Год активного солнца

Кира Сергеевна опять плохо спала, и теперь вялые руки не слушались, в них не было силы, и она не терла, а мяла белье. Потом отжимала в ладонях, складывала в таз. Мысленно перебирала все дела на утро: сообразить завтрак, Ирине с собой бутерброды наготовить, поменять постельное белье, потом — на работу. Но надо еще выкроить время, чтобы уложить волосы. Можно бы, конечно, заскочить в маленькую исполкомовскую парикмахерскую, но там, как всегда, в единственном кресле сидит кто-нибудь из девчонок-машинисток, сразу же вскочат, чтобы уступить Кире Сергеевне это кресло… Нет, «сделает голову» она дома.

А потом пойдет по розовым утренним улицам, легко выбрасывая свои длинные ноги, — прямая, подтянутая — и про нее будут думать: вот идет хорошо отдохнувшая деловая женщина с ясными строгими глазами, и все у нее хорошо, потому что все она знает и правильно построила свою жизнь.

Ничего я не знаю. Не знаю, как жили бы на моем месте другие женщины. И как они живут на своем.

Может, все так и живут? Истязают себя и на работе и дома. А все вместе это называется эмансипацией?

Собственные мысли о том, что надо молча «упасть в борозде», казались теперь глупыми. Почему — упасть? Разве я не выполнила свой долг жены и матери? Почему мне не дают спокойно работать? Зачем я взваливаю на себя все? И как могла тогда подумать, что Ленкина болезнь — мне в наказание? Какая чушь, чепуха!

Она выпустила теплую воду, согнала пышную пену, снова побросала в ванну белье.

Ничего, скоро отдохну.

Вспомнила, как Александр Степанович вчера загорелся идеей взять в пансионат Ленку и как потом долго уговаривал Ирину. Но Ирина не согласилась. И к Лидии едут они без Юрия. Может, Юрию не дали отпуск?

Некого спросить об этом. Опять с Ириной установились напряженные отношения — как тогда, после ссоры. И следа той близости между ними, которую обе чувствовали в больнице, не осталось. Почему? Что разделяет нас здесь, в родном доме?

— Доброе утро!

Юрий, розовый со сна, опять в одних плавках — что за манера, хоть бы шорты натянул! — стоял, подпирая дверной косяк, улыбался. На его мягком смуглом животе отпечаталась широкая складка.

— Кира Сергеевна, а фигуру вы уже делали?

Он забыл ее вчерашнюю выходку — как она выключила телевизор. Он вообще легко забывал неприятности, был отходчив и беспечен.

Она посторонилась, пропуская его. Шлепком ладони он перебросил кран к раковине, мылся до пояса холодной водой, покрякивая, говорил на выдохе:

— Любите вы стирать… Не оттащишь вас от ванны…

С круглых локтей его сбегали струйки воды — прямо на пол.

— А у моей маман… был сдвиг по фазе насчет побелки… каждый месяц хату белила…

Она стояла перед ним, распаренная, с налипшими на лбу волосами, чувствуя, как меж грудей бегут густые капли пота.

— Юра, надо отнести в стирку постельное белье.

— Будет сделано, — глухо сказал он в полотенце. — Если не забуду.

Она оттянула перчатки, вылила набравшуюся в них воду.

Не хотелось сегодня затрагивать эту тему, но она не могла отступить от своего правила: не откладывать неприятных дел.

— Юра, у меня к тебе большая просьба. Чтобы ты раз и навсегда запомнил: твои обязанности в семье так же важны, как на работе.

— Ну, уж, — хохотнул он. — Прачечная и конструкторское бюро — величины одного порядка?

— Именно — одного порядка.

— А чем нас будут нынче питать? Я, Кира Сергеевна, натощак не очень воспринимаю…

Он пытался свести разговор к шутке, но она не позволила.

— Юра, в семье на тебя работают. И ты обязан работать на семью. Иначе выходит иждивенчество.

Он вызывающе отставил ногу, прищурился.

— Получается, я иждивенец?

— Получается, так. Видишь, я стираю твои сорочки, а ты…

Он швырнул на кран скомканное полотенце, оно упало в ванну.

— Я не прошу вас стирать… И не читаю нотаций… Пусть стирает моя жена!

Кира Сергеевна старалась не смотреть на него.

— Она стирает, когда есть время.

— К любовникам шляться время она находит!

— Замолчи!

Юрий круто развернулся, задел плечом стеклянную полку. Она выпала из пазов, разбилась. Он хотел еще что-то сказать, но Кира Сергеевна опять крикнула:

— Замолчи!

Он стоял напряженно, с налитыми яростью глазами, на его голых ляжках подрагивали мышцы.

В комнате с грохотом опрокинулся стул, по полу зашлепали босые ноги. Ирина испуганно заглянула в ванную.

— Что такое?.. Господи, что здесь происходит?

Грубо толкнув ее, Юрий выскочил на кухню.

— Твоя маман!.. Зарядочку на рабочий день!.. — выкрикивал он. — Попал в семейку!

Ирина взглянула на мать:

— Он ударил тебя?

У нее было такое лицо, словно вот сейчас она закричит.

Кира Сергеевна обняла ее.

— Нет, что ты! Успокойся.

Под ее руками ходуном ходили, тряслись плечи дочери.

Заплакала в комнате Ленка, Кира Сергеевна побежала к ней, взяла на руки.

Батюшки-светы, ей-то за что все это?

— Кира, где мои родители? — отбиваясь ножками, кричала Ленка.

Кира Сергеевна подумала: она напугана, значит, они ссорятся при ней.

Вбежал Александр Степанович, забрал из ее рук Ленку.

— Пошли, пошли, Кириллица, тебе на работу собираться.

Одной рукой держал девочку, другой обнял за плечи жену, повел в столовую.

На диване, поджав ноги, сидела Ирина. Лицо прикрыла ладонями, мокрыми от слез. Ленка, увидев плачущую мать, заревела громче, потянулась ручонками:

— У тебя опять зубик болит?

За что все это? За что? — повторяла про себя Кира Сергеевна.

Потом она пошла к себе одеваться. Долго причесывалась, поднимая тяжелые напряженные руки все в синих вздувшихся венах. Слегка тошнило от запаха жареного сала — Юрий на кухне готовил себе завтрак.

Она опустила руки, посидела расслабленно, стараясь заполнить мысли чем-то другим, далеким от дома. Например, как войдет в прохладный коридор исполкома, а в приемной люди, и каждому она нужна. Но все равно вечером придется возвращаться сюда. Уедет скоро к морю, выбросит все из головы, будет наслаждаться солнцем и покоем. Но опять же надо возвращаться назад.