Глобальное потепление

На этой мысли и закончилось утро, а с ним и дурацкий, ни на чем не основанный Юлькин оптимизм.

Четко и зримо, как вырисовывались на синем фоне, цепочкой уходя в перспективу, дайверские базы, проявилось понимание очевидного: никто не раскачается вовремя, не успеет, не спасет. Все худшее, что теоретически может случиться, непременно произойдет, как оно всегда бывает в нашей стране, — а возможно, будет и еще хуже, с моим-то счастьем. Даже если не нагрянут дайверы (а куда они денутся?), то Серега того и гляди окончательно съедет с катушек, а если и не съедет, то мы все равно испечемся к полудню на раскаленном железе (какие локации для съемок, блин!), и насколько там хватит затхлой воды, найденной в полупустой канистре?.. А если нас в конце концов и снимут отсюда, так уволят же по статье за несоблюдение инструкций — к восторгу мужей, бурному, но кратковременному, до конца месяца…

Короче, какие там Соловки.

Оператора не было уже чересчур долго, время она не засекла, черт его знает, сколько там осталось воздуха, в тех аквалангах, — а мог ведь по дури полезть неизвестно куда… Ну допустим, в монстров-мутантов культурного шельфа Юлька не верила: давно доказано, что они порождение дайверского фольклора. Как, по всей видимости, и эта самая Колькина капсула, чтоб ее, только последняя идиотка могла повестись!..

А гори оно все синим пламенем, решила Юлька. Если через минуту он не выныривает, начинаю есть мидии.

Она огляделась по кругу вдоль синего сверкающего горизонта — и заорала. Сначала «Сережка», а потом просто благим матом, без слов.

С берега летела торпеда.

Летела ровно и целеустремленно, без взбрыков и зигзагов, приближаясь с каждой долей секунды. Полная диких дайверов с непостижимыми, но стопроцентно гнусными намерениями. Она росла неотвратимо, как в длиннофокусном зумме, и Юлькин вопль по мере ее приближения перерастал в ультразвук.

— Чего орешь? — осведомилась, раздувая щеки, голова чуда морского в маске на мокрой макушке.

Юлька заткнулась и молча указала рукой.

Серега прокомментировал.

Время замедлилось, будто видео в рапиде, как оно всегда бывает, если ты все равно ничего не успеваешь изменить, — к примеру, именно так, плавно и неторопливо, падает со стола любимая чашка. Щурясь из-под козырька руки, Юлька прекрасно разглядела и логотип на борту новенькой, совершенно не дайверской торпеды, и груду неопознанной оргтехники на корме, и яркие акваланги между десятками пар волосатых колен, и Кольку Иванченко у левого борта, и самодовольную до ужаса фигуру впереди, широко расставившую ноги на торпедном носу: если пришвартуются мимо, как тогда, этот уж точно полетит в воду вверх тормашками…

Картинка получилась отпадная. И Юлька его тут же узнала.

Обернулась к Сереге, который уже выкарабкался наверх, скинул под ноги акваланги и, топчась босыми пятками по мокрой ржавчине, грозно взвешивал в кулаке кусок арматуры:

— Знаешь, кто это с ними?

— Пофиг, — огрызнулся воин и патриот. — Пускай только сунутся.

— Это Дмитрий Ливанов.

* * *

Вокруг сверкала слепящей рябью поверхность культурного шельфа, взрезаемая носом торпеды, дайверская база приближалась со свистом, встречный ветер обдувал не хуже кондишена, мобильный кондишен тоже работал на полную, и Ливанову было хорошо. Вдохнув побольше наконец-то чистого воздуха, он в который раз восхитился Юркой Рибером. Сегодня с утра Ливанов только и делал, что им восхищался; дома за всю вечность знакомства это никогда и в голову не приходило. Пожалуй, прав был Герштейн, и Юркино место действительно здесь, в Банановой республике, на нехоженной земле для настоящих джентльменов удачи. Со своими здесь определенно не сложилось.

Вчера Ливанов потолкался на конференции, повступал в дискуссии, позаводил новых знакомств, побухал немного в разных компаниях и барах — и не вынес ничего, кроме разочарования. С каждым его приездом банановые мельчали. Те, у кого имелось бабло (а бабло здесь делали главным образом на кондишенах, на недвижимости или из воздуха), были озабочены исключительно колебанием валютных курсов (которые тут рисовали в зависимости от внутренних интриг в Нацбанке, настроения с утра или так, от балды) и возможностью мирового дефолта (основные средства все держали, естественно, за границей). Тех же, у кого бабла не было и не предвиделось, интересовал уровень инфляции и ни черта больше. Ливанов азартно пытался говорить с местными культурологами, участниками конференции, для начала о культуре, затем о политике, о жизни, о глобальном потеплении, о счастье, — скорость, с какой любая тема сворачивала у них к росту цен на электроэнергию и бананы, обескураживала.

