Гнёт ее заботы
Шрифт:
Шелли направился вниз по холму, освещенному утренним солнцем, туда, где стояли Мэри и Клэр. Крошечный гроб уже опустили в могилу, и священник окроплял святой водой разверстый земляной зев. Слишком мало и слишком поздно, подумал Шелли.
«Прощай, Клара. Надеюсь, ты не в обиде за то последнее, что я для тебя сделал - тот чудовищный прощальный подарок, который я вручил тебе незадолго до рассвета, после того как мы вернулись в гостиницу, и все, кроме нас с тобой, отправились спать».
«Неужели я и вправду настолько задержался в Эсте, и позволил этому случиться с моим ребенком, просто потому что поэзияполилась из меня вдохновенным ключом? Неужели я так же повинен в возведенной на себя слепоте, как и Байрон, который самодовольно не желает замечать явную связь между
«Может быть, - подумал он.
– Может быть, если бы я выбросился из гондолы по пути из Фузины в Венецию, когда Клара была все еще жива - а затем утопился, хоть и с таким опозданием - моя чудовищная сестра погибла бы тоже, и Кларе не пришлось умирать. Хотя вряд ли, к тому времени она уже была укушена».
Он снова взглянул на ободранную левую руку.
Когда прошлой ночью он крадучись спустился в гостиную, где хозяин сказал им поставить гроб, тот был закрыт. Но Шелли приподнял крышку и взял маленькое холодное запястье Клары в свою руку. Пульс отсутствовал, но он ощущал дремлющую в ней жизненную силу и знал какое «восстание из мертвых» ей уготовано, если он не примет известной с давних пор меры предосторожности.
И это не заняло у него много времени, несмотря на охватившую его дрожь и слезы, застилающие глаза.
Кода он закончил, он закрыл гроб снова, и, несмотря на все свое неверие, помолился, любой благой силе, которая могла его слышать, чтобы никто его не открывал - или, по крайней мере, никто, кто не знает об истинах, лежащих за суевериями.
Он выбросил одолженный у Байрона молоток в канал; деревянный кол, который разодрал его руки, а затем еще более ужасно разворотил маленькое тело Клары, остался торчать забитым ей в грудь.
ИНТЕРЛЮДИЯ 2: Февраль 1821
… Чахотка эта - болезнь чрезвычайно неравнодушная к
людям пишущим такие прекрасные стихи, какие выходят
у вас… Не думаю, что молодые и симпатичные поэты
достаточно преданны, чтобы удовлетворить ее вкусам;
их узы с Музами недостаточно крепки для подобного результата…
—Перси Биши Шелли,
к Джону Китсу, 27 Июля 1820
Я опасаюсь все больше, что есть что-то,
что влияет на его разум - по крайней мере,
так это мне представляется - он также чувствует,
что живет сейчас за счет кого-то другого
или что-то в этом роде.
—Доктор Джеймс Кларк, лечащий врач Китса в Риме
Напиши Джорджу, как только получишь это письмо,
и расскажи ему, как обстоят мои дела, думаю тебе все понятно;
и еще напиши пару строк моей сестре - которая разгуливает
по моему воображению словно призрак - совсем как когда-то Том.
Не знаю, что еще сказать на прощанье.
Я так и не научился откланиваться.
— Джон Китс,
к Чарльзу Брауну, 30 Ноября 1820 [251]
Здесь лежит тот, чье имя - надпись на воде.
— Джон Китс,
эпитафия самому себе
Даже в этот зябкий день на площади Испании [252] было множество художников, главным образом Английских туристов. Они установили мольберты у подножия широких мраморных ступеней, террасой сбегающих по холму Пинчо [253] от близнецов-колоколен церкви Тринита дей Монти [254] . Майкл Кроуфорд шагал через пьяцца, направляясь к крытому черепицей дому номер 26, где он снимал жилье. Его ботинки разбрасывали кучи маленьких желтых скорлупок, что покрывали мостовую везде, где собирались низшие слои Римского общества, и он с кислой улыбкой поглядывал на бездельников уплетающих тарелки тушеных бобов, которые и были избавлены от этой шелухи.
251
Последнее письмо Джона Китса к Чарльзу Брауну, 30 Ноября 1820. Джордж - живой к тому времени брат Китса. Том - брат Китса, умерший несколькими годами ранее.
252
Piazza di Spagna - Пьяцца ди Спанья - площадь Испании - была названа по имени дворца Испании, или Палаццо Спанья (1622), бывшего резиденцией испанского посла в Риме.
