Гнездо орла

Хаусхофер вместе с дипломатами приехал встречать рейхсмаршала и английского посла на Лейпцигском вокзале и испытал сложное чувство, увидев выходящего из вагона вождя ГТФ, к которому, кажется — все до одной, устремились костюмированные девушки из «группы приветствия».

На вокзале Инги не было, но вечером, на приеме, она будет непременно. Альбрехт сердился на себя за пустые мысли, но он дорого бы дал, чтобы Инга сегодня не увидела Роберта.

В это время Лей, мучившийся от головной боли, собирался отдохнуть перед приемом и велел на два часа считать себя покойником. Но об одном визите адъютант ему все-таки доложил.

…Джессика Редсдейл, подруга Маргариты, младшая сестра Юнити Митфорд — «рыжеволосый тайфун», аристократка и коммунистка, так решительно потребовала немедленно пропустить ее к Лею, что многочисленная и искушенная охрана рейхсляйтера растерялась.

Тоненькая, как подросток, нежная синеглазая леди с белой повязкой вокруг головы, прикрывавшей шрам от полученного в Испании ранения, твердым шагом прошла впереди адъютанта в кабинет и, бросив сумочку на ковер, остановилась посередине, нетерпеливо покусывая губы. Ее взгляд, обращенный на вышедшего к ней Лея, показался адъютанту таким недружелюбным, что он помедлил выйти. Но Лей спокойно кивнул ему и улыбнулся гостье.

— Я через полчаса уезжаю, — сразу заявила Джессика. — Я специально приехала, чтобы поставить тебя в известность. Грета едет со мной в Америку.

В ответ она ожидала чего угодно — насмешки, резких слов, его обычной, особенно с нею, язвительности… Но он только молча делал какие-то движения правой рукой, точно пытался нащупать опору. Наконец, дотянувшись пальцами до спинки кресла, кое-как сел в него.

— Ну, здравствуй, Джесси.

— Здравствуй, Роберт. — Джессика снова прикусила губы.

Маргарита умоляла ее говорить с ним осторожно, быть мягче, бережнее. Но Джессика знала себя: если сейчас расслабиться, позволить себе сопереживанье, то все произойдет, как уже происходило в ее поединках с этим человеком: он сумеет разбудить в ней теплое к себе чувство и… победит.

И Джессика заговорила с той же твердостью, с какой вошла:

— Роберт, выслушай. Грета сейчас мертвая и здесь ей не ожить. Ей нужен океан. Он нужен и Генриху. В Штатах мы пробудем год. Это первое. Второе. Я привезла тебе приглашение… — Оторвав от лежащего на столе листка, она написала по-английски: «Henry Ford» и протянула ему. — Очередное, но последнее. Он просил это подчеркнуть. И третье. Я знаю, что ты откажешься. А ты знаешь, как я отношусь ко всему, что вы делаете. Но я тебе обещаю — никогда не пытаться влиять на Генриха и Анну. Это все. Прощай.

Она пошла к двери. Взявшись за ручку, постояла, к нему спиной, подождала. Хотя знала, что ждать нечего.

Заглянувший после ее ухода секретарь увидел, что Лей лежит на ковре совершенно неподвижно; глаза закрыты, руки вытянуты за головой.

Этот прием релаксации показал Лею Рудольф Гесс, часто наблюдавший в детстве, как отдыхают на горячем песке слезшие с верблюдов арабы, после многочасовых переходов по пустыне.

Секретарь на цыпочках отошел от двери.

— В конце концов, у фюрера лопнет с ним терпение, — сказал Геринг на приеме Альбрехту Хаусхоферу. — Неужели он не понимает, что весь мир только и вынюхивает в наших рядах оппозицию?

Да, отсутствие на банкете Лея выглядело подозрительным. Рейхсляйтер просто обязан был здесь появиться. Но для Альбрехта это стало подарком судьбы.

Он с самого начала не собирался назначать Инге никаких свиданий, а предполагал объясниться с ней здесь же, на балу: просто спросить, не переменилось ли что-либо в ее отношении к будущему — его и ее — или не может ли он хотя бы рассчитывать на такую перемену.

