Гней Гилденхом Артур Грин
Шрифт:
Корабль, обнаруженный Эргэнэ, был не один. Спустя час наблюдатель-дварр из морской башни сообщил о появлении эскадры.
Я вспомнил: история этой земли могла быть совсем иной, если бы Черный Властелин однажды вышел из своей столицы.
Эргэнэ — уже не грима, но еще не гриффина — была единственной в народе дварров, кто принял оружие для битвы. Два коротких копья. И кроме меня ей не нашлось пары.
Я считал железных бойцов, то и дело сбиваясь со счета. Больше тысячи. И столько же хнумов на стенах. Диких, мудрых, одетых в шкуры безоружных хранителей против закованных в броню рыцарей с прекрасным, должно быть, оружием.
Я вспомнил: серые убили
Рыцари вытянулись правильными рядами, ровными, как горизонт. Ряды двигались к нам, к подножию скалы, расцветающей Темным Аметистом. Они маршировали так, словно вот сейчас согласно плану колонны воинов, не теряя строя, перейдут в наступление по вертикальной стене и каждый упавший будет считаться преступником, нарушителем боевого порядка.
Колонн было уже шестнадцать, первые три подошли вплотную и уперлись в скалу. Рыцари собирались атаковать по всей длине стен, крайняя левая колонна нацелилась на угол грифонов. Сомнений в том, что атака состоится, быть не могло.
Но как?! Я не видел пока ни одного осадного приспособления.
Вдруг все хнумы замерли. Каждый опустил голову и защитился от звуков мира ладонями. Они что-то говорили, как всегда, молча, и мне, как всегда, оставалось только догадываться, но Эргэнэ, быстро взглянув на меня, произнесла:
— Повторяй!
Был день. Луна отдыхала с той стороны неба, и потому я тоже посмотрел вниз, стараясь прозреть нечто глубоко под землей. Я повторял за женщиной-дварром, чей грифон еще не стал боевым:
— Поднимись, Отец, в гневе и силе.
— Поднимись, Отец, в гневе и силе.
— Восстань против врагов наших, моих и Твоих, пробудись, Отец, ради суда.
— Восстань против врагов наших, моих и Твоих, пробудись, Отец, ради суда.
Ради синевы…
— Поднимись из глубин, Отец. Суди мое искусство, суди Свой народ, по закону и по желанию Своему.
— Поднимись из глубин, Отец. Суди мое искусство, суди Свой народ, по закону и по желанию Своему.
Ради свободной стихии готов я идти в бой…
— Да разобьется о камень злоба врагов, да разобьется о горы их победоносность. Неси, Отец, оружие мое, ведь в Твоих руках мое оружие.
— Да разобьется о камень злоба врагов, да разобьется о горы их победоносность. Неси, Отец, оружие мое, ведь в Твоих руках мое оружие.
Мы не говорим речи перед битвой, но мы знаем, что за нами прекрасные города…
— Да обратится железо врагов в их руках, да упадут их замыслы на их головы. Ради Тебя, Отец, выступаем мы в бой.
— Да обратится железо врагов в их руках, да упадут их замыслы на их головы. Ради Тебя, Отец, выступаем мы в бой.
«Луна зовет на золотую службу…» Что дальше? Дьявол, я должен, я обязан вспомнить, что дальше!..
— Услышь, Отец, слова мои, слова наши. Приди, Отец, поддержать нас.
— Услышь, Отец, слова мои, слова наши. Приди, Отец, поддержать нас.
— Славим Тебя, Отец, и слушаем Твой голос.
— Славим Тебя, Отец, и слушаем Твой голос.
О Луна, помоги мне, дай хотя бы маленькую частицу твоей силы, и тогда никто не сможет одолеть меня в предстоящей битве!
— Славим Тебя, Отец, и слушаем Твой голос.
— Славим Тебя, Отец, и слушаем Твой голос.
— Славим и слушаем.
— Славим и слушаем.
Больше слов не было. Я поднял голову.
