Гнев ангелов

Ангел и Луис тоже оказались избраны для участия в этой игре, поскольку Брайтуэлл убил сводную сестру Луиса, и парня интересовало все, что имело отношение к Поборникам и к их наследству. Луис обладал безграничными способностями к мести.

Однако я знаком еще с одним человеком, лично заинтересованным в деле Брайтуэлла и Поборников, и этот человек знал больше остальных о гниющих, но не умирающих субъектах, а о переселении душ, быть может, знал даже больше, чем я предполагаю. Звали его Эпстайн. Он был раввином, скорбящим отцом и охотником за падшими ангелами.

Я позвонил в Нью-Йорк и договорился о встрече с ним на завтрашний вечер.

Выбранный кошерный ресторан находился на Стэнтон-стрит между кулинарией — чертовски популярной у мух, судя по множеству трупиков, размазанных по окну, — и пошивочным ателье, где вы вряд ли обнаружите хотя бы клочок ненавистной синтетической ткани. Когда я прибыл в ресторан, Эпстайн уже ждал меня: о его присутствии мне сообщил вид одного из его болванов, топтавшийся у дверей. Пусть он не носил ермолку, зато имел типичную внешность: молодой черноволосый еврей, накачанный протеинами. Вероятно, у него еще имелось оружие, о чем говорила засунутая в карман бушлата правая рука; впрочем, левая рука невинно оставалась на виду. Сам Эпстайн не носил оружия, его наверняка с избытком хватало у свиты, обеспечивавшей ему безопасность. Мое появление не удивило сурового амбала, но, скорее всего, потому, что двумя кварталами раньше я уже прошел мимо одного из его приятелей и он продолжал следить за мной, дабы убедиться в отсутствии «хвоста». Ангел, в свою очередь, тоже следил за ситуацией, заняв пост на квартал раньше, а Луис страховал его, маяча на другой стороне улицы. Таким образом, мы с Эпстайном обеспечивали занятость как минимум четырем парням, тем самым поддерживая вращение колес капитализма.

С моего последнего визита в ресторане, похоже, ничего не изменилось. Справа — длинная деревянная барная стойка, в ее нижних витринах обычно красовались пухлые сэндвичи и ассортимент затейливых «особых блюд» — приготовленный по-польски говяжий язык с изюмной подливкой, капустные голубцы, жаренная в белом вине куриная печенка. Правда, сейчас полки пустовали, а слева у стены разместилась стайка круглых столиков, на одном из которых в искусно украшенном серебряном подсвечнике мерцали огоньки свечного трио. Там и сидел рабби Эпстайн, также сохранивший былой облик. Он явно преждевременно постарел, и поэтому последние годы почти не наложили на него нового отпечатка. Разве что смерть сына добавила ему седых волос да несколько новых морщин. Этого довольно молодого еще мужчину убили те, кто разделял верования Брайтуэлла и ему подобных.

Эпстайн поднялся из-за стола и пожал мне руку. Его облачение — легкий черный шелковый костюм, белая рубашка и тщательно завязанный черный шелковый галстук — отличалось подчеркнутой элегантностью. Выдался очередной не по сезону теплый вечер, но кондиционеры в ресторане не работали. Если бы в такую жару я оделся подобно Эпстайну, то наверняка оставил бы на стульях лужи, а вот ладонь Эпстайна оказалась сухой, и на его лице не было даже намека на испарину. В противоположность этому моя рубашка под синей шерстяной спортивной курткой прилипла к спине.

Из недр ресторана появилась женщина, темноволосая, кареглазая и молчаливая: эту глухонемую мне уже представился случай видеть несколько лет назад во время нашей первой ресторанной встречи с Эпстайном. Она поставила перед каждым из нас по бокалу талой воды и розетки с несколькими веточками мяты, при этом глянула на меня с неким подобием интереса. Я проводил ее взглядом. Эта женщина носила широковатые для ее фигуры черные джинсы, затянутые ремнем на тонкой талии, и черный жакет. Волосы, заплетенные в косу, открывали смуглую шею, а на конце болтавшейся на спине косы пламенела красная лента. И так же, как в нашу предыдущую встречу, от нее исходил приятный гвоздично-коричный аромат.

