Илья Масодов

Гниды

Папа так ударил ногой в дверь, что одна из створок вырвалась из петли, на ней раскололось стекло, упало на паркет и хрустнуло смертельными трещинами. Аня затряслась в шкафу. Она крепко вцепилась себе руками в плечи, чтобы не трястись, но не могла, тело всё равно дрожало, мелко-мелко билось в стенку шкафа, Аня уже вся взмокла, каким-то противным, липким потом. После удара в дверь несколько секунд было совсем тихо, потом грохнула об пол ваза, она шмякнулась с сухим треском и разлетелась на куски. Аню чуть не вырвало. В туалете за стеной завыла мать, тоскливо, как отравленная собака, которую привязали к дереву где-нибудь в лесу, а сами ушли, чтобы не видеть, как она будет дохнуть, ползать по земле и дохнуть. Сегодня мама выла как-то особенно жутко.

– Анька?
– хрипло спросил папа.

Через замочную скважину дверки шкафа Аня видела, что папа не зажёг в комнате свет.

– Анька, ты где?

Аня уткнулась лицом в колени и затряслась пуще прежнего. Мать выла за стенами, лишь изредка прерываясь, чтобы набрать воздух. Он её уже надрал, поняла Аня. Он её надрал, но ему этого мало.

– Анька, - обиженно прохрипел папа.
– Не прячься.

Казалось, его удивляло, что она прячется. А ведь она всегда пряталась, когда он начинал драть маму. Но теперь он её найдёт. Недаром он разбил дверь. Он знает, что она тут.

– Анька!
– трубно взревел папа.
– Иди ко мне, падло!

Аня заползла поглубже в заросли одежды. Она услышала, что отец включил телевизор, как всегда, погромче, и пошёл к шкафу. Мама за стеной вдруг перестала выть. Аня вся сжалась и слушала тяжёлые, неспешные шаги отца, который приближался, неотвратимо, как катящийся с горы камень. По телевизору передавали какой-то фильм, папа всегда включал погромче телевизор, потому что Аня могла очень слышно кричать. Тело отца с силой навалилось на закрытый шкаф, так, что захрустели переборки.

– Ворообушеек!
– гадко прогудел он, сложив губы трубкой и подражая воздуху, гуляющему в вентиляционных дырах.
– Ворообушеек!

Он тихонько постучал по дверце шкафа. Аня сидела не дыша.

– Где наш маленький воробушек?
– сам себя спросил папа, ёрзая по поверхности шкафа.
– Где же наш воробушек? Тут, - он опять застучал в дверцу.
– Тут наш воробушек. Лучше будет, если ты ответишь папе. Где наш воробушек?

– Тут, - еле слышно отозвалась Аня.

– Ага. Тут, в коробочке. Неужели тут? Что-то не слышно.

– Чирик, - тихонько выдавила из себя Аня.

– А, теперь слышу, - сыто прохрипел папа.

Дверца шкафа заскрипела, отворяясь. Аня прижала пятки к попе и закрыла руками лицо. Над её головой зашуршала одежда.

– Ишь, куда забралась, - хрипло шепнул отец.
– Знаешь, что будет больно. Папа надерёт.

– Не надо, - слабо попросила Аня. Она, впрочем, знала, что просить бесполезно.

– Разве воробушки разговаривают?
– вдруг зло гаркнул отец.
– Я спрашиваю!
– заорал он из платяной чащи.

– Чирик!
– пискнула Аня, еле сдерживая слёзы. Она знала, что плакать нельзя, это хуже всего.
– Чирик, чирик.

Откуда-то сверху влезла сильная рука отца и нащупала Анину голову.

– Ага. Вот мы где.

Ладонь отца провела по рукам, которыми Аня закрывала себе лицо, по сведённым плечам девочки, залезла на спину, разворачивая волосы, потом вернулась и согнутым пальцем скользнула по Аниной шее, вверх, повторяя линию до уха. Внезапно, ухватив Аню за щиколотку, рука потащила её вверх.

– Ай, папочка, не надо! Не надо, не надо, папочка, миленький! заголосила Аня, упираясь изо всех сил и пытаясь вырваться, но отец держал мёртвой хваткой. Он вытащил её из шкафа и бросил на пол, Аня больно стукнулась коленками, но что могла значить эта боль по сравнению с тем, что её ожидало, ведь Аня знала, что папа будет её драть, потому и вопила, и плакала, и дёргалась у него в руке.
– Не надо, пожалуйста, не надо, папочка, не надо!

– Что не надо?
– гадливо спросил отец, нагибаясь над упавшей Аней и запуская ей вторую пятерню поглубже в волосы.

– Драть, - упавшим голосом пролепетала Аня.
– Пожалуйста, не надо драть.

– А ты ж не слушаешься!
– с хитрецой заметил отец.
– Я тебя звал - ты не пришла.

– Я боялась, папочка, я боялась, - жалобно заскулила Аня.

– Ага, - крякнул отец, подтаскивая её за шиворот к тахте.
– Боялась. Ясно. А теперь снимай тряпки.

– Папочка...

– Снимай тряпки, падло!
– заорал отец, так громко, что Ане забило уши.
– А то изорву!

Аня неожиданно вывернулась и попыталась укусить отца за пальцы, но он вовремя одёрнул руку и ударил девочку локтем в лицо. Аня замертво упала на пол.

– Кусаться?
– ехидно спросил отец.
– Я тебе покусаюсь. Я тебя сам так покусаю, что сдохнешь. Так и запомни: сдохнешь!

Аня запомнила. Если отец обещал сделать что-нибудь плохое, то всегда потом делал.

– А где мама?
– спросила Аня, расстёгивая платье и посасывая разбившуюся изнутри о зубы губу.

– Мама скоро придёт.

Раздевшись, Аня бережно сложила платье на стуле, потому что за неопрятность отец мог её добавочно побить, и влезла на тахту. Теперь она стояла на пёстром покрывале в одних трусиках.

– Ну, чего стала?
– спросил отец.
– Пляши!

Аня стала плясать.

– А что такая мрачная?
– рявкнул отец, который уже уселся в кресло и закинул ногу за ногу.

Аня стала улыбаться.

– И руками делай.

Аня стала поворачиваться и делать руками всякие фигуры. Она и до того их делала, но мало. Она танцевала и поворачивалась, хотя ей до сих пол никак не удавалось унять дрожь в ногах. Обычно папа ставил ещё на проигрывателе пластинку, но теперь не поставил, а без музыки танцевать было трудно, тем более, что мешал телевизор, там как раз задолбили миномёты: фильм был про Великую Отечественную войну.

Неожиданно в комнату вошла мама. Она была бледная, как смерть.

– Филипп, - сказала она с порога.
– Меня тошнит.

Папа перестал улыбаться. Какое-то время они молча смотрели, как Аня старательно пляшет на тахте.

– Зачем ты вазу разбил?
– спросила мать.

– Посмотри, она хорошо пляшет, - глухо сказал отец.

– Всё к чёрту, Филипп. У меня в животе словно котёл с землёй. Мне всё осточертело.

Отец поморщился. Аня перестала плясать и отёрла выступивший на лбу пот.