Год беспощадного солнца

Телефон Туманова оказался защищенным, и его номер мобильник Мышкина не определил.

– Мне очень хотелось бы с вами повидаться, – в меру доброжелательным тоном заговорил Туманов. – В ближайшее, наиболее удобное для вас время.

– Я не занимаюсь частной практикой, – с подчеркнутой неприветливостью сказал Мышкин.

– Это мне известно, Дмитрий Евграфович. Но вы ведь консультируете коллег, экспертов, разные организации, в том числе и неправительственные? – спросил Туманов.

– И что?

– Прошу вас проконсультировать меня по одному вопросу. Прошу вас, не спешите отказываться сразу! Я сознаю, что любой труд, должен быть оплачен. А консультация такого специалиста, как вы, безусловно, должна оплачиваться по высшим ставкам.

«Таких специалистов, как вы… – передразнил Мышкин. – На тщеславие бьет, но аккуратно».

– Вы патологоанатом? – спросил Дмитрий Евграфович.

– Нет.

– Врач?

– Нет.

– Значит, вы следователь прокуратуры?

– Я не следователь, хотя вполне мог бы им стать.

– «Мог» – в нашем деле не считается, – отрезал Мышкин. – Тогда зачем вам моя консультация? Что вы хотите от меня услышать? По какому вопросу?

– По вопросу… по вопросу больше морального свойства, нежели медицинского.

– Тогда вам нужен психиатр. Или священник.

– Нет, Дмитрий Евграфович, только вы сможете мне дать нужный совет. Позвольте я задам вам вопросы при встрече. Уверяю, в моем любопытстве нет ничего такого, что противоречило бы вашим моральным убеждениям.

– Ха! Очень интересно! Вам известны мои убеждения?

– Полагаю, да.

– Откуда же, позвольте полюбопытствовать? Я вас не знаю, вы меня – тоже.

– Видите ли, – осторожно сказал Туманов, – По-моему, в настоящий момент важна сама информация, а не ее источник.

– Понятно: значит, вы заканчивали дипломатическую академию.

– Другое учреждение, но тоже интересное.

– И там вы научились так уходить от вопросов и, отвечая, не отвечать на них?

– Спасибо за комплимент, хотя и незаслуженный. Обещаю подробно ответить на все ваши вопросы. Когда это можно сделать?

– Сейчас. Минут сто двадцать свободных у меня есть.

– Огромное спасибо.

– Где?

– Я нахожусь сейчас в Комарове. Недалеко от того дома, где вы снимаете дачу.

– И это вам известно… Расписание поездов тоже знаете? Когда к вам ближайший?

– Я сейчас же пришлю за вами машину. Она в городе и через десять-пятнадцать минут будет вас ждать вас у Финляндского вокзала.

– Я буду около памятника Ленину. Как он выглядит?– Он сам подойдет.

Водитель тумановского БМВ оказался сумасшедшим.

Как только выехали на шоссе, он сразу дал сто пятьдесят километров в час и до Комарова не снижал скорость. Мышкин судорожно вцепился в сиденье и упрямо молчал, только сердце замирало на поворотах.

– Гаишников не боитесь? – только и спросил он, когда машина остановилась у железнодорожного переезда.

– Пусть сами меня боятся, – заявил водитель, показывая редкие белые зубы.

«Не курит», – решил Мышкин и спросил:

– А если по колесам стрелять будут?

– Непробиваемые.

– А стекла, кузов?

– То же самое.

«Ну и ну! Бандит этот Туманов, определенно. Нахватался слов, как сучка блох, и под интеллигента косит…»

– Приехали! – объявил водитель.

Перед ними был большой двухэтажный кирпичный дом за сплошным забором из потемневших от старости досок. Открылись ворота, автомобиль въехал и остановился около огромной кучи угля, мелкого, пополам с породой.

Эту дачу Мышкин знал, вернее, проходил мимо почти каждый день, когда постоянно жил здесь, снимая в государственном дачном кооперативе крохотную комнату с верандой. За забором всегда стояла тишина, но там жили круглый год. Летом из калитки выходили всегда парой высокий подтянутый старик в парусиновых китайских брюках и допотопной футболке-сеточке и с ним аккуратненькая маленькая старушка в лиловом в горошек ситцевом платье и неизменно в соломенной шляпке с пучком искусственных цветов за лентой. Они медленно около часу гуляли по сосновому бору. Зимой из трубы шел тяжелый темно-синий дым и до вечера вокруг держался удушливо-кислый запах дешевого угля.

Дверь машины открылась – Мышкину вежливо улыбался тот самый Туманов. Сейчас Дмитрий Евграфович рассмотрел его подробнее. Ему было под сорок, загорелый и совсем седой. На нем был спортивный костюм, но и так было видно, что хозяин отлично тренирован: в каждом движении легкость и свобода.

– Большое спасибо, что приехали, – сказал Туманов. И внимательно вгляделся в лицо Мышкина. – Что-нибудь случилось?– Нет-нет! Ничего не случилось! – торопливо ответил Мышкин. – Куда идти?

Они сидели в гостиной на первом этаже у окна, забранного противомоскитной сеткой; сквозь нее просвечивало солнце, и казалось, что оно состоит из тысячи мелких ярко-оранжевых сот. Чай готовила та самая старушка, которую Мышкин здесь и видел, только теперь она была в черном и сильно высохла и сгорбилась.

– Мария Александровна Туманова, – представило ее Туманов. – Вдова моего дяди Александра Степановича.

– Давно здесь живете? – поинтересовался Мышкин, когда старушка вышла.

– Второй день. Дачу эту убийцы в белых халатах (тут Мышкин вздрогнул) заставили продать за бесценок. Но обратно выкупал ее уже гораздо дороже. И то новые хозяева согласились только после того, как им пообещал, что через суд докажу незаконность сделки.

– И много содрали? Извините, – спохватился Мышкин. – Я бываю иногда непросительно бестактен.

– Много. Ушли почти все мои сбережения за восемь лет.

– Зато вы хорошо вложили свои средства. Что может быть лучше – участок в Комарове и такой дом. Земля здесь дороже, чем в зверинце новых русских – в Рублевке.

– Дороже, – согласился Туманов. – Однако все это принадлежало и сейчас принадлежит по праву наследства вдове брата моего отца. У нее больше ничего нет. Вот квартиру вернуть уже не удастся.

– А вы теперь наследник Марии Александровны?

– Нет.

«А кто?» – хотел спросить Мышкин, но вовремя прикусил язык. Роль высокомерного и хамоватого субъекта, которую он себе выбрал, начинала его тяготить.

Видно догадавшись, Туманов добавил:

– Это ее личное дело – кого назначить наследником. Пусть сама решает.

– В наше время, – Мышкин взял печенье – такое тонкое, что сквозь него он с любопытством посмотрел на солнце. Подумал и взял еще сразу три. – В наше время, – глотнул он из стакана в тяжелом серебряном подстаканнике, украшенном кремлевскими башнями, – редко сталкиваешься с подобным бескорыстием.

– Вы о деньгах? – исподлобья глянул на него Туманов. – Никакого бескорыстия здесь нет. Просто я вернул долг. И далеко не полностью. Если бы мне пришлось выложить не миллион долларов, как сейчас, а миллиард, то все равно это мелочь по сравнению с тем, что сделала для меня эта семья. Я им обязан жизнью в самом прямом смысле этого слова.

Он кашлянул и отвернулся, глядя на оранжевую оконную сетку.

Мышкин молчал. Он точно знал, что Туманов сейчас начнет рассказывать.

– Мой отец, Василий Степанович Туманов, был простым школьным учителем. Он погиб в девяносто третьем году, в октябре, около Дома Советов, больше известного нам как московский «Белый дом». Который Ельцин и его друзья-убийцы сделали черным. Как и всю Россию.

– Депутат? Защитник? Ополченец?

