Гномы к нам на помощь не придут

— Не боись, Дуди; наш дом я не выберу ни за что. Ни за какие коврижки туда не пойду. Даже если бы мне и захотелось в наш дом пойти, я бы все равно туда не пошел. Из-за одного только мусора не пошел бы. Вот если бы у нас возле дома чисто было, и если бы на стенах не было всякой дряни накорябано, и если бы там еще не воняло так сильно, тогда еще, может быть — может быть! — я бы его и выбрал. И то не уверен. Знаешь что? Давай-ка поднимемся наверх, на нашу улицу. Посмотрим на него.

Мы медленно поднимаемся по тропинке наверх. Проходим мимо высоких деревьев с желудями, доходим до нашей улицы и видим наш дом.

— Никогда бы я его не выбрал, — говорит Ицик. — Никогда. Ты только на него посмотри. Настоящая помойка. Весь мусор, который многодетные семьи выбрасывают, у нас прямо под окнами валяется. Если бы хоть немножечко убрали, я бы еще, может, и подумал. Но в такой дом, как наш, я в жизни не пойду. Пусть сначала уборку сделают. Это в первую очередь. А потом еще пусть и побелят. Они ждут, что за них это местные власти сделают. Давно бы уже могли сами побелить. Можно, например, развести побелку пожиже — и тогда обойдется гораздо дешевле. Две упаковки хватит на весь подъезд. Только надо не переборщить с водой. А то побелка может быстро облететь.

— Ты что же, Ицик, хочешь, чтобы террористы пришли в наш дом, да? Нет, ты скажи, ты правда этого хочешь? Совсем уже с глузду съехал, что ли? Не дай Бог, тебя еще Коби услышит. Думаешь, я молчать буду, да? Как он только с работы вернется, я ему сразу все расскажу.

— Коби? Да что от него толку-то, от Коби твоего? Денег тебе на киношку дал — а ты уж и растаял. А если вдруг террористы к нам в дом все-таки придут — что тогда? Думаешь, Коби тебе поможет? Да он, как только увидит, что они в дом заходят, сразу же в свой шкаф к-а-ак сиганет — только его и видели. Или не видишь, что он все время тренируется, как в шкафу спрятаться? И это, по-твоему, мужик называется, да? Вот если бы наш папа был живой, он бы тебе знаешь что сказал? Он бы сказал: «Спрячься-ка ты, сынок, в этом шкафу сам. Пусть уж лучше ты будешь жить, а я помру».

— Можно подумать, ты лучше Коби знаешь, что делать. Тоже мне, умник выискался.

— Да я хоть террористов не боюсь. Не дрожу перед ними от страха, как все у нас тут в поселке. Пусть приходят, когда захотят. У Ицика для них подарочек заготовлен. Если будешь делать, что я тебе скажу, сам увидишь: они еще пожалеют, что к нам пришли. Пожалеют даже, что на белый свет родились. — И он начал рассказывать мне свой план. — Наша соколиха, — говорит, — она хоть убить их и не может, зато глаза выклевать очень даже может. И не надо, чтоб она на всех нападала — достаточно одного командира. Потому как всем известно: если у террористов убить командира, им сразу хана. Усек? — Я кивнул. — Ну вот. А нам с тобой за это медаль дадут. Медаль — это как пить дать. Только я хочу, чтобы ты с этим парнишкой поговорил. Ну как его там? Который еще в бомбоубежищах рисует. И на этих… На бетонных таких ограждениях вокруг мусорных баков. Пусть он и у нас тоже чего-нибудь такое намазюкает. Все лучше, чем побелка. Заодно и все эти царапины закрасит. И ту дрянь, которую Моти намалевал, когда «Бейтар» проиграл.

— Майкл, что ли?

— Какой Майкл? Это Моти Абарджиль сделал.

— Да нет, я про парня, который рисует. Его Майкл зовут. Я у него дома тыщу раз бывал. Он меня даже один раз кофе напоил. Майкла я беру на себя. Я ему сам скажу, что он нарисовать должен. Если, к примеру, ему сказать: «Нарисуй снежные горы» — он нарисует снежные горы. И деревья может нарисовать. И воду. Как она со скалы падает — словно в кино. Он так в доме у Симы нарисовал. Или, например, ему говорят: «Нарисуй нам море с лодками». И он рисует море с лодками. Да пусть хоть Стену Плача нарисует, если хочет.

— Стену Плача? А Стена Плача-то здесь при чем?

— Да нет, он просто на Песах в Иерусалим ездил и теперь до смерти хочет Стену Плача нарисовать. Одну уже нарисовал. Маленькую такую, у себя в комнате. Но если ему дать стену побольше, он нам такую Стену Плача отгрохает — камни будут как настоящие! Мамой клянусь. Только если ты рукой до стены дотронешься, тогда и догадаешься, что они ненастоящие. Он тебе там и харедим [26] нарисовать может, со спины. В черной одежде и в круглых шапках. Как они в стену записки кладут. И траву на стене. В общем, что скажешь, то и нарисует.

26

Харедим — ультрарелигиозные евреи.

— А сколько ему на это времени понадобится? Ну, чтоб Стену Плача изобразить?

