Гном

Глеб Матвеев так и не примирился с мыслью о физическом недостатке сына, уничтожившим всю их жизнь. Они редко разговаривали с женой обо всем случившемся — они любили Сережу, но совершенно не могли понять, как он будет жить так. И перемены, происходившие в Союзе, стали для них спасительными — возможность отправить сына в швейцарский колледж была лучшим подарком и для них, и для него — они не будут чувствовать себя вечно виноватыми перед ним и, странно, — перед людьми, а он получит возможность жить как все его сверстники и среди них.

В первое посещение Сереже очень понравился колледж — с парками, огромными классами и уютными жилыми комнатами на двоих — это испугало немного мальчика, подумавшего, что никто не захочет жить вместе с карликом, но, показывавшая помещения женщина, словно прочтя его мысли, мягко улыбнувшись, доверительно наклонилась к нему:

— Сергей, наши студенты — все очень разные и разных национальностей, здесь друзей по комнате выбирают не по внешним достоинствам, — и, подмигнув Сереже, она пошла дальше по коридору, жестом приглашая его и отца следовать за ней. Сережа же, впервые за эти два года заулыбался не притворно — потому что нужно, а просто потому, что почувствовал, как кто-то снял с его плеч тяжелый камень, который нести у него почти уже не было сил. И он быстрой легкой походкой пошел за женщиной, не глядя в землю — не боясь встретить взгляды идущих навстречу, не боясь, как ему казалось в эту минуту, больше жить маленьким и беспомощным.

Проснувшись утром после всего нескольких часов сна, Сережа почему-то уже не чувствовал волнения, а только, вспомнив чувство легкости, которое ощутил в колледже тогда, почти весело вскочил с кровати, оглядел комнату, в которой стояли собранные чемоданы, и вдруг подумал, что может быть, его жизнь все таки состоится, может быть не так уж все и бесполезно, раз и дети-калеки учатся — они же надеются на что-то! И он решил твердо надеяться, что однажды он тоже поймет, кем он сможет быть в этой жизни. Услышав, что отец уже зовет его, он радостно побежал в ванную, уже всем существом желая только одного — побыстрее оказаться в колледже, завести друзей — каких угодно, только — друзей, и начать жить.

Столетний парк колледжа встретил Сережу желтой листвой и гомоном прибывавших студентов и их родителей. Из машины он смотрел на огромные деревья и думал, что за эти два года ни разу не обратил внимания на приход осени или лета, не порадовался смене времени года и одежды, не замечал ничего, и почувствовал себя невыразимо хорошо, услышав повизгивание маленьких розовых поросят, — от счастья, что кошмар кончился.

У главного входа общежития стояло несколько машин, из которых выгружались только приехавшие, и Сережа ожидал, по привычке, что выйдя из машины, увидит на себе знакомые любопытно-жалеюще-удивленные взгляды. Но суетящиеся студенты и их родители только освободили от своих чемоданов дорогу, чтобы они тоже могли пройти в здание. Сережа, удивленно подняв брови и округлив глаза, с улыбкой закивал головой. И поднял глаза на отца, но тот даже не заметил, что здесь все не так. А может быть, подумал Сергей, он был настолько готов к этому — именно это ведь было причиной, по которой он поместил Сережу сюда. Но все это уже не имело значения — маленькие хрюшки в Сережиной душе визжали так громко, что ему казалось, он способен оглохнуть от этого невыносимого счастья!

Новых студентов провожали в комнаты и, вручая им ключи, сообщали, кто будет их соседом и когда прибудет. Сереже сказали, что его сосед приедет только в конце первой учебной недели — он в колледже уже два года, тоже — русский. Сергей немного расстроился, что не узнает сразу, с кем ему придется жить за одной дверью долгое время, но, не имея возможности исправить ситуацию, решил, что пока познакомится с другими.

Отец уехал довольно скоро, и Сережа, закрыв дверь, стал у окна наблюдать за студентами, начавшими наслаждаться свободой от только отбывших родителей — располагающимися под деревьями в парке на куртках и просто стоящими и болтающими о чем-то. Сережа, к стыдливой своей радости, увидел на парковой дорожке девушку и молодого человека в инвалидных креслах, явно только встретившихся и весело смеющихся над чем-то, маленьких существ с узкими глазками — скорее всего — японского происхождения — не таких, конечно, низкорослых, как он, и почувствовал какую-то странную свободу. И уже не опасаясь ни взглядов, ни насмешек, выскочил из комнаты, не в силах побороть желание побежать в парк, к смеющимся и радостным людям, в окружении которых ему предстоит провести следующие несколько лет.