– Ни тот, и другой, ни третий. Но, как обычный советский человек, считавший, что нет ничего дороже правды и справедливости, пришел к блокированному Верховному Совету – тому самому Верховному Совету, который, кстати говоря, лишил нас с вами Родины, поддержав уничтожение СССР. Пришел сам не зная зачем. Просто посочувствовать. Он видел, как подонки расстреливали из танков эту власть – законную, что там ни говорить. Видел, как горел Дом советов, но не наслаждался, как наслаждался подонок Булат Окуджава. Ельцинские бандиты расстреляли отца и еще несколько сотен человек на стадионе рядом. Расстреляли просто так, за компанию… Мать умерла через месяц – сердце. А я – единственный ребенок… – он вздохнул и улыбнулся, и Мышкину его улыбка показалась застенчивой и совершенно беззащитной. – Я, как легко догадаться, свалился на самое дно. В самое дерьмо. Школу бросил, подсел на героин. Продал родительскую двухкомнатную в Сосновой Поляне, переехал в комнату в коммуналке, потом и комнату продал. Жил в колодцах теплотрасс. На героин перестало хватать, перешел на всякую дрянь типа эфедрона. Стал грабить людей. Хуже – пенсионеров стал грабить. Дело нехитрое. Следишь в сберкассе, кто получает пенсию, провожаешь до дома, оглушаешь и отбираешь все. Через пару дней – в другую сберкассу.

Он взял заварочный чайник.

– Вам?

– Да, спасибо.

– Может, чего-нибудь покрепче?

– На работе не пью, – грустно сказал Мышкин. – Я же сейчас на работе?

Туманов улыбнулся одним уголком губ.

– Как прикажете…

– Или… – несмело начал Мышкин. Перед ним промелькнули зеркальные очки, а в них искаженная огромная бита разворачивается перед ударом, потом голова на земле сонно хлопает глазами и удивляется. Его прошиб пот, и Мышкин вытер лоб ладонью.

– Наверное, что-то все-таки случилось, – деликатно произнес Туманов. – Я могу вам помочь?

Мышкин не ответил, присушиваясь к сердцу.

– Да валидол неплохо бы, – наконец сказал он.

– Сейчас спрошу у Марии Александровны, – Туманов встал.

– Нет! – неожиданно сказал Мышкин. – Не надо. Все прошло. Стыдно сказать – нервы, – он криво улыбнулся. – За какие-то несколько дней столько навалилось, сколько иному и за жизнь не выпадает.

Туманов внимательно слушал, наклонив голову.

– Продолжайте, пожалуйста, – попросил Мышкин. – Я очень хочу услышать вашу историю.

Туманов кивнул и заговорил.

– Ну, так вот, заприметил я очередную жертву. Иду за пенсионером, носок с песком в кармане. Ударил его в подъезде – он ничком. Стал шарить у него по карманам, перевернул и вижу перед собой Александра Степановича Туманова. Он открывает глаза, понимается и со слезами обнимает меня и благодарит за то, что я спас его и пенсию от бандитов… Мне кажется, вы хотели бы курить?

– А вы?

– Уже десять лет, как не хочу.

Он поставил перед Мышкиным огромную пепельницу богемского стекла, мерцающую изнутри.

– Окно открыто. Но я вас, вижу, утомил своими россказнями… Хотя они имеют отношение к делу, хоть и косвенное.

– Нет уж, пожалуйста, – возразил Мышкин. – Продолжайте. Я хочу знать.

– В тот вечер он забрал меня сюда, на эту дачу. Я согласился сразу: надеялся, что-нибудь там украду – уже ломать всего стало. Но Александр Степанович меня обыграл. Когда он успел увидеть синяки у меня на руке и дырки от шприца, не знаю. Короче, запер меня в подвале. Хороший подвал! Прекрасная звукоизоляция. Десять дней я орал, выл, колотился головой о стенку, угрожал ему и жене, проклинал, умолял дать дозу, хоть полдозы, хоть четверть… Ничего не получал, кроме трех литров воды в день. На одиннадцатый день дверь открылась, и на четвереньках из подвала выполз совершенно другой человек… Дальше все пошло стремительно. У Александра Степановича оставались еще старые связи, он запихнул меня в военное училище, а оттуда меня забрали в спецназ ГРУ.

– И тут ГРУ… – пробормотал Мышкин.

– Простите?

– Ерунда, так вырвалось – без смысла.

