Год Дракона

– Откажется от своего плана.

– Ошибка. То есть хуже, чем преступление, как говорит его величество. Он его перенесет. Во времени и в пространстве. И станет осторожнее. И его удар будет сильнее того, который удалось предотвратить… А мы действуем совершенно не так. Мы сначала уничтожаем всю эту нежить, а потом сообщаем вам об этом. А как вам вот это: «В секретном докладе „О разведывательной деятельности“, представленном вчера в Конгрессе, утверждается, что нападение, совершенное исламистами на здание Биржи в Нью-Йорке и закончившееся столь трагично, стало результатом вопиющей раскоординированности в деятельности федеральных спецслужб…»

– Это на самом деле не так?

– Это так, – кивнул Майзель. – И это – настоящий ужас, дорогая. Во-первых, потому, что вся эта нежить, читая эти перлы, радостно потирает ручонки: ага, эти гяуры – просто кретины, еще немного, еще несколько ударов – и победа у нас в руках. Во-вторых, потому что эта самая раскоординированность возможна лишь при условии и наличии столь сложной и разветвленной системы демократического представительства. При слабой власти. Пока у демократии нет внешнего врага, все чудесно. А когда он появился, начались проблемы. А мы нашли выход. На войне невозможна демократия. Армией руководит не стадо митингующих болтунов, а главнокомандующий, которому подчиняются все, в том числе разведка, военно-полевые суды, подразделение исполнения приговоров и дисциплинарные батальоны. А также тыловые подразделения. Кто не понял – лоб зеленкой. Только так это работает.

– То есть вы числите себя в состоянии войны.

– Обязательно.

– То-то наш обожаемый монарх не расстается с гвардейским мундиром, – Елена усмехнулась. – Огласите, пожалуйста, список ваших врагов, если вас не затруднит.

– Нисколько не затруднит. Исламские, или, правильнее, исламистские, фанатики и их союзники, в том числе голод, нищета и болезни, тупоголовые зажравшиеся руководители транснациональных монополий из тех, до кого мы пока не добрались, вся эта шваль, заседающая в давосах и женевах, международные валютные фонды и всемирные банки, регулярно пытающиеся устроить из нашего мира либертарианский парадиз для толстосумов и гламурчиков, их вольные, а так же невольные помощники. С последними мы обходимся исключительно бережно, поскольку из них могут получиться наши помощники. А со всеми остальными мы поступаем по законам военного времени.

– Здорово. И как вы собираетесь заставить меня поверить в ваш манифест?

– Делом, дорогая. Исключительно делом. Ну, и словом тоже – совсем чуть-чуть, комментируя, так сказать, представляемое пред ваши ясные очи.

– Вы хотите сказать, что ваши международные авантюры являются результатом воплощения в жизнь вашего манифеста?

– Какой потрясающий прогресс во взглядах, пани Елена. Вы меня радуете.

– Для чего тогда такая первобытная жестокость?

– Первобытная?

– А зашитые в свиные шкуры и сбрасываемые на съедение акулам тела расстрелянных – это что, торжество гуманизма?!

– Это война, пани Елена. На войне проводятся не только войсковые операции, но и деморализующие противника мероприятия. Потому что наш противник вовсе не исповедует традиционные для нас правила ведения войн, а ведет их по своим, пытаясь навязать их и нам тоже. Для того, чтобы помешать ему, мы делаем то, что мы делаем, нравится это нам с вами или нет. Война диктует определенную логику поведения, и вечно увиливать от нее не получается. И потом, наши, как вы выражаетесь, авантюры можно пересчитать по пальцам. В отличие от Америки, мы не ввязываемся в полсотни региональных конфликтов одновременно, а работаем последовательно. И не пытаемся усадить парламент там, где его по определению быть не может, а предпочитаем нашего сукиного сына, которого поддерживать куда легче, чем парламентаристскую жертву демократического аборта, для охраны которой приходится содержать многотысячные армейские контингенты. И возить домой наших мальчиков и девочек в цинковых ящиках.

– Так не лезьте туда, – пожала плечами Елена, – и не придется никого возить…

– И как долго у вас получится отсидеться?

– Я не отсиживаюсь.

– Я вовсе не имею в виду лично вас, пани Елена. К вам у меня как раз нет претензий…

– Премного благодарна.

– Пожалуйста, – Майзель улыбнулся. – Вы всегда так колетесь?

– По мере сил. Вам неуютно?

