Гобелен
Шрифт:
– Думаешь, кланы объединятся?
– Мы все объединимся, ибо этого требует наш король. Однако Мар не из наших, нет в нем шотландского благородства. Трудно будет убедить горцев следовать за ним. – Уильям пожал плечами. – Но это ничего не меняет. Я все равно подниму штандарт, присягну любому вождю. Только, боюсь, мы, жители долины, куда лучше видим ситуацию, чем горцы.
Уинифред взяла мужа за руку. Они пошли узким коридором. Под их ногами вздыхали, гудели старые доски. У двери, ведшей непосредственно в дом, Уинифред помедлила.
– Знаешь, Уильям, я уверена, что ты одержишь победу.
– И
– Мне во сне приснилось. Обещаю, возлюбленный муж мой: ты не положишь жизнь за Иакова, хотя и дашь ему в том клятву.
Уинифред наблюдала, как медленно кривит губы Уильяма насмешливая улыбка, как расходятся от этой улыбки мелкие морщинки вокруг глаз. Ледяной кулак, сжимавший ей сердце, чуть ослабил хватку.
– Ты что же, дорогая, по звездам читать умеешь? Или в воду глядела? Или изучила линии на моей руке?
Уинифред качнула головой.
– Я только одно знаю, Уильям Максвелл, – что люблю тебя бесконечно. Всегда любила. И всегда буду любить. Ты проживешь долгую и достойную жизнь и умрешь в глубокой старости, когда Господь призовет тебя. Никто и ничто не разубедит меня, ибо так написано в моем сердце.
Уильям хлопнул в ладоши.
– Не знал, что живу бок о бок с настоящей пророчицей!
Уинифред хихикнула.
– Тише, милый, ради святой Марии!
– Хочешь, чтобы я стал паинькой? Это так сразу не получится.
Пальцы Уильяма тем временем теребили шнуровку на корсаже Уинифред.
Она шлепнула мужа по руке. Воскликнула:
– Уильям, ты что!
Но в голосе не послышалось возмущения, а жест был безобидный – словно бабочка взмахнула крылом.
– Есть способ развеять мою печаль. И он тебе известен, – сказал Уильям, проворно расшнуровывая корсет.
– Ты серьезно? – хихикнула Уинифред, беспомощно озираясь. – Нас все домашние ждут! – Она покосилась на дверь.
Уильям вздохнул, отвлекся от шнуровки и задвинул засов.
– Ничего. Подождут. Сейчас мы с тобой одни. Мы в этой башне, как в ловушке. Никто нас не видит, никто нам не помешает.
– Ты овладеешь мною прямо здесь? – изумилась Уинифред.
– Уин, любовь моя, ты же знаешь – я готов ласкать тебя всюду. Так чем же моя собственная башня хуже прочих мест? Ты – моя пленница, зависишь от моей воли. Вдобавок здесь мы можем на время забыть о клятвах якобитов и о шотландской гордости.
Уинифред рассмеялась. Взглянула на платье, распавшееся, словно ореховая скорлупа, и на мужа, который вполне успешно справлялся с завязками в нижней части густо расшитого корсажа.
– О, знакомая вещица. Ты была в этой броне, когда я впервые встретил тебя. В Сен-Жермен – помнишь?
– Ах, немало вечеров я провела с иглою в руке, трудясь над обновкой.
Последняя завязка поддалась ловким пальцам Уильяма. Уинифред вздохнула с тайной радостью, когда муж почтительно поместил часть вышитой «брони» на ближайший столик.
– Опасность подстегивает желание, – прошептал Уильям, жарко дыша Уинифред в шею.
– Ты сумасшедший. В моих покоях огромная кровать, там гораздо удобнее.
– А как же вкус краденых минут? А как же интрига?
– Что,
прямо у стены? Тебе так хочется, желанный мой?Уинифред сама не ожидала, что позволит сделать с собой подобное, и тайно наслаждалась тем, что позволила.
– Я словно блудница. И ты тому виной, – шепнула она, подпустив в голос кокетства.
Уильям расплылся в улыбке, расшнуровал корсаж до конца, спустил с жениных плеч нижнюю сорочку, так что обнажились груди, по-прежнему тугие, налитые, несмотря на то что Уинифред родила пятерых детей. Уильям заурчал, наклонился, стал целовать соски.
– Ох, Уин, от одного взгляда на тебя в моей крови пожар вспыхивает!
По внезапной хрипоте в голосе мужа Уинифред поняла, как сильно его вожделение. Она желала его не меньше; не думая о приличиях, она вся отдалась нахлынувшей страсти, помогла Уильяму добраться до сокровенного местечка сквозь пышные многослойные ткани, сняла юбку на обручах. Взаимные смешки они душили поцелуями; боялись, что их возня слышна за дверью.
Потом они сидели на полу подобно заигравшимся детям, прислонясь к темной деревянной панели, держась за руки. Головка Уинифред покоилась на мужнином плече. Уинифред даже позволила себе испустить стон – так хороши были эти краденые минуты наслаждения.
– Во Франции ты ведь сможешь встретиться с нашим мальчиком, Уильям?
– Конечно. Нынче же напишу Вилли, – отвечал муж. Поднялся, помог встать Уинифред. – Пора тебе одеваться – это процесс долгий. Не понимаю, как вы, женщины, терпите этакую сбрую. По мне, военную стратегию разрабатывать легче, чем разбираться, что у вас каким шнурком к чему крепить.
– Зря ты храбришься, Уилл. Все равно мне за тебя страшно. Очень страшно.
Уильям взял жену за подбородок, нежно поцеловал в губы.
– Успокойся. Со мной да пребудут твои преданность и любовь. Вдобавок ты сама сказала: ничего не случится, звезды благоволят ко мне. Я не положу жизнь за короля, хотя и готов это сделать.
Уинифред хотела было заговорить, но Уильям взглядом остановил ее.
– Это твои слова, разве не так?
– Так. Я готова повторять их вновь и вновь.
– Верю, родная.
Поцелуй, долгий, как заключительный аккорд, не дал Уинифред вернуться к теме.
– Спасибо за то, что произошло в этой башне, милая. Теперь я знаю: главное – не отчизна, не король. Главное – семья. Я люблю тебя, Уинифред Максвелл. Если враги станут одолевать меня, если небо покажется мне с овчинку, я вспомню эти краденые минуты, Терреглс и эту трижды благословенную стену. Мы с тобой, Уин, – беспечные, отчаянные влюбленные, дерзнувшие мечтать о шотландском короле на шотландском престоле.
В эту дверь Уинифред в своей пышной робе прошла без труда. Закатное солнце нежило напоследок стены галереи, бросало золотисто-розовые отсветы на Уинифред и Уильяма.
– Когда ты намерен покинуть Терреглс?
– Вероятнее всего, в начале осени.
Больше Уильям ничего не сказал.
Уинифред внутренне вздрогнула; впрочем, на лице ее страх не отразился. Уильям всегда говорил, что его жена будто создана для игры в триктрак – забавы, развивающей тактическое мышление. В триктрак они играли во Франции – очень тогда суровая выдалась зима.