Глядящие из темноты
Шрифт:
— Орсон погиб, — все так же осторожно сказал Берг, — а слово есть слово.
— Верно. Вот и я так думаю. Но вот если бы отыскалась могущественная сила, которая не имела бы никаких обязательств перед Ретрой?
Он еле двигал челюстью, точно одеревенел, и Берга вдруг осенило.
«Да ему стыдно, — подумал он. — Понятия о чести связали его по рукам и ногам, а он пытается разорвать эти путы… Господи, да если он переступит через себя, если убедит себя в том, что понятия „честь“ и „слово государя“ пустой звук, он больше ни перед чем не остановится. Ну и влипли же мы… Да еще и этот… непредвиденный
— Государь, — решился он, — уж если вы ищете помощи, почему вы ищете ее у нас? Почему бы вам не обратиться к тем, кто гораздо могущественнее?
На какой-то момент в комнате воцарилось тяжелое неловкое молчание, точно терранский амбассадор вдруг начал ни с того ни с сего снимать штаны на официальном приеме, потом маркграф медленно поднял брови.
— Это к кому же?
— К… — он не решался сказать прямо, словно и сам стал одним из местных, аборигеном, в чью плоть и кровь въелся страх перед запретными словами, — к тем, кто внизу… полагаю… Из того, что я слышал, если правильно к ним обратиться, они…
— Мало того, что вы мне советуете искать милости у нечисти, — холодно сказал его собеседник, — так еще у нечисти несуществующей. Я не склонен к тому божественному экстазу, в котором нынче пребывает святой отец, но лучше уж так, чем… Это даже не ересь… это кощунство.
Берг выпрямился во весь свой внушительный рост и так же холодно посмотрел ему в глаза.
— Я вашей веры не оскорблял, — медленно, с расстановкой произнес он, — мы просто не поняли друг друга.
— Очень на это надеюсь, — внушительно ответил маркграф.
«Вот зараза, — подумал Берг, — что это я как мальчишка. Какой черт меня дернул?»
— Вы правы, я вас, вероятно, просто неправильно понял, — неожиданно покладисто произнес маркрграф, — вы достойный человек и не посоветуете дурного… Простите, если я был резок… Сердце мое разрывается при виде этого разорения. Смута, голодные бунты… Этого не должно допускать, если ты достойный правитель. Ведь долг сильного — заботиться о малых сих, о тех, кто слаб… старики, дети, женщины… В особенности молодые, красивые женщины. Кто в такой обстановке может поручиться за их безопасность? Берг встал. Не дожидаясь позволения.
— Полностью с вами согласен, государь, — медленно сказал он. — Люди, которым нечего терять, порою ведут себя… отчаянно. Потеряй я, — это я так, для примера, — кого-то близкого мне… Какое было бы мне дело до Солера? Или даже до собственной моей жизни? Ну а случись что-то со мной… или с амбассадором Леоном…
— Терре, — удивился маркграф, — еще не приходилось терять своих послов?
— Приходилось, — согласился Берг, — поэтому она знает, как поступать в таких случаях. Он коротко кивнул, развернулся и вышел.
— Ты все слышал?
Берг в возбуждении шагал по комнате.
— Ну, — неохотно отозвался Леон, — это ж не в первый раз, ты ж сам говорил…
— Говорил, — задумчиво проговорил Берг, — но с тех пор все зашло еще дальше. Ему нечего терять. А нам нечего тут делать, Леон. У нас перед ним нет никаких обязательств. Мало того. В свете недавних событий мы просто обязаны свернуть миссию и залечь до прибытия Второй Комплексной. Собственно говоря, это приказ…
— Значит,
Фембра?— Да. Фембра. Впрочем, просто так он нас не отпустит. — Берг наконец остановился, с удивлением поглядел на собственные, судорожно сжатые кулаки, медленно разжал их. — Ты знаешь, я думаю, он не так-то рвется идти на Ретру. Понимает, что с этой толпой голодных оборванцев Ретры ему не взять. Вот и старается подставить вместо себя заморскую державу.
— Умеет же он просить любезно!
— А, — Берг хрустнул пальцами, — я все же надеюсь, что дальше угроз он не пойдет. Он все-таки человек чести. Мы его гости. И послы. А вот под домашний арест посадить может — пока мы не станем посговорчивей. Я бы на его месте так и сделал. Так что нам нужно торопиться, Леон…
— Бежать…
— Да. Бежать.
— Без сопровождения, без эскорта? Берг задумался, поджал губы.
— Быть может, — сказал он, — нам следует обратиться к лорду Ансарду. Он рад будет насолить дядюшке.
— Один раз сошло, сойдет и во второй? — усомнился Леон.
— Никакой прямой выгоды Ансарду от нашего присутствия тут нет. От нашего отсутствия, впрочем, тоже. Мы, естественно, щедро его отблагодарим.
— Стекляшками, — Леон поморщился. — В смутные времена они, знаешь ли, теряют цену…
— Почему — стекляшками? Благорасположение Терры тоже немалого стоит. Ансард честолюбив.
— Торгуешь тем, что тебе не принадлежит?
Берг круто развернулся, остановился перед Леоном, поглядел ему в глаза.
— Я готов торговаться на что угодно, — сказал он. — Обещать все, что он попросит. И даже сдержать обещание. Но нам нельзя здесь оставаться, Леон. Сам видишь…
— Да, — неохотно согласился Леон, — вижу. А кстати, где Сорейль?
— При леди Герсенде.
— Ты бы вызвал ее — на всякий случай.
«Если нам все же удастся уйти, — подумал он, — лучше бы она была здесь, а то этот дурень совсем потеряет голову».
— Да, — поспешно кивнул Берг, — я позову ее… да…
— Сыграй мне что-нибудь, Сорейль, — сказала леди Герсенда, — мне не спится.
Девушка молча опустилась на крохотную скамеечку, пальцы ее обхватили гриф лютни. Мелодия разрасталась, перекрывая шум дождя за окном.
— Эта музыка, — сказала маркграфиня, — ах, эта музыка!
С подпорченных сыростью гобеленов глядели нарядные дамы в алых и розовых платьях, ведущие на поводках лебедей и единорогов, розовые кусты на невидимом ветру осыпали лепестки и никак не могли облететь.
— Что осталось в жизни, кроме этой музыки и этих вышитых людей? — задумчиво произнесла леди Герсенда. — Тени, одни тени! Я уже даже не могу вспомнить, чтобы было иначе. Пытаюсь, но не могу. Ты — иное дело. Иногда я тебе завидую. Ты молода… Ты знаешь, что такое любовь. Амбассадор Берг… Он храбр и силен. И так тебя любит!
Не отрывая пальцев от струн, Сорейль мягко произнесла в такт музыке:
— Вы тоже молоды, сударыня. Молоды и прекрасны. Прислушайтесь, что говорит лютня! Она поет о храбром рыцаре, о герое, который готов бросить к вашим ногам целый мир. Его страсть вернет жизни былые краски. Она как огонь, который согревает кровь усталым путникам, как алое вино, напоенное летним солнцем.