– Заканчиваю… Когда я вручил Марии Александровне документы на дачу, ей, конечно, стало плохо. Пришла в себя и вдруг заявила, что такой жертвы принять не может, что продала она дачу сознательно, и потому вся ответственность на ней. Но самое главное, говорит, она не может себе позволить быть кому-либо должной, даже мне. И тут я собрался с духом и сказал, что все наоборот, что это я в неоплатном долгу перед ней и покойным. И признался, что тогда был не спасителем, а грабителем. И как вы думаете, что она сказала?

– Ничего. Еще один обморок.

– Ошибаетесь. Совершенно спокойно, будто речь о том, чтоб сходить в булочную, говорит: «Мы это знали. Александр Степанович узнал тебя. Еще когда ты шел за ним». – «Так почему же, – спрашиваю, – вы молчали столько лет?! И ни единым словом…» – «Потому, – говорит, – что не хотели тебя расстраивать. Жалко тебя было. Ты и так настрадался».

– Так вы теперь офицер ГРУ? – спросил Мышкин после паузы.

– Уже нет. Во вторую чеченскую был ранен, уволен в запас, но тут мне предложили другую работу. Очень деликатную. На государство.

– Деликатное государство… – усмехнулся Мышкин. – Что-то новое.

– Ничего нового.

– Это как тонтон-макуты? Или эскадроны смерти?

– Ошибаетесь. Я не профессиональный убийца. Хотя любого военного можно назвать профессиональным убийцей, когда его не защищает закон. Видите ли, время от времени у любого правительства возникает необходимость осуществить то и ли иное дело максимально деликатно. Не оставляя следов. Работа моя курьерская. Иногда экспедиторская. Пересечение границы без паспортного контроля и без досмотра груза. В обе стороны.

– Мне бы так, – с завистью сказал Мышкин. И спохватился: – Шутка!

– Понял: шутка! – весело сказал Туманов.

– Значит, занимаетесь контрабандой и другими видами преступной деятельности под прикрытием правительства.

– Точнее и я не мог бы сказать. Помните выборы президента России в девяносто шестом?

– Кто такое издевательство забудет? – хмыкнул Мышкин.

– Помните, как Ельцин принимал присягу?

– Да. Перед нами был живой труп. Точнее, почти не живой. Я очень ждал и горячо надеялся, что он отдаст концы прямо там, на сцене. Но Борис Николаевич меня разочаровал.

– Он и умер. Через восемь дней после вступления в должность.

– Я знал! – закричал Мышкин и ударил себя кулаком по колену. – Я все видел и догадался! Только не верил своим глазам!..

Когда Ельцину делали операцию на сердце, из Америки пригласили знаменитого кардиохирурга Майкла де Бейки. Первое сомнение у Дмитрия Евграфович появилось, когда кремлевский кардиохирург Ренат Акчурин сообщил, что Ельцину было наложено шесть шунтов, а де Бейки утверждал, что восемь. Когда же весь медицинский мир узнал, что знаменитого американца вообще не пустили в операционную, и он был вынужден наблюдать за операцией из соседней комнаты через выносной монитор, Мышкин и вовсе загрустил: сюжет для сумасшедшего дома. Скоро Ельцин стал демонстрировать чудеса резвости и молодечества. Но чудес в таких случаях не бывает. Прогноз для него был единственный: гонка с атеросклерозом – кто кого? И тут Мышкин увидел в телеящике репортаж о стамбульской конференции стран «семерки», где Ельцину, как всегда, была доверена роль «шестерки» и он окончательно поднял руки вверх перед НАТО. И вот встречается с журналистами. И тут Мышкин ощутил не грусть, а пронзительную тоску. Как профессионал, он сразу определил: в ящике – совсем другой человек, с совершенно другими, не ельцинскими особенностями конституции. Лицо, голос – не Ельцин. А когда «Ельцин» вдруг обнаружил свое собственное словечко-паразит «спокойно!», которое он вставлял к месту и не к месту, Мышкин выключил зомбоящик и поклялся себе, что никогда больше на «Ельцина» смотреть не будет. Правда, раз он все-таки попытался посмотреть на того, кого положили в гроб и выставили напоказ в храме Христа Спасителя. Однако покойного в телевизоре показывали плохо. Так что Дмитрий Евграфович так и остался со своими сомнениями.

