная, раздольная,
Погородная, носельная, попольная!
Он жил здесь, забывшись от тревог, и казалось, что уже где-то совсем далеко, в другом конце света, обитает жена его Мария Петровна со своей матерью, и чопорный Гедеонов, и… забытая им, Глинкой, императорская капелла, коей он капельмейстер.
Подшучивая над собой, он величал теперь себя «крокос-мейстером», человеком, обязанность которого — веселить людей, записывать неизвестные в городах песни…
На четвертый день его жизни здесь звонарь сказал ему:
— Нет, пан, вы не чиновник из Киева.
— Почему же, — забеспокоился Глинка, — а кто же я?
— Вас ищут, — не отвечая и опустив глаза, сообщил звонарь. — По всему селу ищут. Кучер ваш говорит, что вы — большой барин из Петербурга и едете к архиерею за песнями.
— За песнями? — развеселился Глинка. — Пожалуй! За «голосами». Он хотел, наверное, сказать: за теми, кто хорошо поет…
— Кто его знает, пан. Спасибо вам за честь, за то, что пожили у нас…
— Спасибо и вам, — начал было Глинка и остановился, поглядев в окно. У хаты уже стояла его карета, готовая в дорогу. Отдохнувшие лошади не стояли на месте, а кучер, сдерживая их, нетерпеливо глядел на низенькую, всю в подпорках, хату, в которой «запропастился» его барин.
3
Ехать к архиерею Глинка решил напоследок, теперь же решил навестить в Прилуках пансионного товарища Маркевича, теперь известного собирателя песен.
Семь «голосов» уже были выбраны Глинкой и теперь жили на выданные им деньги в одной из деревень в ожидании, пока столичный капельмейстер повезет их в Петербург. Но в Киеве Глинка задержался.
Здесь находился еще один «голос», уже определенный композитором в капеллу и следовавший в столицу незамедлительно и самостоятельно, — Семен Гулак-Артемовский.
В свидетельстве Киевской духовной консистории, выданном Гулаку-Артемовскому, было сказано, что «ученик среднего отделения Киевской духовной семинарии, певчий хора преосвященного викария митрополии Киевской… по выбору капельмейстера придворной певческой капеллы отправляется ныне ко двору его императорского величества».
Гулак-Артемовский, особо выделенный Глинкой на певческой сходке хора Киевской митрополии, нашел в себе смелость заявить «царскому капельмейстеру»:
— Не поеду, господин Глинка. Обращусь с жалобой к архиерею…
Он был очень высок ростом, широк в плечах, говорил громко, подавляя голосом своим и фигурой.
— Почему же? — удивился капельмейстер, добродушно оглядывая хориста, «кафедральному» голосу которого мог позавидовать соборный дьякон.
— Не тянусь к церковному пению и в помыслах далек от церковной службы, — признался хорист.
— А куда же направлены ваши помыслы?
— К музыке светской, притом народной.
Вечером в этот же день, вызвав к себе Гулака-Артемовского в номер гостиницы, Глинка сказал ему наедине: