Гобелены грез

Она не могла отвести взгляда от пустого станка. Желание приказать Фрите, чтобы та натянула новую ткань, в конце концов стало непреодолимым. Отдав приказание, Одрис получила облегчение, хотя она все еще беспокоилась, чувствуя, что обе картины уже завершены. Она хотела, чтобы история закончилась мирно для нее и единорога. Картина, о которой она думала, как о законченном полотне, снова возникла у нее перед глазами, но Одрис не хотела видеть ее. Она отодвинула остатки еды и спустилась к тете.

— Мне нужна одежда, — сказала Одрис. — Я обещала ее для слуги сэра Хью.

Эдит кивнула. Тетя не удивилась ни этой просьбой, ни тем, что Одрис отложила ее до столь позднего часа. Без сомнения, что-то напомнило ее племяннице, что мужчины собираются уезжать утром, и она вспомнила данное обещание. Что же касается самого обещания, то Эдит знала, что Хью только недавно был возведен в рыцари и у него не было владений. Она была уверена, что Одрис знала об этом. Это было так похоже на ее племянницу: только она могла помогать даже по таким мелочам. Поэтому Эдит незамедлительно спросила размер слуги.

— Я видела его, — ответила Одрис. — Мне самой будет легче подобрать ему одежду.

Это тоже не удивило Эдит. Одрис была очень неразборчива, раздавая милостыню, хотя чаще она давала подаяния людям, а не церкви. Иногда просто сообщала тете, что ей хотелось бы это сделать, а иногда сама раздавала милостыню, не спрашивая "зачем? ". Одрис всегда отвечала на ее вопросы, но Эдит редко оказывалась мудрее и часто была озадачена ответом племянницы. Леди Эдит сняла со связки ключ от сундука с одеждой и подала племяннице. Несмотря на добрый характер Одрис и ее беззаботность, тем не менее она не была слишком щедрой или глупой, раздавая милостыню. Отец Ансельм тщательно приучал ее судить не только о ценности вещи, которую отдавала, но также понимать, что слишком много хуже, чем вообще ничего.

Свечи были зажжены, когда Одрис вернулась в свою комнату с тремя парами длинных чулок — двое из грубой домашней пряжи, а одни из хорошей темно-синей шерсти — и двумя туниками — одна домотканая серая, вторая темно-коричневая. Всю эту одежду завершал тяжелый шерстяной плащ с капюшоном.

Одрис видела, что Фрита сделала хорошее начало основы, а сейчас вглядывалась, чтобы рассмотреть ее при слабом свете. Можно подождать с натягиванием нитей, сказала она сама себе. Погода обещала быть ясной на следующий день, и нужно будет поработать в саду, так как потеряна целая неделя в напряженную весеннюю пору. Слабая улыбка тронула губы Одрис, когда она вспоминала, как была «потеряна» эта неделя. Нет, она была ей подарена навсегда, вместе с Хью, промелькнуло у нее в мыслях. Но улыбка угасла, когда взгляд остановился на служанке. Фрита могла бы завтра окончить основу. Одрис подавила беспокойство, которое поднялось при мысли, что нужно отложить работу. Это было бессмысленно так же, как и заканчивать вторую полосу. В этом не было страшной трагедии, которую немедленно надо было бы предотвратить.

— Оставь работу, продолжишь ее при дневном свете, Фрита, — сказала Одрис и поняла, что у нее трясутся колени.

В голове у нее возник образ, совсем не тот, что она ткала. И это был ответ на все ее волнения. Она видела, как Хью обнимает ее и они занимаются любовью. Внезапная боль, словно она была ранена в грудь, стеснила дыхание, когда Одрис представляла себе эту картину. Несмотря на это, ей было весело. Не удивительно, что ее колени тряслись, — она просто выбилась из сил. Сколько раз она и Хью соединяли свои тела? Пять? Шесть? Сейчас она уже и не могла вспомнить, но это было достаточно часто, чтобы сильно устать. Слабость разливалась и наполняла все ее тело. Надо идти спать. А утром, очевидно, странная картина, которая должна была бы явиться началом ее нового гобелена, исчезнет вместе с усталостью.

— Ты можешь подготовить меня ко сну, — сказала она служанке, раскладывающей инструменты, с которыми она работала. — Потом спустись в нижний двор и поищи Мореля — ты должна помнить этого человека, чьей жене я носила лекарства; она хорошо пряла. — Фрита кивнула. — Отдай ему эту одежду. Я предложила Морелю послужить у сэра Хью, и у нас будут доверенный посыльный.

Но на следующее утро, как только проснулась, не успев еще подняться с постели, Одрис напомнила Фрите, что нужно побыстрее натянуть нити. После завтрака она побежала в свою комнату проверить, хватит ли у нее серебряной пряжи. Голубой будет вполне достаточно, потому что голубой цвет появлялся на каждой ее картине; но серебряный редкий и ценный. Она редко и экономно использовала его — обычно, чтобы придать живости и света глазам или изобразить луну. Никогда прежде Одрис не тратила его так расточительно, как на гобеленах, где был единорог. И все же, открыв сундук, обнаружила довольно большой запас той нити — светло-серая пряжа из блестящего шелка с плетенной тончайшей металлической нитью. Цвет ниток был в самый раз. С озабоченным и хмурым видом Одрис достала несколько мотков из сундука. Серебряная пряжа не вырабатывалась в одном месте: шелк доставляли из какой-то неизвестной страны, которая находилась далеко на востоке, и приходилось везти его через всю Европу, прежде чем он попадал в Англию. Почему она купила так много именно этой пряжи? И когда она ее купила?

