Гнев божий

– Военный тайна хочет знать! – сообщил тот же самый грузин.

– Да какой военный тайна… – сказал один из офицеров, судя по всему, более трезвый, чем другие, – тайна тоже. Ты откуда, парень?

– Из разведгруппы, – Гагик не стал уточнять.

– Дело хорошее. Гиви вон танкист, хотя танкист из него как… А мы артиллеристы. Мы в Ходжалы едем.

– А что там?

– Давно в больничке кантуешься? – спросил офицер.

– Да уж больше месяца.

– Э… брат, так ты ничего не знаешь. Ходжалы вчера взяли, сегодня зачистка идет. Нас туда вызвали, наверное, и твои там.

– Азэров там режут, да… – сообщил Гиви, свистя носом.

Никто особо внимания не обратил – пьяный он и есть пьяный.

Перед Ходжалы офицеры остановили машину. Долго блевали на обочину – перепились до такой степени, что один из офицеров, тот самый Гиви, оставил в салоне «АКС-74У». Он, оказывается, сидел на нем всю дорогу! Вот уж воистину – пьяному море по колено. Гагик мог срезать автоматной очередью всех четверых – но это явно были свои. И тем не менее ему было неприятно смотреть на этих явно тыловых «танкистов» и «артиллеристов».

Город Ходжалы уже отгорел, хотя было видно, что совсем недавно здесь был жестокий бой. Разрушенные обстрелом дома щерились оскалом выбитых окон, перекопанная, перепаханная снарядами, раскисшая дорога скользила под ногами.

В местной школе, где был временный штаб армянских сил самообороны, было шумно, весело, как всегда бывает после победы. Кто-то входил и выходил, шумели рации, подъезжали и отъезжали машины, на дверях стоял солдат в каске с азербайджанским флажком, с пулеметом ПК и еле стоящий на ногах. Документы он ни у кого не проверил…

Едва зайдя, в районе раздевалки, Гагик в калейдоскопе спешащих людей наткнулся на знакомое лицо.

– Товарищ капитан!

Капитан Мкртчян, который командовал группой, остановился, недоуменно посмотрел на худющего, косматого парня. Потом его лицо осветила улыбка узнавания, он и сам был небрит уже который день.

– Бабаян?

– Так точно. Прибыл для дальнейшей службы.

– Тебя чо там, не кормили в госпитале? Пойдем-ка…

Капитан завел Гагика в комнату, где когда-то учились дети. Теперь доска была сорвана и на ней, положенной в углу на пол, лежал чей-то спальник, вся мебель частично вынесена, частично свалена в угол, на полу – нанесенный сотнями грязных ботинок толстый слой жирной, липкой грязи. На стене – со старенького портрета с ужасом смотрели на это Владимир Ильич Ленин, Карл Маркс и Фридрих Энгельс.

Капитан втянул воздух, потом протянул руку:

– Давай.

Гагик отстегнул флягу, протянул ее командиру. Тот взял, оценил на руке вес, приложился пару раз, солидно так. Вернул остатки Гагику.

– Живой?

– Нормально…

– Значит, группа сейчас в поле, но тебя добросят. Иди – спортзал там, вон туда идти. Поставят на довольствие, ствол выдадут. Скажи – от меня, там по тылу человек работает, в одной группе в институте учились. Спать хочешь?

– Да как…

– Тогда в бэтээре поспишь. Сходи в столовку, пожри – и через час у главного входа. Там бэтээр будет стоять, на нем доедем. И форму, форму смени, пусть Аслан новую выдаст, не жмотится.

– Есть…

Через час Гагик Бабаян, сытый, в новенькой форме, с новеньким «АК-74» (положение со снабжением медленно, но верно улучшалось) вышел к главному входу, где матерились по-русски и где попыхивал острым, бензиновым дымом старый семидесятый бэтээр. Все полезли на броню, Гагик протиснулся в десант, там лежали какие-то мешки. Уснул, еще когда не успели толком тронуться.

Они приехали, когда все уже было кончено – опоздали. Темнота, куски поля, выхватываемые светом мощных, электрических фонарей, и голоса в темноте. Свои, родные, армянские гортанные голоса…

А еще там пахло кровью. Гагик понял это, когда только вылез из бронетранспортера.

– Строиться! – крикнул кто-то.

Гагик не услышал команды. Забросив за спину автомат, он сошел с дороги и пошел в поле. Споткнулся обо что-то, включил фонарь – труп. Повел дальше лучом – еще один и еще. Трупов было столько, что их невозможно было и сосчитать.

И тогда боец армянской разведгруппы Гагик Бабаян сел прямо в снег у трупа, о который он споткнулся, и сказал:

– Прости, отец…

И заплакал.

И плакал до тех пор, пока к нему не подошел капитан Мкртчян. Постоял немного рядом, а потом жестко, как кнутом хлестнул – спросил:

– А ты думал – как?

Ретроспектива /продолжение/ 06 марта 1990 года Кабул, Демократическая Республика Афганистан

Мятеж

Мятеж сторонников генерала Шах Наваза Таная начался примерно в один час тридцать минут по кабульскому времени. Но перед этим произошло несколько событий, о которых надо непременно сказать, чтобы лучше понимать сущность происходящего.