— Дня три-четыре, я думаю. Может, неделю. И все это совершенно бесплатно! Может, к примеру, Стену Плача на закате нарисовать. Или с голубым небом. Или с птицами. Короче, что ты ему говоришь, то его рука и делает.

Ицик слушал, слушал, подождал, пока я закончу, а потом говорит:

— Да чего ты так на эту Стену Плача-то запал, а? Подумаешь! Тоже мне! Стена как стена. Бог-то тут при чем? Ты мне вот лучше помоги. Я не знаю, как мне мою соколиху назвать. По ночам из-за этого не сплю. Не может же она без имени жить, правда? Она вон со мной даже спит уже, а я до сих пор не знаю, как ее зовут. Никак не могу ничего придумать. Хоть тресни. У меня от этого мозги скоро расплавятся. Не могу я так. Она ж не собака. Она хищная птица. Собаке вон крикни «Блэки» — и она сразу прибежит. «Бобби» крикни — тоже прибежит. Короче, какое имя ей ни скажи, сразу прибежит и хвостом завиляет. А моя птица — она благородная. Она в небе живет. Она вон даже срет когда — и то в небе летает.

— Имя не можешь придумать? Ха! Подумаешь! Да я тебе хоть сто имен назову. Я в девчачьих именах лучше всех разбираюсь.

— Только не Лиат. И этих американок твоих, из Центра абсорбции, тоже не надо. Короче, имена девчонок, которые тебе нравятся, мне даром не нужны. Мне нужно, чтобы имя было такое… Ну, благородное, понимаешь? Не как у какой-нибудь там обычной девчонки.

— Лиат, она тебе не обычная. Даже Коби и Морди, когда ее в День памяти увидели, и то…

— Да отстань ты от меня со своими Морди и Коби. Мне нужно такое имя, которое, как только его скажешь, так сразу и представишь себе, как она летит. Или как садится куда-нибудь. Или как еду клюет. Или как она тебе когтями руку царапает, когда от голода злая становится. Она хоть и сильная и никого не боится, но еще и нежная. Как только цвет ее перьев увидишь — сразу понимаешь, что девчонка. Только не надо мне опять про Коби талдычить. Если Ицик с тобой о чем разговаривает или если он там чего сделать задумал — ты Коби про это ни-ни, понял? Он нам теперь больше не брат. Мать его в отца превратила. Для Ошри и Хаима. Не может же он нам одновременно и братом быть, и отцом. Он что, Бог?

— Далила.

— Что «Далила»?

— Давай назовем ее Далила.

— Далила? Это которая из Торы, что ли?

— Ну да, жена Самсона. Далила. Ты чего? Всего два месяца в школу не походил и уже забыл, кто такие Самсон и Далила?

— Забыл. Совсем из башки вылетело. Далила. А что? Мне нравится. Очень даже благородное имя. И не грубое такое. Нежное. Как она сама. Далила. Ну спасибо тебе, Дуди. Здорово ты придумал. Я бы ни в жисть до такого не додумался. Далила. Знаешь, а давай сейчас в мясную лавку к Моше сгоняем? Еды ей принесем. Ты же его просил для нас откладывать что на выброс? Ну вот. А потом будем ее к имени приучать. Помнишь, как тот мальчишка в фильме? Как он ей кричал: «Кес! Кес!» — и она к нему сразу летела? Но для этого ее дрессировать надо, понимаешь? Это может очень много времени занять.

Мы возвращаемся домой. Ицик всю дорогу о чем-то думает. Голова у него работает, как бетономешалка, и все мысли, которые приходят ему в голову, они такие, как бы это сказать, увесистые, что ли. Если, к примеру, из его головы вылезает какая-нибудь мысль, то всего через два-три дня она уже превращается во что-нибудь стоящее. А вот если мне какая-нибудь мысль приходит в голову, то она больше на ветер похожа. Дунет этот ветер на целофановый пакет, который кто-то на улице бросил, и тот взлетает. Взлетает — и начинает вверх подниматься. Все выше, и выше, и выше… Пока не обратится в муху и не исчезает из виду. Так что через пять минут никто уже и не помнит, что из головы Дуди вылетела какая-то мысль.

Ицик

Когда я просыпаюсь утром, я хочу только одного: чтобы кто-нибудь принес мне гору.

Пусть возле моей кровати стоит большущая такая коричневая гора, усыпанная белыми валунами. Чтоб как только я глаза открою и спущу с кровати ноги — чтоб там стояла такая гора, и я, Ицик Дадон, к-а-ак встану на ноги, да к-а-ак расколю ее на части! Своими собственными руками расколю. Руками, про которые Бог решил, что это будет новая разновидность рук.

Я думаю про гору, которая будет стоять утром возле моей кровати. Эта гора, она вообще-то мне ничего не сделала: не трогала меня, не мешала мне и даже совсем меня не знает. И не подумайте, что она какая-то там особенная. Нет, это вам не гора Синай. Как она называется, никто не знает. И вот я — такой, какой я есть, — к-а-ак встану с кровати да к-а-ак расколю ее одним ударом на две части! А потом снова спать лягу. Полежу себе немножко в кровати, отдохну, а когда отдохну, встану и буду уже нормальным человеком, каким меня все по утрам видеть и хотят.