Стоимость нити не тревожила Одрис. Ее законченные гобелены проносили большую прибыль, и дядя никогда не спрашивал, как она приобретала пряжу. Он не знал, просила ли она женщин замка или деревень окрашивать и прясть нити для нее или сама ходила на рынок, чтобы купить ее. Он платил все, что она обещала: зерно, овец или шерсть или даже мелкие монеты. Наконец, Одрис вспомнила. Несколько лет назад торговец, ехавший, к Шотландскому двору, останавливался в Джернейве. Он знал о соколах сэра Оливера, захотел купить одного и заплатил серебряной пряжей. Память успокоила холодок, пробежавший по телу. Было бы ужасно, если бы серебряной пряжи вдруг не хватило бы. Она закрыла глаза и сжалась так, что гусиная кожа покрыла ее тело. Поиски серебряной нити подтверждали, что гобелены с единорогом еще не закончены.

Глава XIV

Хью смотрел вслед удаляющейся Одрис, пока она не въехала в лес и не скрылась из виду. Потом он повернулся и, слегка вздыхая, возвратился к выступу горы, возвышающемуся над долиной. Свет, зажженный Одрис в его душе, казалось, погас. С трудом передвигая ноги, Хью подошел к шатру. Луч солнца, прорвавшийся сквозь брешь в облаках, упал на скачущую вдали Одрис и окружил сверкающим ореолом. Это напомнило ему о потерянном сокровище. Хотя Одрис отъехала уже далеко, он довольно отчетливо видел ее. Она ехала, оглядываясь до тех пор, пока солнечный луч не спрятался за облака.

Ее тоска пробудила в нем противоречивые чувства: сильной радости и вместе с тем смущения от того, что она, которая могла выбрать любого мужчину, стоит только ей захотеть, выбрала его; скорби за нее, потому что не мог вынести ее печали; и решимости, которая была сильнее радости обладания столь желанной женщиной и сильнее, чем его жалость к ней, — решимости во что бы то ни стало добиться своего и жениться на Одрис.

В конце концов, его решимость и то изнеможение, которое было вызвано более сильными ощущениями, а также не прекращавшимися целый день любовными играми, вытеснили все остальные чувства. И так как для проявления решимости пока не было удобного случая, думал он с грубым юмором, то лучше удовлетворить другую свою потребность. Ему не мешало бы выспаться. Хью подошел к краю выступа, повернулся спиной туда, откуда дул ветер, и помочился, созерцая долину. Там, внизу мирно паслись его конь и мул. Где-то вдалеке показался олень, который вышел из леса. Заправившись, Хью вошел в шатер, закутался в одеяло, положил голову на седло и заснул, прежде чем смог понять, что голоден.

В боевых доспехах, готовый к дороге, Хью ожидал у ворот аббатства, когда прискакали его люди, и сразу определил, что все в сборе и вооружены надлежащим образом. Он велел им спешиться. В то время, когда поворачивал Руфуса к воротам аббатства, один всадник выехал вперед, поприветствовал его почтительно и назвал себя с солдатской прямотой Морелем, его слугой. Хью широко улыбнулся, приветствуя его, потому что Морель оказался точно таким человеком, каким он себе представлял. Добрые темно-серые глаза с интересом изучали Хью, и, хотя волосы Мореля были уже седые, а огрубевшая кожа лица была морщинистой, на руках, плечах и бедрах выделялись упругие мускулы, и нигде не было видно признаков дряхлости, свойственной его возрасту. Когда Хью улыбнулся, Морель ответил радостной и восторженной улыбкой, и Хью обрадовался, что согласился тогда с планом Одрис. Было очевидно, что этот человек воспринял ее приказание как дар, а не как обязанность. Тем не менее одно сомнение закралось в душу Хью. Одрис часто говорила такие вещи, которые можно было неверно понять. Хью захотелось удостовериться, знал ли Морель, что за службу он не получит ничего, кроме благодарности.

— Ты очень приветлив со мной, — сказал Хью. — Но я надеюсь, демуазель Одрис предупредила тебя, что я пока не могу платить тебе за службу?

— В этом нет необходимости, — сказал Морель, удивленно глядя на него. — Мне уже заплатили.

Хью подумал, что он имел в виду то, что Одрис ухаживала за его женой, пытаясь спасти ее:

— Я понимаю тебя, и дам все, что смогу, и конечно предоставлю стол и постель.

Он видел, что Морель собирался протестовать, и жестом остановил его, добавив: — У меня есть еще один вопрос. Где ты предпочитаешь ехать: среди слуг или воинов?