253
Пинчо (итал. Pincio,
лат. Pincins, англ. Pincian Hill) - римский холм. С холма, который долгое время служил центром французской общины Рима, открывается вид на Марсово поле. С вершины устроены два монументальных спуска, один из которых ведет с площадки Наполеона на пьяцца дель Пополо, а второй еще более пышный, именуемый Испанской лестницей - от французской церкви Тринита Дей Монти к площади Испании.254
Trinita dei Monte - Тринита дей Монти - церковь на вершине Испанской лестницы, неподалеку от площади Испании. Построена в 1502 - 1585 годах для короля Франции Людовика XII. В комплекс храма входят две парные кампаниллы. Кампанила (в итал. архитектуре Средних веков и эпохи Возрождения стоящая отдельно от храма колокольня в виде четырёхгранной, реже круглой, башни).
Собственно говоря, попрошайками они не были - они стояли здесь в надежде, что их попросят позировать для картин. Для того, чтобы выпросить такую работу, они любили принимать, словно бы случайно, позы, которые по их разумению были для этого наиболее подходящими: вот, опирающийся о лестничный карниз бородатый юноша с ввалившимися щеками, возведший очи к небу и что-то бормочущий про себя, очевидно, он надеется, что его попросят изображать какого-нибудь страдающего святого или, быть может, даже самого Иисуса Христа; а выше, возле фонтана Бернини [255] , женщина в голубом платке прижимает к груди младенца и выводит свободной рукой блаженно благородные жесты. Погода, очевидно, была слишком холодной, чтобы сюда заявился погреться на солнышке кто-нибудь из представителей dolce far niente,этой «сладостное ничегонеделание» жизни, но святые и мадонны, и даже целые Святые Семейства, все равно стояли дрожащими группками вдоль отлогих серых пролетов лестницы.
255
Фонтан Баркачча, баркас, лодочка (Fontana della Barcaccia) - фонтан на площади Испании выполненный Пьетро Бернини, отцом знаменитого скульптора и архитектора Джованни Лоренцо Бернини. Название фонтан получил благодаря своей форме полузатопленной лодки и установлен в память о случившемся в 1598 году наводнении, когда на затопленной площади села на мель лодка.
На мгновение Кроуфорда охватило необъяснимое искушение бросить сумку и затесаться в ряды «святых», просто чтобы узнать, когда художник, наконец, попросит его позировать, какого героя он, по его мнению, представляет. Гиппократа? Отравителя Медичи?
Поборов минутный порыв, он ускорил шаг, так как даже в Риме зима может быть беспощадной к жертвам чахотки, а мужчина, которого ему предстояло осмотреть, был предположительно на последней стадии этой болезни; а его сиделка, для которой Кроуфорду дали какое-то лекарство, лежавшее теперь в пузырьке в кармане пальто, по всей видимости, страдала от нервного расстройства, которое делало ее опасной как для самой себя, так и для ее пациента.
Хотя поступь Кроуфорда была все еще легка, и ему едва стукнуло сорок лет, волосы его были почти полностью седыми. К этому времени он уже два года снова работал как доктор, главным образом по найму на человека по имени Вернер фон Аргау, и гонорары свои он отрабатывал сполна. В течение последних двадцати шести месяцев ему пришлось объехать всю Европу. И сейчас он был рад снова вернуться в Рим.
Он встретил фон Аргау в Венеции зимой 1818-го. Кроуфорд, почти нищий в те дни, допоздна засиделся, напиваясь при свете лампы в маленьком кафе, прилепившемся к каналу, когда раздавшийся поблизости пронзительный вскрик и лязганье скрещенных шпаг заставили его вскочить на ноги. И, когда он отбросил выпивку и стремительно преодолел дюжину ярдов по берегу канала, он наткнулся на юношу, растянувшегося на древней мостовой возле выроненного меча, в промокшей от крови рубашке.
Сквозь затихающую барабанную дробь улепетывающих шагов Кроуфорд услышал скрежещущее дыхание юноши, так что он опустился на колени, и, используя меч, соорудил повязку из шелкового жакета жертвы и плотно завязал ее вокруг раны на животе. Затем Кроуфорд бросился обратно в кафе и нашел помощников, чтобы дотащить туда полубессознательное тело, и, когда они аккуратно положили юношу на полу возле одного из столов, он сшил края раны с помощью шпильки и кухонной бечевы.
Юноша пришел в сознание, когда Кроуфорд и несколько добровольцев доставляли его на лодке в ближайшую больницу, и, когда узнал, кто наложил ему шов, слабой рукой извлек из кармана кошелек и настоял на том, чтобы Кроуфорд его взял; и, когда Кроуфорд заглянул в него позже этим вечером, в кошельке оказалась дюжина золотых луидоров.