Глориана, или Королева, не вкусившая радостей плоти

В узком стылом проходе светильники горели будто излишне ярко. Глориана и Уна переговаривались шепотом, однако голоса их усиливались, как усиливался, казалось, свет, что в данном узилище сходило за парадокс и странно успокаивало. Пыль в ноздрях пробуждала неопределенную тоску по прошлому. Обе сделались детьми, что держатся за руки и торопятся вперед. Мимо скользнула крыса. Обе приветствовали ее, прикоснувшись к полям шляпы, и грызун бежал. Пауки тут были учены, лоскуты мха сходили за лица отдельных царедворцев. Настроение воспаряло словно к апогею экстаза, между тем туннель сворачивал, нисходил, взвивался, уводя обеих прочь от Достоинства, Милости, Благодати, иных трезвых требований службы, и вот они вторглись в высокую галерею, замысловато-затейливую, варварской резьбы, с древними балками, коими поддерживался филенчатый потолок, и светильники отбрасывали тени, вызывая к жизни нечеловеческие лики и диковинные звериные формы, а путешественницы хихикали по-прежнему, но тише, словно бы страшась покоробить сии памятники предков. Даже когда шевелилось нечто, тень больше их и им не принадлежащая, они не ощущали беспокойства, пусть и не видели источник ее. Они находили закоптелые фрески и оттирали их дочиста, дабы вскрикнуть, впечатлясь неожиданными талантами древних мастеров. Они усаживались в пыльные кресла, дивясь тому, сколько столетий те прождали новых седалищ. Они притворялись, будто обнаруживают останки людей – палки; отвалившиеся, полусгнившие деревяшки; заржавевшее оружие; косточки мышей либо крыс, – якобы намекавшие на эпическую бойню из легенд Альбиона. Они осматривали маленькие комнаты, в коих имелись узкие кроватки и скамейки, и еще куски цепей и оков, как если бы узники здесь и спали, и трудились – возможно, те самые, что изрезывали пройденную галерею. Они спускались по ямчатым камням и слышали журчание, но так и не узрели воду. Они наталкивались на воск, вроде бы свежий, упавший со свечи едва ли час назад. Они находили остатки еды, несомненно, занесенные вездесущими крысами. Всюду доносились до них звуки передвижений, и они предположили, что те идут из обитаемого дворца, невидимого по сю сторону стен. Удивительно было находиться столь близко к жизни и не видеть, не мочь даже определить источник движения. Они слышали голоса, смех, плач, грохот утвари, чужую поступь – фрагменты звуков, временами достаточно громкие, временами очень слабые, словно само пространство внутри стен обладало иными свойствами. Живое стало для них призрачным.

Уна возвела Королеву Глориану по следующему, извивчатому пролету и проползла рядом по узкому туннелю, предостерегая ее от шумов, пока впереди не завиднелось внезапно пегое сияние, проистекавшее справа, из стены. Уна не без трудностей развернулась и отползла чуть назад, дабы они с Глорианой могли голова к голове узреть сквозь решетку покои внизу.

Изумление Глорианы доставило Уне значительное удовольствие. Они видели самого доктора Ди, что мерил шагами комнату, наполовину забитую покривленными пергаменами, простой мебелью, исследовательской стеклопосудой, инструментами из меди и полированного дерева твердых пород, неряшливыми полками и шкапами, кристаллами, зерцалами, географическими сферами, оррериями, сиречь заводными планетариями, фиалами, наполненными богато окрашенными жидкостями и порошками, всевозможными параферналиями и стимулами для мириад интеллектуальных изысканий.

Доктор был облачен в один только просторный халат, что на каждом шагу распахивался и обнажал крепкую плоть, седеющие волосы и, к обоюдному удивлению наблюдательниц, непропорционально большие срамные части, кои Ди постоянно и рассеянно трогал, словно желая сосредоточиться. Королева Глориана прикусила губу и задрожала от веселья, потом устыдилась и потянула Уну прочь.

Та, однако, отползла еще далее, к другому световому прямоугольнику, и Глориана, поддавшись искушению, последовала за нею. Теперь им открылся вид на спальню доктора Ди. Как и предыдущее помещение, ее усеивали схемы, книги и всяческая алхимическая машинерия. Незанята бумагами были одна только кровать, завешенная черными занавесями с обилием мистических и астрологических символов, как и подобает ложу Прометеева адепта. Глориана вопросительно нахмурилась, но ладонь Уны умолила ее проявить терпение и продолжать смотреть. Вскоре явился доктор Ди, и халат спорхнул с его нагого тела, и в руке его обнаружилось возросшее достоинство. Глориана ахнула.

– О, – услыхали они его стон, – если б имелось противоядие от любви. Сия утонченная отрава! Она полнит мое естество. Некое снадобье, что лишает тело похоти, не тронув чистоты сознания. Такого не обрести. Притуплять подобные желания значит гасить высшие изыскания мозга. Мне нужно то и то! Ах, мадам! Мадам!

Глориана изогнула недоверчивую бровь.

