Год активного солнца

Женечкино письмо было бодрее и энергичнее.

«Мать-градоначальница, привет! Моя дражайшая не показывает своего письма, значит, пишет, что я плохой. Не верь, я хороший. В трудных, почти походных условиях добился отличных показателей: а) по линии личной — произвел шесть потомков (считая и внуков), седьмой не за горами, б) по линии служебной — схватил с неба еще одну звезду и стал полковником. Приказываю: в текущем году прибыть к нам и об исполнении доложить! Приезжай!»

«Приезжай», «Ждем!»— так всегда заканчивались все их письма. Кира Сергеевна подумала, что у нее, кроме Лидии и Женечки, никого нет. Всех друзей растеряла, праздники встречать не с кем.

Она сложила письмо. Спросила Ирину:

— Ты хотела бы, чтоб Лидия была твоей матерью?

Ирина засмеялась, обняла мать.

— А ты ревнивая. Зачем мне ее в матери? Она у меня в подругах.

От ее волос пахло дымом и духами. Кире Сергеевне хотелось долго сидеть так, чувствуя на шее жаркие руки дочери. Но пришел Юрий, чмокнул Ирину в висок, стал сыпать дурашливые вопросы:

— Как там Чекалины, успешно ли размножаются? Как там Волга, по-прежнему ли впадает в Каспийское море?

— Я привезла тебе готовальню, — сказала Ирина.

Юрий шаркнул ножкой:

— Благодарю и кланяюсь.

Потом схватил Ленку, посадил на плечи, носился с ней по столовой. Она вырывала ручонки, опрокидывалась назад, взвизгивала от сладкого страха.

Может, еще и сладится у них? — думала Кира Сергеевна.

22

Первым, кого она встретила в исполкоме, был Жищенко. С пачкой бумаг несся он по коридору на своих кривоватых ногах так, что края бумажек дыбились и заворачивались.

— Кира Сергеевна, примите соболезнования но поводу кончины вашего отпуска! — на ходу крикнул он и остановился накоротке, чтобы задать традиционный вопрос о новостях.

— Ничего нового, море на прежнем месте, — сказала она.

— Зато у нас есть новость, — торжественно произнес он.

— И хорошая?

— Других не держим. Наконец-то этого дурака и бездельника Ковалева убрали.

Кира Сергеевна смотрела на его сытое, довольное лицо. Ковалев в самом деле был работником слабым, отдел промышленности и транспорта явно не тянул, но ее всегда коробила любовь Жищенко к маленьким сенсациям.

— Странный вы, Николай Иванович, человек. Даже хорошая ваша новость для кого-нибудь обязательно станет плохой.

Он вздернул подбородок, развел руками.

— Закон диалектики, Кира Сергеевна. Каждая палка — о двух концах.

Он тряхнул лысеющей головой — то ли подтвердил свою сентенцию, то ли небрежно поклонился — и побежал по коридору.

В приемной ее встретила Шурочка — прямая, подтянутая, вся в шоколадном загаре.

— Здравствуйте, Шурочка, ко мне никого?

— Никого. Я всем говорю, что вы придете завтра.

Кира Сергеевна засмеялась, сказала нестрого:

— Значит, потихоньку обманываем массы?

Шурочка видела, что это не выговор, а шутка, и приняла как шутку.

— Надо же вам в первый день разобраться с делами, уйма почты, Кира Сергеевна.

В кабинете, на тумбе, стояла ваза с традиционными гвоздиками, на круглой вешалке — плечики. Ничего не изменилось, подумала Кира Сергеевна, словно я вышла отсюда только вчера. Вот она, моя обитель, мой второй дом. А может быть, и первый…

Шурочка стояла у дверей, смотрела, как Кира Сергеевна сняла плащ, пристроила на плечиках, потом открыла шкаф, переобула туфли, пару раз взмахнула расческой, взбила надо лбом чуб.

— Вы загорели, — сказала Шурочка. Это было робким предложением поболтать. Не виделись почти месяц, Шурочка тоже уходила в отпуск, надо бы спросить, как и где отдыхала. Но Кира Сергеевна боялась увязнуть в пустых разговорах.

— Присядьте, Шурочка, мне очень надо посоветоваться с вами.

Шурочка прошла к столу, аккуратно ставя свои маленькие, обутые в лакированные туфли ноги. Села на копчик стула, положила перед собой блокнот. Новенький, с чистыми нетронутыми страничками.

Интересно, куда она девает старые?

— Записывать ничего не нужно, просто я хотела бы, чтобы Игнат Петрович узнал о моем возвращении на работу, но не от меня, понимаете? Как это сделать?

На лице Шурочки — ни удивления, ни любопытства, лишь вежливое и деловитое внимание. Слушает, легонечко постукивая по блокноту шариковой ручкой.

— Такой дипломатический ход необходим для пользы дела, — туманно объяснила Кира Сергеевна, потому что всей правды сказать не могла: не хочу звонить, быть назойливой, потому что придется опять заводить речь о библиотеке. Другое дело, если позвонит сам.

— Это очень просто, — Шурочка тряхнула головой. — Я пойду в первую приемную, возьму у Жанны повестку заседания исполкома. Скажу, что для вас и что вы у себя.

— Когда исполком?

— Во вторник.

Кира Сергеевна опять засмеялась.

— Что ж, давайте продолжим этот день невинных обманов.

Шурочка ушла, Кира Сергеевна стала просматривать разложенные по стопкам письма.

Все же он мог перезвонить после того, как я положила трубку. Она знала: пока не решится вопрос с помещением для библиотеки, ни о чем другом думать не сможет. Дурацкий характер! Не умею выжидать и жить спокойно, буду бегать по инстанциям, просить, вежливо ругаться, потом — ругаться невежливо, пока не добьюсь.

Добьюсь ли? В конце концов, наверно, добьюсь. Она знала про себя: все задуманное ей удавалось, но не сразу и с большим трудом, с потерей сил, нервов, хороших отношений. Все удавалось, но радости уже не приносило.

Шурочка не успела еще вернуться с повесткой исполкома, а Олейниченко уже позвонил:

— Я ждал тебя только в понедельник.

— А пятница — чем не рабочий день?

— У тебя люди?

— Нет.

— Я забегу.

Сейчас придет, жизнерадостно сообщит о каком-нибудь новом Доме торговли — «Четыре этажа! Сплошное стекло! Кафе, бар, туалеты!»— И мы поссоримся. Дом торговли пробивать не надо, а библиотеку надо. И надо портить отношения с областью, а это чревато, и он не хочет…

Все же плохо, когда друзья связаны по работе. Неизбежно что-то страдает — либо дружба, либо работа. Поблажек в работе она не давала даже себе, поэтому что-то ломалось в их дружбе.

Раньше они ходили друг к другу в гости, все праздники — вместе. Теперь встречаются только здесь. Они уставали друг от друга на работе, год за годом исчерпывали свои отношения здесь, на личную дружбу их просто уже не хватало. Кира Сергеевна понимала это, было обидно терять последних своих друзей, она любила Олейниченко, как младшего удачного брата, умного и честного, но согласна была потерять Олейниченко-друга, чтобы приобрести Олейниченко-начальника. Горькая и неразумная жертва: ведь начальники даются на время, а друзья — на всю жизнь.