Те, кто умел делать и отмывать деньги, поражали полным отсутствием фантазии относительно того, как их применить и потратить. Кто не умел и этого, те просто поражали отсутствием фантазии. Ливанова почти никто не узнавал, хотя казалось бы. А если вдруг узнавали или хотя бы догадывались, из какой он страны, — тут же вспучивалась, словно пузырь на болоте, национальная банановая гордость, проявлявшая себя в ехидных вопросиках о новых сезонных ценах на газ. Интересно, чем бы они тут у себя гордились, — постепенно накаляясь и закипая, думал Диванов, — если бы не мы с нашим газом, если бы не глобальное потепление?!

С досады он даже не стал отмазываться, когда позвонил Паша и выдернул его на очередную презентацию в регионах, а именно в пригороде столицы, уездном городишке с микроскопическим и гордым книжным магазином на центральной площади. Как ни странно, на встречу собрались люди, человек семь или восемь, все они оказались на удивление в контексте и часа два вели с Ливановым содержательную дискуссию о сквозных мотивах его творчества, перспективах взаимоотношений двух стран, впечатлениях гостя об их городе, писательской личной жизни и Соловках. Книг, правда, никто не купил; впрочем, банановую новинку Паша так и не подвез, а в ассортименте магазина отыскался лишь один том «Зеленых звезд», почему-то второй, и его никто не купил тоже.

Околокнижный народ, поначалу забавный и трогательный в своем полном отрыве от реальной действительности, в конце концов тоже начал раздражать. Они были какие-то ненастоящие, поддельные насквозь, включительно с их интересом к его персоне и книгам вообще. К началу послепрезентационной пьянки Ливанов уверился в ощущении, что участвует в некой многоходовой схеме, смысл которой от него ускользает, однако, вопреки банановому обыкновению, имеет место быть.

Подвыпивший Паша с готовностью взялся объяснять. Всех деталей Ливанов так и не постиг, однако в своей правоте убедился: раскручивался сложный механизм с привлечением банановой власти (известной вспышками заботы о культуре и духовности, которые надо вовремя отслеживать и грамотно направлять), местных властей (щедрых перед каждыми выборами), кондишенных магнатов (ну это изредка, если повезет), международных благотворительных фондов (жлобских, но по большому счету наивных, как дети), средств массовой информации, общественных организаций и еще черт знает какой лабуды, тщательно проводимой в издательстве по двойной, а то и тройной бухгалтерии. Собственно книги в данном раскладе были элементом совершенно необязательным.

Любопытно, усмехался Ливанов, разобрался ли во всех этих нюансах Володя, тонкий знаток самых разных издательских схем, — или его тоже поимели, как типичного представителя страны, для того в основном и предназначенной, с банановой точки зрения?..

А вот Юрка Рибер имел их сам. Причем имел так артистично и креативно, что Ливанов искренне восхитился. И восхищался до сих пор.

Пока он, Ливанов, предавался полевым исследованиям загадочной банановой души, а попросту говоря, страдал фигней, Юрка первым делом прошвырнулся по специализированным магазинам и за пару часов закупился всем необходимым для экспедиции, ошарашив продавцов математически точным представлением о том, что именно ему нужно и за какую именно цену. Банановые не привыкли к точности в любых ее проявлениях, а потому Риберу удалось построить всех, всюду выбить немыслимые кредиты, бонусы и скидки, вписавшись в смету щедрых, но вовсе не фантастических пожертвований из ливановского конверта; хотя, скорее всего, у него имелись и другие финансовые источники, Ливанов не вникал настолько глубоко. На момент его возвращения из начитанной банановой глубинки все эти палатки, акваланги, биотуалеты, гидрокостюмы, оргтехника, глубоководные камеры, полевые кухни, сухой паек и разнообразные живительные жидкости в пластиковых блоках заполонили половину площади его роскошного номера, естественным образом назначенного штаб-квартирой всего предприятия. В холле отеля, под охраной двух студентов, завербованных Рибером в состав экспедиции, красовалась новенькая зачехленная торпеда: видимо, не влезла в лифт. Наличествовал размах, и Ливанов его оценил, особенно на окружающем фоне. Банановым, независимо от социального статуса и бабла, безнадежно недоставало размаха.

Погрузились и выехали на рассвете, Ливанову даже пришлось проснуться раньше, чем он привык. Риберовские драйв и кураж заряжали и завораживали; и в какой-то момент, трясясь на грузовике в пыли мимо жухлых банановых плантаций, он ощутил себя почти так же, как много лет назад в новеньком еще кабинете с подзорной трубой и старинной картой на стене, с живым и мятущимся, как море, текстом на экране ноутбука… Черт, наверное, это и вправду именно то, что мне нужно. Мальчишество, азарт, поиски сокровищ. Занятие столь же несерьезное и бесполезное, как и литература, — но ведь ничего лучше люди так до сих пор и не придумали. Юрка молодец, что вытащил меня сюда. И я молодец, что преодолел непобедимую, тупую и вязкую силу инерции, которая управляет и заправляет всеми и всем в этой… то есть в моей стране, решился, вырвался, приехал.