Глядя в будущее. Автобиография
Шрифт:
Билл Стейгер [40] обладал таким умом. В возрасте 28 лет Билл был одним из самых молодых конгрессменов, но он обладал острым как бритва интеллектом, проникавшим в самую суть вещей, и интеллектуальной честностью, что позволяло ему следовать за своей железной логикой, — даже если это шло вразрез с лицемерием или расхожей мудростью вашингтонских кругов.
Билл и Джанет Стейгер вместе с судьей Верховного суда Поттером Стюартом и его женой Мэри-Энн были постоянными гостями неформальных субботних встреч, которые Барбара и я устраивали во внутреннем дворике нашего дома на Хиллбрук-лейн в северо-западной части Вашингтона. Мы купили его не глядя, по телефону, у ушедшего в отставку сенатора Милуорда Симпсона (отца
40
Билл Стейгер казался предназначенным судьбой для лидерства в конгрессе и на общеамериканской сцене, но его жизнь была трагически оборвана болезнью 4 декабря 1978 года. Я являюсь крестным отцом его сына Билла, младшего, который в юном возрасте проявляет те же самые качества ума и духа, какими обладал его отец. — Дж. Б.
Затем мы переехали на Пэлисейд-лейн в идеальный дом в комфортабельном районе, откуда нашим детям было удобно добираться до своих школ.
Пикники в нашем дворике были единственным, что Барбара и я сохранили от образа жизни, к которому мы и наши дети привыкли в Хьюстоне. Джорджу было уже двадцать лет, но другие дети еще не вышли из детства и отрочества: Джебу было тринадцать, Нейлу только что исполнилось двенадцать, Марвину — десять, а нашей самой младшей — Дороти — было семь лет.
Оплотом семьи была, конечно, Барбара, которая всегда оказывалась на месте, чтобы решать повседневные проблемы и срочные дела в жизни наших детей. Но мои сотрудники знали — и это правило действует и поныне, — что, когда звонил кто-нибудь из моих детей, чем бы я ни был занят, их следовало соединить со мной. По уик-эндам мы организовывали дела так, чтобы я мог побыть с ними.
Это были самые важные часы, которые я проводил в течение недели. Жизнь в Вашингтоне может оказать огромное давление даже на семью конгрессмена-новичка. Она может оказаться ловушкой. Вы вступаете в общественную жизнь, надеясь обеспечить будущее для своих детей и следующего поколения. Затем где-то на пути, если вы недостаточно осторожны и внимательны, вы можете проглядеть тот факт, что ваша первейшая обязанность родителя быть с детьми именно сейчас, когда дети нуждаются в вас, пока они растут. Барбара и я были исполнены решимости и в Вашингтоне не забывать о своей наиглавнейшей родительской обязанности.
Конгрессмен хорош настолько, насколько хорош его штат сотрудников, и потому помимо приглашения в Вашингтон своей техасской команды, включая Джимми Аллисона, Пита Роуссела и Эйлин Смит, одним из моих разумнейших дел после избрания в конгресс был наем Роузы Замариа для управления моим офисом в "Лонгуорт-билдинг". Роуза раньше работала в штате сотрудников Альберта Томаса, ушедшего в отставку старейшего техасского конгрессмена из Хьюстона; она не только знала моих избирателей, но и понимала, как делаются дела на Капитолийском холме — механизм и нюансы (некоторые могли бы сказать — племенные обычаи), которые делают конгресс уникальным институтом.
Я нуждаюсь в поддержке такой-то резолюции? "Поговорите с конгрессменом А., - советовала Роуза, — его всегда интересовал этот предмет. Но лучше не беритесь за это совместно с конгрессменом Б, потому что, если это не имеет ничего общего с его округом, он не проявит никакого интереса к этому вопросу. А когда вы будете говорить об этом с конгрессменом В, не упоминайте имени конгрессмена Г, потому что они только что обсуждали это на закрытом слушании в своей комиссии и не договорились даже о дне месяца".