И тогда каждый хнум подошел к стоящему рядом и прикоснулся губами к его лбу. А стоящий рядом проделал то же со следующим.
О, дьявол!..
И Эргэнэ, приподнявшись на носках (мне пришлось наклониться), прикоснулась
губами к моему лбу.О, дьявол!..
Это было отвратительно.
Я взглянул на следующего по стене — на Лайка. Дикий обряд! Неужели и с ним?.. Однако Лайк посмотрел на меня точно так же и прикоснулся губами к одному из клинков Грей-Дварра. Я поднял меч и сделал то же самое.
В мире много обычаев, у разных народов разные. Селентинцы терпимее других относятся к чужим обрядам. Но прикосновение тела к телу у всех без исключения всегда вызывало крайне неприятные ощущения. И никто не пытался бороться с этим законом природы. Конечно, в битве могут соприкоснуться незащищенные части, или один из противников схватит другого за шею… Но даже в битвах, где не до мелочей, каждый старается ухватить за одежду или за волосы. Альфы, например, специально воевали голыми и обритыми, чтобы враги боялись к ним прикоснуться. И наши акулы, когда приходилось драться на кораблях, частенько прибегали к тому же приему. Однажды, года три назад, во время чаепития я соприкоснулся пальцами с Гаем. Тогда мне тоже было очень нехорошо. И сейчас… Мерзкое чувство скользкого и шершавого одновременно, да еще рыхлого, проваливающегося… Смысл битвы — не дать никому притронуться к твоему телу. Может быть, хнумы как раз и хотят подчеркнуть такой смысл? Только сам, только сам ты владеешь своим лицом, руками, мышцами…
Тем временем из прохода между скалами на равнину потекли новые рыцари. Торны звенели, стучали над головой, а внизу аккуратно, неторопливо выстраивались вторые шестнадцать колонн.
Что они будут делать?! Блаберонить гору насквозь своими шлемами?..
— Пора! — закричал, не выдержав, Грей-Дварр. Он кричал вниз, рыцарям. — Пора! В бой!!!
Да, без сомнения он первый воин. Но, если честно, я не понимаю, как такой человек мог быть Верховным Стратегом Селентины.
Вторые шестнадцать колонн встали позади первых. Однако новые рыцари уже создавали следующие шестнадцать колонн.
Они встанут на плечи друг другу, и тогда верхушка пирамиды начнет бой на стенах замка.
Вся равнина была заполнена темными сверкающими доспехами. Лайк внимательно рассматривал врагов. Эргэнэ, кажется, нервничала. Красота ужаса. Красота смерти. Впрочем, я видел красоту, я ощущал смерть, но не чувствовал никакого ужаса.
И от красоты смерти, лишенной страха, мне вдруг стало невероятно хорошо.
Славим и слушаем Отца Гор.
Славим и слушаем.
Сорок восемь черно-багровых знамен взвились над колоннами.
И все-таки: как?!
Но едва я задал себе этот вопрос… Но как только сорок восьмое знамя заколыхалось и распрямилось под ониксовым ветром…
Крики хнумов-хранителей, вопль воплощенного молчания, заставили меня оглянуться и увидеть. Со стороны горы, сверху, величественно и страшно летели, спускались на Темный Аметист два громадных, чудовищных, нереальных создания…
Два дракона.
Изображения в свитках. Сказочные рисунки на вазах. Древний значок далекого южного Мартона.
Темно-зеленый трехголовый зверь размерами с дом коменданта Луция редко взмахивал десятисвордовыми крыльями с красным отливом; он медленно приближался к правой угловой башне. Второй, абсолютно черный, сверкал так, словно его остроугольное тело было сделано из неизвестного академикам Лунной Заводи металла. У него имелась одна голова, всего одна, прямоугольная и металлическая, но на ней, вернее над ней, в том месте, где голова переходит в шею, — повтор или издевательство, маленькое точное подобие, такая же прямоугольная головка раз в пять меньше.