Второго марта 1990 года состоялась встреча президента Наджибуллы с Танаем и М.А. Ватанджаром, причем встреча эта происходила за обеденным столом во дворце Арк. Тон встречи задавал президент. То, о чем говорилось на этой встрече, известно в основном по словам самого Наджибуллы, который после подавления мятежа рассказал о состоявшемся разговоре одиннадцатого марта на встрече со старейшинами провинции Пактия. Ватанджар не только не опроверг президента, но и подтвердил, что на момент беседы президент в подробностях знал о планах заговорщиков. По словам самого Наджибуллы, обращаясь к Танаю, он сказал: «Куда тебя приведет тот путь, на который ты встал? Во-первых, если ты выступишь, то никого в живых не останется, во-вторых, даже если ты победишь – как долго ты сможешь удерживать власть? Куда ты пойдешь? К Гульбеддину Хекматьяру? Может быть, он и будет поддерживать тебя несколько дней, а потом уберет». Танай, по словам президента, начал заверять его в отсутствии у него намерений поднимать мятеж, тогда президент сказал ему: «Что тебе нужно? Мое кресло, моя должность? Давай, я соберу политбюро и пленум ЦК и скажу всем, что больше не могу оставаться на своей должности, а вот этот товарищ заменит меня». По словам президента, которые сейчас уже никак не проверить, Танай на эти слова сказал, что он ни в коем случае не намерен поднимать мятеж и что им никогда не найти такого преданного делу революции, сильного и стойкого лидера, как Наджибулла. Тогда президент спросил: как же ты собираешься разрешать наши противоречия и для чего ты делаешь то, что ты делаешь, вносишь раскол в армию. Танай снова заверил президента в верности, и сказал: «Если я подниму мятеж, то уничтожу себя физически и буду опозорен в истории как второй Амин». В разговоре этом есть несколько моментов, которые заставляют сомневаться в искренности Наджибуллы, хотя бы упоминание Амина, несколько неуместное из уст халькиста, тем более в такой обстановке. Сомнения вызывает и сам факт того, что Танай, до этого почти не вылезавший из Минобороны и наотрез отказывавшийся встретиться с ним, вдруг приезжает к нему в Арк поужинать. Но иной информации нет, и мы вынуждены опираться на эту. Стоит сказать и о том, что кандидатура Таная, бывшего командира полка коммандос, потом командующего Центральным корпусом Афганистана, в зоне ответственности которого находился Кабул, продавливалась и на пост командующего Центральным корпусом, и на пост министра обороны исключительно советскими усилиями, несмотря на то, что Танай был заведомым халькистом. Делалось это по двум причинам. Первая – Танай и в самом деле был человеком исключительной личной храбрости, и подразделения коммандос были единственными, которые по уровню боевой подготовки и стойкости можно было сравнить со всеми советскими войсками. Вторая – ставя на Центральный корпус, от которого зависит столица, а потом и на должность министра-халькиста, при том, что халькистов в армии было большинство, советские расширяли свои возможности по влиянию на ситуацию в Афганистане и создавали своего рода систему сдержек и противовесов. Танай мог потребоваться, к примеру, если бы не удалось отстранить без крови Бабрака Кармаля, да и склоки во фракции Парчам всем изрядно поднадоели, ошибку с решением вопроса с Амином умные люди поняли еще в восемьдесят втором – восемьдесят третьем. Наджибулла, парчамист, ненавидел Таная, знал, что его поставили именно советские, а потому не испытывал добрых чувств и к советским. Поэтому рано или поздно он должен был попытаться убрать Таная и лиц, его поддерживающих.

На пятое марта было объявлено начало процесса над декабрьскими заговорщиками, начало процесса было объявлено очень неожиданно. Пятого же марта Наджибулла внезапно отправил свою семью в Москву на лечение, самолетом. Возможно, Танай, который не мог не знать об отъезде семьи Наджибуллы, ведь в аэропорту дислоцировались коммандос – понял, что маски сброшены, и отдал сигнал о начале мятежа.

С первых же минут мятежа стало понятно, что президент подготовился к отражению удара: ожесточенные бои вспыхнули и у кабульского международного аэропорта, и у министерства обороны: мятежникам не дали развернуться. В тридцати пяти километрах от Кабула в гарнизоне Пули-Чархи взбунтовались четвертая и пятнадцатая танковые бригады, они пошли на город, но были остановлены на полпути вооруженными гранатометами курсантами Высшего военного училища, завязался ожесточенный бой. С северо-запада на Кабул двинулась восьмая пехотная дивизия, но и она была остановлена на полпути частями Республиканской гвардии и МВД. Взбунтовалась сороковая дивизия и пятьдесят второй полк связи, обеспечивающий военную и правительственную связь ДРА, президент и его люди остались без связи, но действовали слаженно и грамотно, что лишний раз свидетельствует о том, что мятеж был ожидаем, а действия по его подавлению – заранее проработанными. У каждого из командиров верных президенту частей был пакет, и от связи они не зависели…

Один из офицеров, пригибаясь – с ума, что ли, сошел, коридор простреливается, – пробежал по коридору. Около них остановился.

– Ты кто? – спросил он, ткнув пальцем в Шарифа.

– Торан Алим Шариф, рафик дагерман [96] .

Подполковник огляделся, заметил у капитана Шарифа орденскую планку.

– Ранен?

– Нет.

– За мной.

Внизу, на первом этаже, собирались люди, тут же разбирали оружие, у многих были пулеметы, были и противотанковые гранатометы. Людей было человек сорок не меньше, все действовали сосредоточенно, молча набивали магазины, ленты, кто-то надевал бронежилет.

96

Капитан Алим Шариф, товарищ подполковник (пушту).