Год Иова

Никакого ответа. Он поднимает замёрзшую ладонь, чтобы постучать снова, но не стучит.

— Кимберли, — он стоит в нерешительности, чувствуя себя глупо из-за того, что проявляет излишнюю опеку и вмешивается в чужие дела. Он опускает руку в карман, плетётся обратно к дороге, где стоит Рита, которая наблюдает за ним с насмешливой улыбкой.

За спиной Риты — тень таверны Энтлера. Должно быть раньше, в девяностых годах прошлого века, когда здесь были лесозаготовительные угодья, здание таверны служило конюшней дня лошадей-тяжеловозов, которые возили сани и вагонетки. Это недавно выкрашенное в красный цвет массивное просевшее здание. Над входом — неоновая вывеска. На двери крест-накрест прибиты лыжи. Изнутри, через старые стены, просачиваются звуки кантри-вестерна. Молодёжь внутри свистит и горланит ковбойские «йохэй!» Ботинки танцующих глухо сотрясают дощатый пол. Джуит просит Риту минутку подождать, переходит белоснежную дорогу, тянет на себя тяжёлое железное дверное кольцо и заглядывает внутрь. Фиолетово-оранжевый вихрь сатиновых рубашек, блеск пряжек ремней, запах пива, отточенный звук электрогитар. Верхом на механическом быке, который, качаясь вперёд и назад, изображает родео, словно хлыст, извивается стройной тело девушки. Оно утопает в мелькании мерцающих блёсток, которые отбрасывает зеркальный шар, вращающийся под потолком. Это не Кимберли. Кимберли у Энтлера нет. Она и не придёт сюда, думает он. Он плотно закрывает дверь — поднялся ветер, который закружил снег. Склоняя голову перед ветром, Джуит возвращается к Рите, которая дрожит от холода на дороге. — Почему бы ей не повеселиться там? — говорит он.

— Потому что она звезда. — Рита берёт его под руку, и направляет в сторону мотеля. — Сейчас такое время, одна картина — и ты уже звезда, не правда ли? Суперзвезда. Она не может с ними общаться. Ты что, коммунист, что ли? Возможно, она придёт туда в последнюю ночь. Даже эти дешёвые ублюдки наверняка устроят вечеринку по окончании съёмок. Несвежие крекеры, плесневелый сыр, пара кувшинов пунша с дохлыми мухами.

— Пробудет ли она здесь до последнего вечера? — Джуит оборачивается, чтобы ещё раз взглянуть на трейлер, но снегопад и сумерки не позволяют что-либо разглядеть. — Это несчастная девочка, Рита. Она чем-то себя пичкает, поэтому и держится ото всех в стороне.

— Надеюсь, что ты не прав, — говорит Рита. — Если это так, им придётся сё заменить и переснимать всю плёнку с её участием. Да-а, если бы мне нравилась такая погода, я бы пошла в поход с Наполеоном в восемьсот двенадцатом! — Она не должна быть одна, — говорит Джуит.

— Но это лучший способ заснуть.

Она кивает в сторону таверны Энтлера.

— В этом больше смысла, чем в плясках.

Она пожимает плечами.

— Каждый день до полуночи. Если бы я попробовала, то утром на съёмочной площадке, наверное, рухнула замертво.

— Они молоды, — говорит Джуит. — Помнишь молодость? Рита фыркает.

— А зачем вспоминать?

Она поворачивает ключ в двери своего номера, стряхивает снег с ботинок, открывает дверь, входит внутрь. В номере горит несколько лампочек небольшой мощности.

— Достаточно было пережить это, — говорит она.

— Пережить удалось чудом.

Джуит следует за ней и плотно закрывает дверь от снега и холода. Он наблюдает, как она снимает свой полушубок и сбрасывает на кровать. Она в жакете из мягкого кожзаменителя. Шляпа у неё тоже на лисьем меху, но этот мех блестит, стало быть, шляпа куплена куда позже полушубка. Она бросает её на постель, встряхивает крашеными рыжими волосами, растирает ладони, дуст на них и идёт в ванну за пластмассовыми стаканчиками. Она достаёт пинту «Олд Оверхолт» из внутреннего кармана жакета. Хлебная водка — мужской напиток. Несмотря на броскую губную помаду; накладные ресницы, маникюр и крашеные локоны, Рита всегда была немного мужеподобна.

Она ставит стаканы и бутылку на чайный столик из канадского клёна. Стол стоит между двумя кленовыми креслами. У них жёсткие сидения и выгнутые, лакированные спинки с маленькими подушечками. Они сшиты рельефно из пёстрых разноцветных лоскутьев. Такая же вышивка украшает покрывало и шторы. На полу овальный плетёный коврик. Стены сосновые. Лампы имитируют фронтовые масляные светильники, правда, абажуры у ламп в виде брыжей. Всё это с целью придать уют. Почему же номер не кажется ему уютным? Джуит сбрасывает куртку на кровать и стряхивает снег с волос. Он говорит — Но если ты всё же помнишь, то как это с этим справится?