Доктор Ди нежно раздвинул занавеси кровати, и путешественницам почудилось, будто бы в тенистой глуби ее возлежит фигура, высокая и испускавшая весьма слабое свечение, каким может исходить разлагающийся труп. Они увидели, как Джон Ди стал поглаживать сей предмет. Он что-то ему бормотал. Он лег подле него, объял его руками, объял его ногами – задергался.

– О моя краса! О моя любовь. Вскоре чресла твои оживут – и восколеблют мой колотливый торчун! Ах! Ах!

Глориана потянула Уну, отступая.

В конце концов они встали друг против друга на лестнице, и лампы дрожали в их руках. Глориана тяжело прислонилась к стене, челюсть ее отвисла.

– Уна!

– Мудрец оказался простым смертным, верно?

– Мы не должны были смотреть! Штуковина на кровати – что сие было? Он что, влюблен в мертвеца? Человек се или животное? А то и бес? Возможно, се бес, Уна. Или труп, ожидающий вселения в него беса. – Исходящие от стен шорохи и шепоты начинали ее тревожить. – Неужто мой Ди ударился в некромантию?

– Вовсе нет. – Уна повела Глориану по ступеням вниз. – Сия штуковина, по вероятности, не более чем восковая фигура кого-либо. Нет, не кого-либо. Он любит Твое Величество – разве ты не видишь?

– Я о сем думала. А потом отвергла сию мысль.

– Я шпионила за ним и прежде. Он говорит о тебе постоянно. Он вожделеет тебя лихорадочно.

– Но он никогда ни словом…

– Он не может. Он любит тебя. Он боится – ну много чего. Боится, что ты над ним посмеешься. Что он тебя возмутит. Что ты его испугаешься. Он в вечном затруднении. И, сдается, он неспособен удовлетворить себя с любой другой женщиной.

– Он вполне уверенно – с сей…

– Он воображал, что се – ты.

Уста Глорианы расплылись в улыбке.

– О, бедняжка Ди. Следует ли мне…

– Се была бы дурная политика, Ваше Величество.

– Зато восхитительная забава. И он бы осчастливился. Ведь он дал мне столь многое и столь многое сделал для Державы. Его нужно вознаградить. Немногие могут понять его боль так, как я.

– Он не страдает так, как ты.

– В какой-то степени, Уна.

– Но не в той же. Осмотрительнее, Ваше Величество. Монфалькон…

– Ты полагаешь, сие было бы разрушительно. Да, так оно и было бы. Я не развлекалась с придворным четыре года. Они делаются тщеславны, или меланхоличны, или дики, затем дворец наполняется странными капризами. Возникает ревность.

– И расходы, – сказала графиня Скайская. – Тебе пришлось женить стольких из них, даровать поместья. Твоя доброта к любившим тебя…

– Моя вина. – Глориана кивнула, согласна с Уной. – Но ты права, сердечко мое. Ди должен полыхать и далее, и я должна делать все, дабы обращаться с ним как обычно.

– Ты сохраняешь его уважение, се как пить дать.

– Разумеется. Однако ныне, когда я знаю его боль, будет труднее доить его на предмет развлечений, выставляя против него Монфалькона, как я обожаю делать. Дурная забава для меня и никакая вообще для Ди.

Они пересекли помещение с низким потолком и нашли проломленную дверь, сквозь кою вошли в покинутый ими туннель, но стоило им ссутулиться, как за еще одной дверью, справа, вспыхнул факел, и они обернулись, выпрямляясь, застигнуты страхом.

Маленький человечек вглядывался в них из-под поднятой руки. На плече у него имелся то ли горб, то ли иной нарост. Он был одет в кожаный джеркин, бриджи и темную рубашку, воротник его выпрастывался складчатыми оборками. Огромноглазый и большеротый, он чем-то напоминал разумную лягушку. Уна и Глориана подняли свои лампы, принимая позы, подходящие для маскировки.

– Что се такое? – надменно возопила графиня, вольно облокотясь о стену. – Надзиратель, всеми брошенный?

Она видела теперь, что плечо человечка оседлал небольшой черно-белый кот, сидевший весьма прямо и тихо, глядевший на нее желтыми, ясными глазищами.

– Что се такое? – эхом откликнулся Джефраим Саллоу, пародируя ее. – Два актеришки, здесь потерявшиеся?

– Мы джентльмены, сир, – молвила Глориана храбро. – И можем вознегодовать против вашего выпада.

Саллоу отворил внушительный рот и захохотал. Уна решила уже, что их с Королевой опознали, однако здесь подобные мысли едва отдавали логикой. Она шагнула вперед.

– Мы исследуем здешние туннели по поручению лорда Монфалькона. Ищем предателей, ренегатов, бродяг.

– Ага. Что ж, один вам попался, джентльмены. – Оскал Саллоу был оскорбителен. – А то и два, коли будет вам угодно. Мы с Томом. Бродяги оба-двое. Закоренелые негодяи. Падальщики. Однако не предатели, а также не ренегаты, ибо не служим никому и, следовательно, не можем против кого-либо восстать. Мы живем сами по себе, Том и я. – Он поклонился. Кот яростно пискнул. – Как видите, я обезмечен, сир, и не в состоянии предложить вам желаемую вами дуэль.