За первую неделю Сережа узнал столько подростков со всего мира и нового о нем, что не давал приехавшим к нему в первую субботу родителям вставить слово, рассказывая, как хорошо жить, общаться с людьми, не думая о своем росте как о беде, настигшей его на всю жизнь, как он ждет приезда своего соседа по комнате и как он благодарен им за то, что оказался здесь. От этого Глеб и Полина, наконец почувствовали себя так, словно выплатили сыну долг, лежащий на них ошибкой его рождения с этим неожиданно ворвавшимся и испортившим все пороком. Они уехали, а Сережа, оставшись в комнате, смотрел на кровать напротив, пытаясь представить человека, с которым он будет вместе долгие часы и дни и годы.

Он быстро шел по коридору, пытаясь найти класс, в котором занятий у них еще не было, когда, неожиданно для коридора этого колледжа, кто-то обратился к нему по-русски, взяв за плечо и останавливая:

— Слушай, гном, ты ключницу не видел? — Сережа с удивлением повернулся и поднял голову, уже собираясь ответить зло на такое обращение, но, увидев очень высокого, даже по сравнению со студентами нормального роста, улыбающегося так искренне-дружелюбно подростка, Сережа невольно захохотал:

— Ты, наверное, мой сосед по комнате — я тебя не видел на прошлой неделе, и по-русски говоришь.

Веселый — удивленно, но все также с улыбкой, посмотрел на Сережу и протянул руку:

— Тебе, гном, с такой логикой в заведении этом делать нечего. Меня зовут Дима Штурман, — он пожал протянутую Сережей руку и уже в ответ на радостное: «Сергей Матвеев», — совершенно искренне ответил:

— Приятно познакомиться, сосед. Я видел, ты торопился, дай мне ключ, я вещи отнесу и найду тебя, чтобы вернуть.

Сережа, протягивая ключ, улыбаясь, думал, что жизнь — очень странная: как могла она свести их в одном колледже, да еще в одной комнате — его, карлика, и невероятно высокого Диму. И что почему-то ему совсем не обидно, что тот называет его гномом.

Сережа видел Диму в учебном здании, целый день окруженного одноклассниками и студентами из других классов, болтающего и смеющегося со всеми подряд, и очень удивился, когда, вернувшись в комнату, застал соседа там:

— Привет, а ты что здесь сидишь, настроение потерял? — Сережа улыбаясь, сел на кровать, напротив Димы.

— Нет, не потерял. С тобой будем знакомиться? Кто первый?

Сергей нахмурил брови, пытаясь понять вопрос, но все же переспросил:

— Что — первый?

— Рассказывать о себе кто первым будет — ты или я? — при этом он уже рылся в оставшейся не распакованной сумке и, выудив оттуда огромную шоколадку «Тоблерон», распечатал ее, разломал на невероятное количество кусков и, только положив ее на стоявшую между кроватями тумбочку, уставился вопросительно на Сережу.

— Ладно, давай ты первый, — Сережа ответил, не понимая, какая разница, кто начнет, просто потому, что не хотел заставлять Диму ждать.

Они проболтали о своих не таких длинных — Диме было шестнадцать — жизнях до поздней ночи, съев все сладкие запасы, и уже лежа в постели, Дима поднявшись на локте спросил:

— Слушай, гном, только не обижайся, я спросить хотел — а почему ты такой маленький? У тебя лицо же не карлика, они же, знаешь, курносые такие, чудные, неуклюжие. А у тебя — плечи широченные и ходишь ты нормально, — он смотрел на Сережу не весело, а серьезно и ждал ответа, и Сергей, подумавший сначала отшутиться, решил сказать Диме правду. Выслушав Сережу, опираясь на локоть и не пошевелившись, пока тот не закончил, Дима откинулся на подушку, и только через несколько минут, решивший, что друг заснул, Сережа услышал его голос:

— Не могу понять, как ты пережил вообще это, и живешь с этим… Я бы не смог, скажи мне кто-нибудь, ну, конечно, когда я поменьше ростом был, что я таким останусь.

— Дим, а вот скажи мне, — Сережа миллион раз хотел задать этот вопрос и родителям и всем людям, с которыми встречался за эти два последних года, но решился на это только сейчас, зная, что новый друг не будет переводить тему на другую, не будет врать, а просто попытается ответить, — у тебя рост аж сто девяносто шесть — в твои шестнадцать. То есть, расти ты еще будешь, и никто на тебя пальцем не показывает, хоть ты Эйфелевой башней светишься и в коридорах и на улицах. Все считают, что это хорошо. И никому в голову не приходит подумать, что из-за того, что ты — длинный такой, ты никогда не найдешь работу. Ну, конечно, только если двери маленькие будут — не возьмут. Девушки тоже тебя обожают, хоть им и лестницу за собой таскать придется. Но никто никогда не смотрел и не будет смотреть на тебя как на больного калеку. А если кто-то как я — с нормальным лицом и телом, но маленького роста, то вся жизнь для меня просто закрыта? — он замолчал, испугавшись вдруг, что Дима заснул, а ему очень хотелось услышать, наконец, хоть какой-то ответ на мучивший его эти два года вопрос.