Он садится напротив неё, достаёт сигарету из пачки в нагрудном кармане красной байковой рубашки, достаёт зажигалку «Зиппо».

— Не заводи альбомов с журнальными вырезками, — говорит она. — не храни фотографий. Не смотри повторы своих фильмов и не слушай старые песни.

Она тасует колоду карт.

— Презираю актёров, которые хранят вырезки из журналов. «Это я в сорок восьмом, а это — в шестьдесят втором!» Смешно.

Она раздаёт. Опускаясь на оцарапанную лакированную поверхность стола, карты издают шорох. Она кладёт колоду на середину.

— Но больше всего избегай встреч со старыми друзьями. — Вернее не скажешь.

Джуит берёт свои карты и разворачивает их веером. Слишком много картинок.

— Когда я входил в этот автобус и увидел, что там сидишь ты, мне захотелось развернуться и убежать. Беда в том, что мне нужны деньги.

— Да стал бы кто-нибудь работать на этой помойке не из-за денег? Стала бы, скажем, я работать с тобой?

Ни он, ни она не говорят этого всерьез. На самом деле они счастливы, что работают вместе, им приятно снова сидеть рядом в одной комнате ночью, в комнате с кроватью — хотя теперь кровать для них только напоминание — и снова играть в карты спустя — господи, сколько же лет? — двадцать лет. В любое время они оба могли бы просто набрать номер и поговорить друг с другом. Могли бы встретиться и пообедать, выпить или сходить вместе в театр. Почему бы и нет? С другой стороны, зачем? Но нет — вместе их должно было свести только случайное приглашение на одни и те же съёмки. Таков актёрский бизнес. Теперь, спустя несколько недель, сперва здесь в номере, затем где-нибудь на студии, они снова расстанутся, пообещают друг другу созвониться, но так и не созвонятся. Только благодаря новой случайности они смогут встретиться снова. И только чудо поможет им встретиться, если Джуит уйдёт из кино.

Некоторое время они сбрасывают и берут карты молча. За окном слышен шёпот снега. Время от времени в окно ударяется ветер, и непрочно вставленное в раму стекло слегка дребезжит. Где-то в вершинах сосен ветер завывает свою дикую песню. Интересно, состоятся ли завтра съёмки, думает Джуит. Устоят ли на таком ветру декорации? Сколько времени уйдёт на расчистку дороги, ведущей на съёмочную площадку? Утихнет ли буря к утру? Эта буря огорчает его. Сейчас март. Подножье гор покрыто дикими цветами, только-только появившимися на свет. Автор сценария, должно быть, решит, что он пророк, когда услышит о буре. А может и Бог — повелитель бурь. Джуит знаком с немногими писателями. Но все они, при первом удобном случае, думают именно так.

Рита курит одну сигарету за другой. Окурки со следами губной помады заполняют простую стеклянную пепельницу. Она подливает из бутылки в пластмассовые стаканчики. Они отпивают водку мелкими глотками. Рита говорит:

— Вот почему ты так беспокоишься за Кимберли.

Она гасит окурок. Она курит сигареты без фильтра. Короткие, на старый манер. В ту же секунду во рту у неё появляется новая. Струйка дыма поднимается вверх, и Рита слегка прищуривает глаз.

— Ты не в восторге ни от погоды, ни от картины. Ты бы хотел, чтобы съёмки закончились поскорее.

— Если они хотят, чтобы кино было убогим, это их дело. Я не хочу быть убогим.

— Поэтому ты о ней так заботишься, — говорит Рита.

Конечно, она просто дразнит его. Она знает его лучше.

— Я хочу бросить играть и зарабатывать на жизнь более честным трудом. — Он берёт восьмёрку и кладёт десятку. — В моём городе продаётся пекарня. Я хочу купить её. Я неплохо пеку.

— Я помню, — говорит она. — Благодаря этому, тебе удавалось вернуться ко мне, когда я швыряла в тебя стульями, убегала, хлопала дверью и говорила, что больше никогда не вернусь. Когда я возвращалась, дома пахло свежим хлебом, который ты пёк. Прекрасный запах.

Она выложила на стол свои карты с победным жестом.

— Джин! — говорит Джуит, глядя на аккуратную комбинацию карт маленького достоинства, вздыхает и наклоняется, чтобы смешать все карты.

Она говорит:

— Но просыпаться каждый день в два ночи и печь хлеб для всего города — это совсем другое дело. Актёры в два ночи только ложатся спать.

Она говорит не про кино. Конечно, она имеет в виду театр.

— Как давно ты играешь, Оливер?

Она знает, но он всё равно отвечает.