– Мне? Мне вполне комфортно.

– Врете.

– Нет, – он снова улыбнулся и повторил: – Нет, пани Елена. Меня ваша ежиковатость не пугает и даже не мешает мне. Если вы еще будете столь любезны не перебивать меня, когда я разворачиваю перед вами свой павлиний хвост во всем его великолепии…

– Ну, тогда вам будет слишком легко. Это нечестно. Так что вы хотели сказать про отсиживающихся в кустах?

– Только то, что отсидеться не получится. Придут, выволокут из теплой мягкой кроватки, приставят к голове автомат и скажут: или кричи «нет Бога, кроме Аллаха, и Магомет – пророк Его», или сдохни, неверный, собака. И скажет это вовсе не какой-нибудь благолепный исусик вроде так горячо любимого вами профессора Зохели или великого Бутия [50] , а чумазый талиб, накурившийся анаши и науськанный муллой Омаром. А ваши Зохели и Бутий будут помалкивать в тряпочку, потому что их все равно никто не станет слушать, потому что у них не горят глаза, как у аз-Заркави или Хомейни…

Или у тебя, подумала Елена.

– Вы знаете Бутия и Зохели?

– Обязательно, – зло сказал Майзель. – Я не читал их коранистики, тем более в подлинниках, у меня нет на это ни времени, ни терпения…

– Но вам докладывали.

– Да. Мне докладывали. У нас первоклассные спецслужбы, пани Елена. И они довольно редко проваливаются, к нашему счастью.

– Почему все остальные проваливаются, причем с завидным постоянством и оглушительным треском, а ваши нет?

– Почти нет. И они не только мои, но и ваши. Хотите вы этого или сопротивляетесь изо всех сил. Потому что мы не являемся их частью, а контролируем их. Мы их, а не они нас. Потому что у них есть внешний враг, а не внутренний, от которого нужно защищать всех, – государство, нацию, монархию, бизнес, самих себя. Потому что мы заставляем их учиться и работать. Потому что мы не натравливаем их на вас и ваших друзей. Или вы этого не чувствуете?! Потому что требуем реальных результатов, а не победных реляций. Потому что это не охранки и не ассоциации стукачей в трауре, а Спецслужбы. С большой буквы.

– Я вас разозлила. Это меня не радует, но мне интересно, чем именно.

– Да? Что, заметно?

– Очень, – Елена кивнула и улыбнулась. – Чем?

– Подозрением в примитивности и неосведомленности. И тем, что отрицаете результаты нашей работы. Они могут вам не нравиться, но отрицать их вы не смеете, потому что это недостойно вас, пани Елена.

– Извините.

– Что?!

– Я прошу у вас прощения. Разумеется, вы не примитивны и отлично осведомлены. И результаты у вас потрясающие. Хотя я полагаю, они были бы еще более потрясающими, если бы вы были политическими деятелями, а не конспираторами и заговорщиками. Я считаю, что заговорами и подковерной бульдожьей возней с вылетающими время от времени оттуда трупами добиться чего-нибудь настоящего и правильного трудно. Если вообще возможно.

– Ну, спасибо. Я вас простил. А насчет трупов из-под ковра… Ну, другой пример. Представьте себе, что вы узнали: меньше, чем через сутки в столице… ну, скажем, одной из малоазиатских стран… какие-нибудь чу… террористы взорвут грязную атомную бомбу. Погибнут сотни людей мгновенно и десятки тысяч умрут в страшных мучениях в течение ближайших 2?3 лет. Ваши действия? Немедленно проинформировать всех, не так ли?

– А что, есть другие эффективные способы предотвращения подобных катаклизмов?

– Разумеется!

– И какие же?

– А такие. Ваши крики… Ах, простите, объективная и правдивая информация… не приведут к отказу этих… – Майзель хотел произнести какое-то слово, но явно решил не употреблять этот термин при Елене, – от попытки совершить задуманное. Напротив. Паника и несогласованные действия коррумпированных и – или, неважно – неэффективных госструктур приведут к усугублению последствий трагедии. При условии, что при подобном цейтноте вам вообще удастся кого-нибудь о чем-нибудь сколько-нибудь членораздельно проинформировать. Понимаете? Вы стали обладателем очень важной информации. Информации, которая может убить или спасти тысячи людей. Но у вас нет механизма, который позволит вам правильно и эффективно, то есть ко всеобщему благу, распорядится этой информацией.