Гнездо змеи
Шрифт:
– Жанна Вяземская?
– Она самая.
– А почему к ней?
– Да не к ней, просто у Вадима там что-то с курсами, и по дням смена Вяземской подходит.
– Хорошо, Марго, я подумаю.
– Подумай Люда, только недолго.
В трубке раздались гудки. Ваур замерла, прислушиваясь. Страх, как и много лет назад, пополз, разрастаясь. Меньше всего в жизни она хотела опять иметь дело с Марго, но этот звонок не случаен. Людмила Викторовна знала, что за ним последуют и действия. Она тяжело вздохнула, посмотрела по сторонам и с несвойственной ей беспомощностью коснулась золотой
Глава 2
Кричевская жарила оладьи на своей малюсенькой кухне. Масло шкварчало и брызгало. Когда одна из горящих капель обожгла руку, Валентина Семёновна дёрнулась и отошла от плиты. Лизнув обожжённую ладонь, с минуту выждала, затем подошла к сковороде и стала переворачивать оладьи. Как назло вторая сторона стряпни подгорела. Чувствуя боль от раскалённого масла, и видя очередную горелую партию, Валентина Семёновна готова была разрыдаться. Она бросила в раковину деревянную лопатку и выключила плиту. Сорвала фартук и села возле окна. Глаза наполнились слезами, застывшими вместе со взглядом Валентины Семёновны.
«Вот Анька так та оладьи и не жарит сама, – подумала Кричевская о сестре. – Она же – Вяземская. С чего ради будет у плиты стоять. Переломится. А тут ишачь с утра до вечера и никакой благодарности».
– Ну что? Оладьи можно пробовать?
Кричевскую чуть не разорвало на части, не подбросило до потолка. Её грузное тело развернулось в сторону мужа:
– Какие такие оладьи?
В дверях с «идиотской» улыбкой стоял Михаил Юрьевич. Он колебался – войти или всё же не стоит. Оценив обстановку и зная характер жены, решил повременить. Тем более дверь перед его носом резко захлопнулась. Валентина Семёновна двигалась стремительно.
– Всё бы жрал! Толку с тебя! – проорала она и вернулась к окну. Скрестила руки на широкой груди и стала смотреть на заснеженный двор, такой знакомый и вместе с тем такой опостылевший, как и квартира, эта хрущёвка-развалюха, как и вся её никчёмная треклятая жизнь.
Декабрь тысяча девятьсот девяносто восьмого года не предвещал ничего хорошего. Кричевскую подмывало разрыдаться, поголосить, но лишь злорадная улыбка растеклась по лицу. Кусать пришлось самою себя: « Как крыса роюсь в мусорном бачке, а некоторые икоркой лакомятся…»
В очередной раз Анна Вяземская должна была икнуть или поперхнуться.
«Надо же, как всё повернулось то, – задумалась вновь и вновь Валентина Семёновна, – ведь кто ж знал, что из Вяземского такой делец получится. А всё бегал по молодости трёшки стрелял. Знать бы наперёд… разве я б пошла за этого. – Она посмотрела на дверь, за которой в комнате на старом диване сидел возле телевизора муж.
Опять накатило. Взгляд упёрся в оладьи: местами подгорелые, они лежали на тарелке горой. «Выкинуть в окно к чертям собачьим!»
Мысли судорожно перекинулись на другое. Увлёкшись оладьями и жалостью к самой себе, Валентина Семёновна забыла о страшной новости, взорвавшей это воскресное утро: старшая дочь Настя, мерзавка сбежала из дома!
И ладно бы сбежала с каким банкиром, куда ни шло, но сбежать с журналюгой, голодранцем, пишущим никчёмные статейки неизвестно
где – вот это удар!«Ведь помыкается, обрюхатится и приползёт с потомством сюда, в мою конуру. Господи…» Паника охватила Валентину Семёновну, взяла за горло. «Нет… с этим надо что-то делать. Это безобразие надо пресечь. Ведь пресекала же я всегда это паскудство».
Мысли прервал шум у двери. На кухню вошла младшая дочь Снежана.
Кричевская посмотрела на неё этим утром совершенно по-новому. В ней, такой противоречивой и неистовой вдруг затеплился лучик надежды… надежды на счастливое будущее неразрывно связанное с возможным перспективным браком Снежаны. Почему бы и нет? Женят же на себе некоторые олигархов. Но глядя на угловатую фигуру и невыразительную внешность четырнадцатилетней дочери – «лентяйки и троечницы», Валентине Семёновне в это верилось с трудом. «Нет – толку не будет». Взгляд матери потух.
– Что с оладьями? – Снежана полезла в кастрюлю.
– И ты туда же…
– В смысле?
– Спишь и видишь, как бы от нас с отцом сбежать?
– Мам, ты чё? Есть будем?
– Конечно будем, куда мы денемся.
– Я ставлю чайник.
– Ставь.
Дочь удивлённо посмотрела на мать: как не похожа она сегодня на себя. Удивилась Снежана и своей наглости, раньше бы она так по кастрюлям не лазила. Она бы сидела вместе с отцом и ждала. А тут … Какое волшебное утро. Поставив чайник, Снежана решила убраться поскорей из кухни – мать человек не предсказуемый.
«Ведь самое обидное, – сетовала Валентина Семёновна, опуская руки от безысходности, – был бы хоть мальчик: уж я бы с него пылинки сдувала, с него бы вышел коммерсант – подмога, а то одно бабьё – хомут на шее …»
А муж… Как же она обманулась. Просчиталась. А ведь был таким перспективным – дипломированный инженер. С руками и ногами взяли на ламповый завод, повесили на доску почёта. С инженеров, правда, пришлось перевестись в сменные мастера из-за большей оплаты и всё по настоянию Валентины Семёновны. Кто ж, как ни она, умеет смотреть вдаль. Только вот даль оказалась пустой фантазией, миражом.
Прибрав быстро к рукам послушное существо, оказавшееся рядом, Кричевская через три месяца, после знакомства, почивала в собственном уютном гнёздышке, ожидая первого желторотого птенца.
И чего же лучше можно пожелать скромному, непритязательному человеку, если он не стремился в Наполеоны, и Михаил Юрьевич был счастлив.
Со временем, на досуге, он иногда придирчиво посматривал на своё семейное счастье, подумывая: а счастье ли это? Опять же разные примеры из соседней жизни и новые образы, что порхали по весенним улицам, так и лезли в голову. Кружились.
Заподозрившая вовремя наличие у мужа вредных мыслишек, Валентина Семёновна грозным окриком вернула мыслителя в семейное лоно и пресекла, раз и навсегда, все попытки мужа сомневаться в чём-либо и думать.
«Вся эти думы – от избытка свободного времени. Сплошная дурость и больше ничего!» – твердила она, помахивая указательным пальцем перед носом Михаила Юрьевича. Палец украшала тяжёлая золотая печатка «Парус».
Слушая жену, Михаил Юрьевич неотрывно следил за движением «Паруса» в воздухе.