Инга держалась с ним по-дружески, разве что несколько сдержанней, чем в год их знакомства. Но тогда ей было всего семнадцать; она была дитя. Альбрехт невольно и с тревогой отметил, как она изменилась и какой взрослой кажется в свои неполные двадцать лет.

Через полчаса начинается бал… Увы, судьба не пожелала сделать Альбрехту почти обещанного подарка.

— Дорогой мой, у меня к вам просьба, — сказал ему озабоченный Геринг. — Не могли бы вы привезти, наконец, этого анархиста? Напомните ему, что Гафенку не может говорить ни со мной, ни с Риббентропом, а переговоры нужно провести се-год-ня!!! Черт бы подрал всех и вся! Завтра кое-что переменится! Одним словом, я не стану вас нагружать ненужной информацией, но очень прошу его привезти. Если он, конечно, еще соображает.

О том, что завтра в Бухаресте ожидается путч профашистской «Железной гвардии», после которого отношения, безусловно, осложнятся, Альбрехт не знал. Но он видел, что Геринг, отвечающий за переговоры лично перед фюрером, сильно нервничает и, как всегда в таких случаях, становится совершенно невосприимчив к настроениям и чувствам других людей.

«Вот уж точно, что черт бы подрал… вас всех», — только и подумал про себя Альбрехт. И поехал за Леем, который, кстати, находился при исполнении своих служебных обязанностей: улаживал требования итальянских забастовщиков.

Лей побывал в бараках, где жили рабочие, согласился, что холодно, тут же распорядился привезти уголь и две сотни самых новых радиаторов, затем сократил рабочий день на час и, наконец, героически перепробовал несколько тех самых эрзацев, которые рабочие отказывались употреблять, заявляя, что все — и маргарин, и сосиски, и соевый шоколад — отдает резиной.

Альбрехт застал Лея в разгар попойки с темпераментными итальянцами. Все конфликты оказались улаженными, рабочие выглядели довольными, а Роберт еще здраво соображал и вполне мог бы решить пару-тройку необременительных международных проблем. С Хаусхофером он поехал без возражений, пояснив, что и сам уже собирался и планировал прибыть как раз после банкета, потому что напробовался тут такой дряни, что теперь два дня ничего в рот не возьмет, а Геринг истеричка хуже Риббентропа, и вообще нечего Альбрехту выполнять его «поручения» — много чести!

Так он ворчал всю обратную дорогу, а Альбрехт смотрел в темное окно машины и с грустью думал о том, как переменился за последний год Роберт и как незаметно это произошло. «А я сам… — вдруг больно кольнуло под сердцем. — Разве я… прежний я, вернулся бы в эту страну, где меня, по протекции, определили в категорию „особо ценный еврей“?»

— Давай выйдем, — неожиданно предложил Лей.

До площади мэрии оставалось еще метров триста, но Роберт все замедлял шаг. Он как будто проверял, не заговорит ли Хаусхофер первым. Но Альбрехт молчал.

Он встретил здесь, в Лейпциге, Джессику Редсдейл, знал о ее плане увезти Маргариту с детьми за океан. И теперь он думал, что Грета, конечно, уедет из Германии, а вот он, еврей, возвратился… И что справедливо было бы таких «особо ценных» называть… «особо подлыми».

— Долго собираешься молчать? — наконец раздраженно спросил Роберт. — Ладно. Я тебе сейчас сам всех назову — этих ос, вьющихся вокруг Бека. Вицлебен, Шуленбург, Небе, здешний мэр Герделер… Кто еще… Шахт, Гальдер… [39] Нет, этот теперь выполняет приказы! Кто-то из них уже приходил к тебе с предложением встать под их знамена? Нет? Допустим! Так еще придут! А как эти господа умеют конспирироваться — сам видишь. Подумай, что тебя ждет. Фарс! И очень много крови.

39

Эрвин фон Вицлебен (1881–1944) — военачальник, один из руководителей Июльского заговора.

Артур Небе (1894–1945) — военачальник, криминалист, участник Июльского заговора.

Франц Гальдер (1884–1972) — начальник генерального штаба, участник заговора 1938 года.