Глубины земли

— Позаботься, чтобы он был доволен! — распорядилась мать. — Плати ему больше! Против денег еще никто не мог устоять!

— Увидите, как чудесно все устроится, — довольно сказала Керстин, и все медленно закивали головами, предвкушая.

Все воскресенье Анна-Мария просидела дома, слушая как дом трещит и скрипит на стыках бревен и как завывает ветер в оконных щелях. Клара сидела, сжавшись и обхватив себя руками, и предсказывала недоброе. Но так бывает каждую осень, на всякий случай добавляла она.

На улицу никто не выходил, но по ней с грохотом носились пустые ящики и ведра, а у сарая Севеда сорвало крышу.

Анна-Мария думала, каково там маленькому Эгону на пустоши.

Она не думала, что утром в понедельник кто-то придет в школу, потому что началась страшная осенняя буря. Но сама она должна была идти, во всяком случае, показаться там.

«Хорошо рабочим в шахте сейчас», — думала она, с трудом продвигаясь к школе. Было так холодно, что она промерзла до костей, она подержалась за угол крайнего дома, прежде чем отважилась ступить на открытое место.

В классе был Нильссон с пособиями, о которых она просила. Очаг был теперь в надлежащем состоянии, и кто-то — едва ли Нильссон — развел в нем огонь. Комнату наполнил резкий запах печки, которой давно не пользовались. Но было тепло, а это — самое главное.

— А вы живете в этом доме? — спросила она. — Или в бараках?

— Я? — произнес он с таким выражением лица, как будто держал за хвост крысу. — Разумеется, я живу в господском доме. Приглядываю за ним, когда их нет. Но они ведь решили остаться на эту неделю.

— Правда? Я думала, они уехали вчера. Он выглядел оскорбленным.

— Они передумали. Остались, все. Жутко неудобно, вечно мне мешают.

Адриан здесь? Как хорошо! Все в Иттерхедене вдруг стало гораздо приятнее и интереснее.

— Вот ваши вещи, фрекен Ульсдаттер, — сказал Нильссон, небрежно указывая рукой на стопку у нее на столе. — Пришлось ехать за ними в город. Кстати, они совсем не дешевы.

— Очень мило, что вы позаботились об этом. Спасибо за помощь!

По выражению лица Нильссона было совершенно очевидно, что это не он ездил в город, но он охотно принял извинения за причиненные неудобства.

Анна-Мария улыбнулась, немного ехидно, но виду не подала.

— Вы позволите испечь для вас на Рождество пирог? В знак признательности?

Ноздри церковного херувимчика раздулись от восторга. Но он лишь недовольно произнес:

— Спасибо, фрекен, очень любезно с вашей стороны.

— Ну что вы!

Не ожидая никакой реакции, Анна-Мария направилась к двери и зазвонила в маленький овечий колокольчик, который она привезла из дома в Шенэсе. Он ужасно нравился детям.

Но подумайте — дети пришли, оказывается, они ждали, спрятавшись под крышу. Удивившись, что они пришли в такую ужасную погоду, она попросила их сесть, и они сидели, как маленькие зажженные свечки, торжественные и напряженные.

«Им нравится ходить в школу, — подумала она. Она что-то значит для них! — Хорошо, тогда я позабочусь, чтобы школа доставляла им радость».

Нильссон с таинственным видом наклонился к ней. «Опять какая-то сплетня», — поняла она, но не могла так просто уйти.

С плохо скрытым злорадством он прошептал:

— Кстати, мы слышали в городе, что из сумасшедшего дома неподалеку сбежал преступник, насильник. Они считают, что он направился в эти края. Что он прячется где-то на пустоши и выжидает. Ждет, не пройдет ли какая-нибудь одинокая женщина!

— А он опасен?

— У него топор.

Анна-Мария взглянула на маленького Эгона, который так старательно прислушивался к их разговору, что даже уши у него оттопырились. Мальчик выглядел еще более посиневшим — насколько это вообще было еще возможно — в своих тонких одежках.

Не стоило ему приходить. Наверное, его несло в школу, как щепку по ветру.

Ей удалось выпроводить Нильссона, и они смогли начать урок. Дети очень оживились и заважничали, получив свои новые вещи. День прошел быстро. На перемене им разрешили остаться в классе. Анна-Мария поделилась с ними своим завтраком и постаралась тайком подсунуть Эгону самый большой кусок хлеба, потому что у него с собой почти ничего не было. Неуклюже упакованная горбушка в тряпке неопределенного происхождения.

Поскольку в это время года темнело рано, она закончила уроки, пока еще было светло. Она подозвала к себе Эгона.

Маленький испуганный малыш подошел к столу.

— Эгон, ты не сможешь сейчас идти через пустошь один, это просто невозможно. Глаза его стали еще больше.

— Кто-нибудь выйдет тебя встретить?

— Нет, — прошептал он. Анна-Мария мягко спросила:

— А ты не можешь подождать отца, ведь он в шахте?

— Нет, — прошептал он и энергично помотал головой.

Она размышляла вслух:

— Тогда, наверное, будет лучше, если ты переночуешь у кого-нибудь из своих школьных товарищей? Например, у Бенгта-Эдварда?

Глаза его наполнились слезами, Анна-Мария испугалась, как бы он не разревелся.

— Я должен идти домой! Я должен там помогать! Иначе они… рассердятся.

И было очевидно, что он не обманывает. Она вздохнула.

— Ну, хорошо, тогда я провожу тебя домой. Но сначала зайдем ко мне домой, нам надо одеться получше. И еще взять фонарь, скоро совсем стемнеет.

Ему явно стало легче.

— Но фрекен вовсе не нужно провожать меня прямо до… — поспешил он сказать.

— Нет, если ты сможешь сам, то конечно…

Выходя, они встретили Нильссона. Анна-Мария все объяснила ему. Он посмотрел на нее так, как будто она сошла с ума.

— Берегитесь убийцу с топором, — сказал он с явным неодобрением. — Он действует так. Сначала насилует их, а потом убивает — топором.

— Не пугайте мальчика, — сердито сказала она.