Гниющий Змей. Книга 1

Ну, а тревога та уже сотрясала поджилки вплоть до кишечных позывов.

— Господин Даттон, мне можно войти?

Опять слова ушли в темноту. Ничто в ней не двигалось, не дышало, не издавало звуков. Она пугала своей могильностью. Даже в колумбарии не возникает такого чувства. Нет, там, при созерцании ниш с урнами, появляется лишь лёгкая грусть о покинувших нас душах. Да голуби воркуют и косятся на незваного гостя, напоминая, что нелёгкая может забрать любого хоть сейчас. Но сами-то птицы живы. Они вьют гнёзда подле серого пепла наших близких. И обильно загаживают каменный мавзолей. Свидетельство победы жизни над смертью, блин.

Здесь не ощущалось даже такого присутствия. Ничего.

Против собственной воли я переступила порог.

Вдруг человеку совсем плохо, а я своим бездействием приближу его конец? Да, у него нет близких, которые бы осудили мою нерешительность, а отец поймёт. Но смогу ли я потом хоть раз взглянуть в глаза самой себе? Знать, что могла помочь, но предпочла поджать хвост и сбежать? Нет, нужно действовать прямо сейчас, ведь в критической ситуации каждая минута на счету.

Смешно, если в итоге окажется, что хозяина просто нет дома, а дверь он не запер по старческой забывчивости.

Эта мысль немного приободрила меня, так что вскоре я раздёрнула шторы в гостиной и отворила ставни, впуская свет и воздух в помещение. Налёт таинственности с антикварной мебели тут же слетел, чего нельзя сказать о пыли. Господин Даттон никогда не держал при себе постоянной прислуги, но регулярно пользовался услугами приходящей горничной. Похоже, в последнее время её визиты стали редкими...

Но не будем делать преждевременных выводов. Старый скряга просто мог урезать её жалование или вовсе позабыть о выплате на месяц-другой, что неминуемо привело бы к ответным действиям. Ну, да, с той же лёгкостью можно предположить, что горничная испугалась вида болящего и предпочла держаться подальше до прояснения ситуации.

Ступени резной лестницы скрипели ещё заунывнее, чем у нас дома. Старик поднимался по ним с кряхтением, делая передышку после каждой второй-третьей, но упорно не желал перебираться в спальню внизу, ведь это бы свидетельствовало о победе времени над некогда бравым командиром.

— Господин Даттон... — костяшки моих пальцев постучались в косяк двери. — Вы здесь? Это Осса Равник, дочка вашего соседа Базила. Господин Даттон, заранее приношу извинения, но боюсь, я вынуждена войти, — договорив эти вежливости, я опустила дверную ручку и прошла в спальню.

Здесь пахло старостью и нафталином: с тех пор, как алхимики выделили это вещество из дёгтя, его запах стал постоянным спутником плохо проветриваемых опочивален. Сколько помню старого Даттона, его одежда всегда пахла этим средством от моли. Но в его личных покоях я прежде не бывала, так что немного стушевалась — нет, не от запаха, при виде беспорядка. Ничего шокирующего, но...

Широкая кровать со столбиками балдахина не была заправлена подобающим образом. Смятые простыни явно пропитались потом и кожным салом, а может, этот круг и вовсе имеет природу иных телесных жидкостей — принюхиваться я почла за бестактность. Разбросанные подушки говорили о некоем всплеске злости или отчаяния. Одну, похоже, прижимали к себе — и вряд ли в порывах любовных фантазий. Одеяло было откинуто и скомкано в ноги вместе с дорогим узорчатым покрывалом.

Я подошла ближе и заметила, что простынь порвана у изголовья. И это не ровный разрез, какой может оставить клинок, ножницы или сильный рывок двумя руками в разные стороны. Похоже, её комкали, сжимали, да так, что ногти пропороли ткань...

Стало нехорошо. Я невольно отшатнулась и больно ударилась лопатками в торец дверного полотна. Тут же рванула прочь, едва не путаясь в собственных подъюбниках и гулко топоча низкими каблучками по отполированным ступеням.

Шарфик слетел с плеч. Корзинка свалилась со сгиба локтя, пирожки наперегонки покатились вниз. Но судьбы одёжки и выпечки не заняли ни толики моего внимания. Чужое жилище снова стало чуждым, потусторонним, словно склеп. Тени сгустились по углам и будто надвигались, сжимая кольцо смертельной ловушки.

Вряд ли старичка одолела простуда. Ох и вряд ли... Но мало кому достаёт духу честно признаться в своём состоянии. Люди и сами не хотят верить. Предпочитают врать самим себе до последнего, уповая на милость богов, надеясь, что всё обойдётся.

Оставив лестничный марш позади, я ринулась в переднюю, к спасительному порогу. И едва не поскользнулась на лакированных дощечках паркета, заметив на коврике у двери какое-то шевеление. Комочек тьмы посреди мрака, он покачнулся, подался вперёд...

Невольно отступая шаг за шагом, я не могла отвести взгляда от этого сгустка. Не могла ни моргнуть, ни продохнуть, только пятилась и смотрела. Оно двигалось следом. Неспешно, не пытаясь бросаться и нападать. В косые лучи, высвечивающие пылевую взвесь, медленно вышло нечто...

Глава 2

Оно вышло на свет и подняло голову; на меня посмотрели чёрные глазки-бусинки, дёрнулись поредевшие усы. Крыса, просто крыса... Больная, разлагающаяся заживо крыса. Она подволакивала заднюю лапку, но упорно двигалась ко мне, будто моля о помощи — или последнем милосердии.

Серая шёрстка свалялась и взмокла: гниль уже разъедала мягкие ткани. Когда она непроизвольно дёргала головой на каждом шаге, я замечала, что губа с одной стороны изъедена заразой — торчали два жёлтых передних зуба, виднелись сомкнутые в глубине пасти моляры.

Крыса приближалась, влача за собой безвольный хвост, а я просто стояла и не могла пошевелиться. Ужас и отвращение сковали каждый мускул надёжнее кандалов городской тюрьмы. Нет, нет, нет... только не снова. Я не могу пройти через этот кошмар опять. Нужно бежать, пока не поздно. Но не могу, не выходит...

Несчастный зверёк сделал ещё один рывок и припал грудью на паркет. Видимый с этой стороны глаз затянулся бельмом и... вытек, будто проколотая икринка. Но крыса не издохла. Уже не в силах переставлять лапки, она ползла, а челюсть её клацала о половицу, провисая на подгнивших связках, грозясь вот-вот отвалиться...

Я непроизвольно прижала оледеневшие пальцы к губам и подалась назад. Врезалась поясницей в высокий столик — тот закачался, пошатнув вазу. Под звуки бьющегося фарфора я ринулась прочь из гостиной, через узкий коридорчик, ведущий в бытовые помещения.

Там наверняка должен быть чёрный ход для прислуги, пусть господин Даттон и не нанимал постоянный штат. Сердце бешено колотилось в рёбра, тугой корсет под платьем не давал продохнуть, каблуки стучали по широким плиткам с замысловатым узором. Я комкала руками тяжёлый подол с подъюбниками и проклинала собственный наряд за неудобность.

Путь занял всего десятка полтора порывистых шагов, однако для меня они растянулись в вечность отчаяния и болезненных воспоминаний. Казалось, гниль пропитала все стены богатого жилища. Я знала, что она не передаётся с воздухом, однако не хотела дышать миазмами разложения.