Глоток дождя

— Пришла попрощаться, Ягеллон Ягеллонович. Через день-два уезжаю. Тысячу раз спасибо вам за помощь. Все напрасно!

— Искренне сочувствую, пани.

Нарцисса Викторовна смахнула слезинку.

— До мельчайших подробностей знаю: в каких казематах хранились сокровища, кто присматривал за ними, кто паковал их перед последней дорогой. Я могу сосчитать каждый гвоздик, вбитый в ящики, могу проследить каждый оборот колес, уносивших шедевры к злодейскому огню. Вчера я вернулась из Инстербурга, там в лагере для военнопленных нашли конвойных, сопровождавших грузовики. Они все подтвердили.

— Сочувствую вашему горю! — воскликнул Квач. — Уничтожать предметы искусства — варварство!

Глубоко вздохнув, Нарцисса Викторовна направилась к выходу. Голейша спросил Квача:

— Ты действительно помогал этой русской?

Квач сконфуженно забормотал, словно его уличили в дурном поступке:

— Что вы? Какая помощь? Я только рассказал ей о том, что знаю.

Квач был взбудоражен разговором с Каркачевой, на лице его выступили красные пятна. Он поторопился отделаться от Голейши и, усадив за конторку приказчика, пригласил Черняка перекусить. Выпив «Мартеля», Ягеллон Ягеллонович признался:

— Взвинтила меня эта пани. Она надеялась, хотя надежды были напрасными. Я сопровождал эти грузовики как специалист по антикварным вещам и, простите за откровенность, надеялся эвакуироваться в Германию вместе с грузом.

— И что же?

— Тяжело вспоминать! Вдоль дороги начали рваться снаряды. Охрана разбежалась. Человек я невоенный, и был напуган, забился в кусты. Это моя мука, я не хотел бы видеть того, чему стал свидетелем. Из зарослей выскочили люди в пятнистых маскхалатах и открыли огонь по бензобакам. Два грузовика окутались дымом. Ваш спутник — Внук — вскарабкался на третий и разбил несколько ящиков. Посыпались золотые коллекционные монеты, заблистали оклады икон. Начался грабеж: ящики вспарывали, в огонь летели картины голландских и французских мастеров, хрустел фарфор. Только золото, все другое — в пылающие струи бензина. То, что мне удалось собрать сейчас — крохи в сравнении с утраченным.

— Жалеешь, что тогда не поживился? — грубо спросил Черняк.

— Вы ошибаетесь! Несправедливо обвинять меня в этом! Тогда мне казалось, что в тартарары рушится весь мир. Я был парализован, и, когда на меня наткнулся Доктор, я выполнил его приказ следовать за ними. Подчиняться — удел слабых.

— Ты, Квач, напоминаешь мне кирпичную трубу с трещиной посередине. Небольшое сотрясение — и все развалится.

— Страшная, но верная картина, — прошептал Квач. — Вы угадали самую главную мою беду. Извините за откровенность, я постоянно ощущаю за собой слежку, и выхода нет — все заколочено наглухо!..

Где-то во внутренних помещениях дома раздался грохот падающей мебели, потом к гостиной приблизился стук шагов.

— Вот вы где, — подсел к столу Внук. — Ублажаете душу деликатными беседами. Квач, плесни!

Выпив коньяк, Внук велел Квачу не отлучаться, а Черняку сказал:

— Кастет прячется от нас, то есть пошел ва-банк. Кто-то из этих городских бездельников знает, где он. Пора наводить шмон!

Они вышли на рыночную площадь. Внук вел себя уверенно: как истый фланер подмигивал встречным девицам, брезгливо отпихивал от себя растрепанных мужиков с мешками и торбами. Он не спешил, хотя день не располагал к ленивым прогулкам: накрапывал дождь.

Многое переменилось в Зеебурге с военной поры к лучшему, но город чем-то тревожил Андрея, и он догадывался, что его собственное настроение не совпадало с настроением людных, унизанных вывесками улиц. Город быстро привык к покою, жил (или старался жить) по канонам мира и не желал вспоминать недавние лишения.

Покрутившись в людской толчее, Черняк и Внук двинулись прочь от площади. Попетляв по закоулкам, проследовали к городскому парку, где под шатрами каштанов и лип белели античные божества. Под статуей Марса остановились, Внук показал на искусственную горку в отдалении:

— Проследи, не приведет ли человек «хвоста».

«Человек» оказался пунктуальным, вынырнул из боковой аллеи в точно назначенное время. Черняк плохо видел его, и то немногое, что могло сойти за приметы, было: цивильная темная пара, семенящая походка, привычка закладывать руки за спину. Человек походил на Шеффера.

Беседа длилась четверть часа. На скрещении аллей Внук и незнакомец резко разошлись. При выходе из парка человек столкнулся с двумя девушками. Они пропустили его, немного помедлили и пошли следом.

Потом состоялись еще две встречи. Организовал их Квач. Этих информаторов Внук не конспирировал и даже сообщил клички — «Леон» и «Дрозд». Черняк вел наблюдение и опять засек девушек.

Поздно вечером Внук с ухарством решившего загулять купчика предложил:

— Выбирай любой кабак! Кутнем, парень, как принцы голубой крови.

— Пошли к Зелинскому в «Охотничий сбор». У него душевная музыка и хорошая кухня для тех, кто не скупится...

Они разыскали в задымленном зале столик, изучили меню, отпечатанное по-польски, но имевшее приписанный карандашом русский перевод. Внук продиктовал заказ шустрому официанту и что-то шепнул ему на ухо. Тот понимающе кивнул и улетучился.

Охотничий колорит полуподвальному помещению, в котором при немцах располагалась пивная, создавали лосиные рога, чучела зверьков и птиц, кабаньи морды с желтоватыми крючьями клыков. Стены были расписаны примитивными фресками в духе Руссо-Таможенника. Одна изображала, довольно приблизительно, саванну, вторая — какие-то инопланетные джунгли, третья — охотничью сценку: на отважного стрелка мчится волчья стая, воплощение неистовой, всесокрушающей ненависти; длинноволосый охотник в тирольской шляпе как бы прикидывает вероятный исход схватки; его ружье еще опущено: выстрелит или поддастся завораживающей силе натиска, промедлит и погибнет? Под наивным этюдом авторская подпись — Зигмантас Вайкис.

— Ступай, ступай, дорогуша, — отогнал Внук размалеванную, словно растекающуюся под одеждой, женщину. Глядя ей во след, скривился: — Обойдемся без эрзацев.

Волна веселья перекатывалась по залу. Разношерстные гости Зелинского обильно ели и пили, грубо флиртовали, щедро вознаграждали музыкантов, игравших чаще всего популярную «Милонгу». Вновь подлетел официант, спросил:

— Паны не будут возражать, если к ним присоединятся девушки?

— Не будут, давно ждем, — оживился Внук и очертил в воздухе нечто вазообразное. — Как?

— Порядок, пан. Высший класс!

Дамы оказались сестрами. Старшая, Кристя, тараторка, каких мало, приглянулась Внуку. По всему было заметно, что серьезные проблемы ее не терзали. Младшая, Эва, была сдержанней, хотя пила наравне с мужчинами.

Первый графинчик опустел довольно быстро и был тотчас заменен вторым. Внук пил и мрачнел: он не мог скрыть тревоги, часто смотрел на часы. Озабоченность скрывал за грубыми шутками. Кристя хохотала:

— Какой у вас, Андрэ, неприличный дружок. У него на уме одни пошлости...