– Да, согласился Туманов. – Словечко «спокойно» было страшным проколом. Этого мужика больше не использовали.

– Интересно, где он?

– Исчез.

– Навсегда?

Туманов развел руками.

– Не могу понять, – вздохнул Мышкин. – Зачем им это понадобилось? Тайны, двойники…

– Им позарез нужен был тайм-аут, чтоб распихать по заграницам все, что нахапали. Всей семье – большой и малой.

– А вы здесь каким боком?

– Непосредственным. В таких делах возникает масса рутины: переправить покойника за границу. Да чтоб вылететь без паспортов и виз – никаких документов, никакого контроля, никаких следов. Пересесть в Вене на другой самолет, с которым уже прилетел «друг Гельмут», потом в Германию – и тоже без контроля, потом кладбище, участок, надгробие с двусмысленной надписью. Конкретные хозяйственные задачи – ими надо кому-то заниматься. Человеку с улицы или из Госдумы их поручать нельзя.

– И долго будете кататься туда-сюда? До пенсии? Туманов усмехнулся, помедлил и сказал, пристально глядя Мышкину в глаза, словно прожигая насквозь («Ну, сукин сын, тебе Вольфом Мессингом работать в цирке! – подумал Дмитрий Евграфович):

– Есть основания полагать, что в будущем, надеюсь, ближайшем, у нашей группы будет особая работа. Невероятно интересная и полезная. Можно даже сказать, душеспасительная и патриотическая.

– Путина на вечное царство?

– На этот раз, Дмитрий Евграфович, вы далеки от истины, как никогда, – весело заявил Туманов. – Слишком много было украдено вывезено из России. Десятки триллионов долларов. Все это надо вернуть. До копейки.

Мышкин криво улыбнулся.

– Так они и согласятся! Особенно те, из правительства.

– Их согласия никто не будет спрашивать! Оно нам не нужно, – жестко сказал Туманов.

– Иголки, что ли, под ногти будете загонять? А права человека?

– Какого человека? Вора? Негодяя? Коррупционера? Почему мы должны думать о правах бандитов, а не их жертв? Нет уж, меня больше интересуют права бесправной части наших соотечественников. Так что всё будет – шантаж, угрозы, похищения, сделки, заложники, средневековые пытки, показательные казни… Слишком велика цена вопроса. Они нас с вами и еще двести миллионов не пощадили. С какой стати мы их щадить будем?

Дмитрий Евграфович с сожалением посмотрел на свой опустевший стакан и сказал застенчиво:

– Я бы, Валерий Васильевич, пожалуй, рюмку… За успех вашего дела. И для храбрости – надо же начинать работу.

– Бержерак, курвуазье, греческая метакса?

– Метакса, – мечтательно повторил Мышкин. – Только читал про метаксу.

Семисотграммовая бутылка с темно-янтарной жидкостью тут же появилась на столе, будто Туманов вытащил ее из рукава.

Отложив в сторону пустую лимонную корку, Мышкин сказал:

– Готов к труду. И к обороне тоже. Что я могу сделать для вас хорошего?– Дмитрий Евграфович. Произошло убийство. Убийство с заранее обдуманными намерениями. В особо циничной форме. Отягощенное мошенничеством и грабежом. Преступники должны быть наказаны.

Мышкин только руками развел.

– Валерий Васильевич! – взмолился он. – Вы что-то напутали. Я не прокурор. И даже не участковый уполномоченный. Вам нужно в другое место. Там и предлагайте вашу идею.

– Я знаю, что вы не прокурор, – невозмутимо ответил Туманов. – Но если бы вы и были прокурором, я обратился бы к вам, то есть, не к вам, а к вашей должности, в самую последнюю очередь. А точнее, совсем не обратился бы. У меня нет таких денег на взятку, какие есть у противной стороны. И кому на аукционе достанется прокурор, догадаться легко.

– Тогда вам остается одна надежда – на высший суд. То есть суд Божий.

– Я на него и рассчитываю! – без тени улыбки заявил Туманов.