Если Эпстайн и заметил направление моего взгляда, то не подал виду. Он увлеченно занялся мятой: покрошил ее в воду и теперь помешивал в бокале ложкой. На столе уже лежало столовое серебро. Скоро начнут поступать блюда. Именно так Эпстайн предпочитал вести свои дела.

Рабби выглядел расстроенным, казалось, даже несколько встревоженным.

— У вас все в порядке?

Эпстайн небрежно махнул рукой:

— Да так, всего лишь неуместный эпизод по пути сюда. Я зашел тут, на Стэнтон-стрит, в синагогу, а когда проходил мимо какого-то мужчины, не намного моложе меня, он вдруг обозвал меня «лицемерным выродком». Много лет я не слышал подобных определений. Меня встревожил как возраст произнесшего их человека, так и использование такого рода устаревших оскорблений. Эта реплика словно перенесла меня в давние времена.

Равви овладел собой и резко выпрямился, словно воспоминание об оскорблении стало тяжкой ношей, которую он желал сбросить с плеч.

— И тем не менее невежество имеет неограниченный срок реализации. Оно на редкость живуче, мистер Паркер. Итак, по-видимому, со времени нашей последней встречи дел у вас хватало с избытком. Я продолжаю с большим интересом следить за вашей занимательной карьерой.

Подозреваю, что все знания обо мне Эпстайн почерпнул не из газет. У нашего раввина имелись собственные источники информации, включая одного старшего агента ФБР по имени Росс из периферийного филиала в Нью-Йорке. В его обязанности входило также обновление файла с моим именем, который создали после смерти моей жены и ребенка. Слабонервный дохляк мог бы свихнуться; а я просто попытался понять, что же делать дальше.

— Хотелось бы мне, чтобы эти сведения вас обнадежили, — заметил я.

— О, я то и дело старался помочь вам, как вы знаете.

— Ваша помощь едва не отправила меня на тот свет.

— Зато подумайте, как изменился в результате ваш жизненный опыт.

— Из всех меняющих жизнь опытов я по-прежнему стараюсь избегать одного: смертельного.

— Насколько я понимаю, вы преуспели в таком старании. Вот же он — вы, целый и невредимый. И я жду ваших объяснений с большим любопытством, но сначала давайте поедим. Полагаю, Лиат уже приготовила для нас трапезу.

И хотя женщина не могла ничего слышать, не могла даже прочесть по губам, поскольку мой собеседник сидел спиной к кухне, но едва были произнесены эти слова, Лиат появилась в зале и направилась к нам с подносом, уставленным блюдами с фаршированными куриными шейками и капустой, ассортиментом сладких и жгучих перцев, тремя видами пирогов и двумя вазочками салата. Она отошла к соседнему столику, чтобы не смущать нас во время еды.

— Никакой рыбы, — заметил Эпстайн, постучав пальцем по виску. — Я запоминаю такие детали.

— Мои друзья думают, что я страдаю своеобразной рыбной фобией, — посетовал я.

— У каждого свои странности. Одна моя знакомая могла упасть в обморок, если при ней кто-то резал помидор. Мне так и не удалось выяснить, существует ли для такой странности медицинский термин. Ближайшее по смыслу попавшиеся на глаза определение звучало как «лаханофобия». По-моему, это связано с иррациональной боязнью овощей. — Он заговорщически подался вперед. — Признаюсь, при случае я сам пользуюсь таким оправданием, чтобы избежать блюд из брокколи.

Лиат вернулась с бутылкой белого совиньона «Гуз-Бей», налила каждому из нас по бокалу, не обделив и себя. Захватив свой бокал, она удалилась, присела на табурет у стойки и скрестила ноги. Потом положила на колени книжку — «Молодые люди и огонь» Нормана Маклина. Закуска ее, видимо, не интересовала. Впрочем, как и открытая книга, — глаза женщины смотрели на меня. Она исподтишка следила за моими губами, и я задумался о том, насколько важная роль отведена ей в сегодняшней игре Эпстайна.

Я попробовал вино. Приятный вкус.