Роуза обладала также большим чутьем насчет того, как сделать нужное дело в нужное время. Лучший пример этого — случай в день инаугурации [президента Никсона] 20 января 1969 года. В значительной мере именно благодаря той эффективности, с которой мой персонал заботился о нуждах
избирателей, я был переизбран в палату представителей без оппозиции. Для членов конгресса была сооружена большая трибуна, чтобы с нее любоваться инаугурационным парадом.Я уже собрался было идти туда, но у Роузы возникла прекрасная идея. "Знаете, что вам следовало бы сделать? — сказала она. — Вам незачем сидеть на холоде три часа. Что вам следует сделать, так это отправиться на аэродром базы "Эндрюс" и попрощаться с президентом Джонсоном, пожелать ему всего доброго. Он — демократ, но он тоже техасец, и он был нашим президентом".
Она, конечно, оказалась абсолютно права. Я направился на военно-воздушную базу "Эндрюс", где члены кабинета Джонсона и горстка его друзей из сената и палаты выстроились в ряд, чтобы попрощаться с ним. Случилось так, что там я оказался единственным республиканцем. Президент шел вдоль линии, скрывая на лице мысли, которые владели им, когда он покидал город, в котором провел большую часть своей жизни. Как бы упорно я ни действовал против этого человека в течение ряда лет — не против лично Джонсона, а против его политики, — я не мог не ощущать горечь этого момента.
Это был президент, который лишь за несколько лет до этого проталкивался сквозь толпы, помогая себе руками. Он любил политику, жаждал власти. Он жил в Вашингтоне с 30-х годов, сформировал себя по образу своего идола Франклина Д. Рузвельта и, нет сомнений, надеялся войти в историю вместе с ним как один из почитаемых американских лидеров XX столетия. Но из-за Вьетнама приветствия в его адрес заглохли, и он возвращался в Техас побежденным человеком.
Я пожал его руку и пожелал ему счастливого полета. Он кивнул, сделал несколько шагов, затем повернулся, взглянул назад на меня и сказал: "Спасибо, что пришли".
Несколькими минутами позже он направился домой в последний раз на борту самолета ВВС № 1.
Был, правда, один сенатор, отсутствие которого бросилось в глаза в этот послеобеденный час на аэродроме базы "Эндрюс", — Ралф Ярборо. Я не заметил этого, но Джонсон, кажется, заметил. Друзья-демократы сказали мне, что в течение следующих двенадцати месяцев Ярборо написал Джонсону два длинных письма, чтобы объяснить, почему он там не был. У сенатора была причина для беспокойства: он готовился к переизбранию в 1970 году и не мог позволить, чтобы Джонсон был настроен против него.
Бывший президент удалился в свое владение на Педернейлс-Ривер. Через общего друга Овету К. Хобби до меня дошла весть, что Джонсон оценил мой приезд на аэродром базы "Эндрюс". Затем на одной публичной церемонии в Хьюстоне, где мы оба присутствовали, он пригласил Барбару и меня нанести визит на его ранчо. Мы вылетели туда на один день и испытали, что такое легендарная поездка по ранчо, которую Линдон обязательно совершал со всеми своими гостями. Это была гонка по разбитым дорогам в белом "линкольне" со скоростью 130–140 километров в час с нашим хозяином за рулем и машиной секретной службы, пытавшейся не отстать от нас.
Мы говорили о политике, но лишь в общих чертах. Он спросил о моем отце. Они вместе служили в сенате и уважали друг друга, оставаясь на противоположных политических позициях. Говорили также о том, как идут дела при администрации Никсона. Но ничего конкретного. В ту поездку — ничего.
Но в следующий раз мы вели именно специфический разговор. По Техасу циркулировали слухи, что Белый дом хочет, чтобы я снова выступил против Ралфа Ярборо. Президент Никсон и другие стратеги партии, включая таких техасских политических лидеров, как Питер О'Доннел, рассматривали кресло Ярборо в сенате как место, которое мы можем занять в результате общенациональных промежуточных выборов. Считали, что единственной причиной, по которой я не побил Ярборо в 1964 году, было то, что он "сидел на фалдах джонсоновского фрака". Шесть лет спустя он казался более уязвимым, чем когда-либо. Спекуляции о моей возможной борьбе за место в сенате начали проскальзывать в интервью, когда я посещал Техас. Не заинтересован ли я? Не откажусь ли я от моего места в палате ради выставления своей кандидатуры в сенат?