Мышкин испытывающе разглядывал Туманова.

– Не пойму, шутите вы или всерьез?

– Мне не до шуток.

– Стало быть, – осторожно сказал Мышкин, – вы очень религиозны.

– Не очень, – улыбнулся Туманов. – Я исхожу из того, что Господь действует на земле через конкретных людей, которые, сознательно или нет, но исполняют Его волю. Двух таких исполнителей я уже нашел. Правда, один из них еще не подозревает о своей миссии.

– И кто же эти… орудия Божьи? Тайна?

– От вас у меня нет тайн. Эти орудия Божьи – я и вы.

Мышкин ошарашено уставился на Туманова.

– Пардон, – наконец выдавил он из себя. – Что-то я вас не понял. Кто?

– Вы и я.

– Постойте, постойте… – он не знал, то ли посмеяться над шуткой, если это шутка, то ли обидеться. – Но, помнится, никаких заданий оттуда, – он показал пальцем на потолок, – я не получал. И я знаю, почему не получал. Потому что моя профессия и вообще весь мой модус вивенди [57] никак не вяжется с тем, что вы задумали. Если вы всерьез, конечно…

– Ошибаетесь, Дмитрий Евграфович, – возразил Туманов, и лицо у него при этом стало каменным. – Такое задание вы получили. Только еще не успели осознать.

– Ну и ну! – покрутил головой Мышкин. – На ходу подметки режете… Но считаю необходимым поставить вас в известность: я один из тех редких субъектов, кто не поддается никакому гипнозу. Я не гипнабелен, понимаете? Так что извините, Валерий Васильевич, но ваши штучки на меня не действуют. Кроме того, они мне не нравятся. Приберегите их для других. А теперь, если тема исчерпана, позвольте откланяться. Спасибо за гостеприимство и за коньяк.

Он встал. Туманов не шелохнулся.

– Я вам еще не сказал самые последние новости, – безразлично произнес он. – Два дня назад Александр Степанович был кремирован.

– И что тут особенного? – пожал плечами Мышкин. – Вам не по душе? Есть масса людей, которые мечтают отправиться в места счастливой охоты через печку крематория. Им не хочется лежать в холодной и мокрой яме. Вы же знаете, подпочвенные воды в наших краях располагаются слишком высоко. Индусы, между прочим. И до сих пор сжигают своих мертвецов…

– Его кремировали без нашего ведома и согласия. Как невостребованного. Даже неизвестно, где его прах.

На левом виске у Мышкина мелко задергалась жилка. Он покачал головой. Потом пощупал у себя пульс на левой локтевой артерии. Не меньше девяноста в минуту да еще с диастолой – пропусками удара, после чего он словно проваливался на секунду в бездну. Мышкин снова сел и с тоской подумал: «Еще не хватало замерцать, [58] не отходя от кассы…»

– Все-таки у вас что-то случилось, – уверенно сказал Туманов. – Нужна помощь? Может, врач?

– Я сам врач, – мрачно отозвался Мышкин. – Впрочем, нужна. Еще одну… Спасибо. И, пожалуй, вторую.

Теперь ему полегчало.

– Вот как я смотрю на статус-кво, – заявил Мышкин увереннее и придвинул к себе бутылку. – Простите за горькую правду, но я обязан вас предостеречь. Вы уже проиграли. Напрочь! Проиграли, даже не вступив в игру. Если его так срочно кремировали, и без вашего согласия, что абсолютно логично, это значит одно: уносите поскорее ноги из этого казино! Вы человек опытный и должны знать: в таких казино выигрывает только заведение, а не игрок. Только хозяева казино!

– Убийцы должны быть наказаны, – жестко произнес Туманов.

Мышкин с сожалением покачал головой.

– Вы словно не слышите меня, – сказал он. – Как наказаны? Кто их будет наказывать? Разве что кирпич каждому на голову упадет? Так это сколько ждать надо! И где набрать столько кирпичей? Пациент кремирован – занавес опущен. Все по домам, пока метро не закрыли! Вам остается одно: перестрелять их всех, как бешеных собак, и сесть в тюрьму. Не лучшее завершение трудовой биографии. И пенсию не получите.