Год любви

– Вперед! – Дарси поправил «бабочку» и улыбнулся Элен.

Она ухватилась за его руку и не отпускала ее даже, когда они вошли в уютно освещенный холл. Том встречал гостей, стоя у порога. Он заметил, что Элен и Дарси держатся за руки, и на его лице промелькнуло какое-то странное выражение, которое сменилось холодной усмешкой. Элен почувствовала раздражение и подумала: почему Том порой ее бесит, она же так к нему хорошо относится?

Ну, почему их отношения не могут быть простыми?!

Том тепло поздоровался с Элен: положил ей на мгновение руки на плечи и пробормотал:

– Я рад, что вы оба пришли. Я еще не придумал, как мне отблагодарить вас, но обязательно придумаю.

Его руки слегка надавили ей на плечи. Том оглядел ее наряд и сказал:

– Ты такая же хорошенькая, как тогда, на новогоднем балу.

Элен посмотрела на него в упор, у нее вдруг возник вопрос… Но тут Том добавил:

– Правда она хорошенькая, Дарси?

И краска, прихлынувшая, было, к щекам Элен, тут же исчезла.

– Она всегда великолепно выглядит, – ответил Дарси как верный друг.

– Ну, конечно! Шампанское там, – сообщил им Том.

И подойдя к известной тележурналистке, поцеловал ее в обе щеки.

Дарси и Элен взяли по бокалу шампанского и пошли осматривать дом. Сразу чувствовалось, что Том его снимает, однако выглядело тут все фешенебельно, не в пример дешевым студенческим меблирашкам, это был, скорее, профессорский уровень. Здесь стояли обтянутые бархатом маленькие диванчики викторианской эпохи, столы, накрытые стеклом. На полу лежали толстые ковры бледных расцветок. Элен усмехнулась, заметив среди всех этих аккуратно подобранных вещей, выражавших как бы усредненное понятие о хорошем вкусе, несколько предметов, явно принадлежавших Тому. Африканские шахматы из слоновой кости, масса книг на полках, в основном о театре… На одной из нижних полок стояла примитивная статуэтка из мыльного камня, изображавшая белого медведя.

Но больше всего Элен заинтересовали картины. Ими были увешаны все стены, начиная с холла. Элен разглядывала гравюры и литографии современных художников: некоторые были широко известны, имена других ничего для нее не значили. Кроме этого, на стенах висели изящные акварели, пейзажи, темные портреты, написанные маслом. Коллекция картин интриговала Элен, привлекала ее внимание. Благодаря картинам, дорогое, но безликое жилище приобретало индивидуальность. Элен улыбнулась при мысли о том, сколько же усилий потребовалось, чтобы упаковать эти картины и отправить их в Оксфорд. Но Тому все было по плечу. Банкет служил лишним доказательством его организаторских способностей: внимательные, незаметные официанты следи ли, чтобы ни у кого не было пустых бокалов, и предлагали гостям всякие экзотические блюда.

На почетном месте над камином висела маленькая картина, написанная маслом. На ней было изображено открытое окно, по бокам которого голубели деревянные ставни, на подоконнике стояла ваза с яркими цветами. За окном виднелось море, оно было ярко-бирюзовым, на воде плясали солнечные блики. Простая, сдержанная живопись, на которой отчетливо виден каждый мазок… Элен долго стояла перед картиной, восхищаясь ее красотой.

Комнаты быстро заполнялись людьми. Мелькали знакомые лица актеров и ребят, помогавших за кулисами. Были тут и другие люди из «высших кругов» Оксфорда, в которых Элен никогда не вращалась: два ректора разных колледжей с женами, несколько писателей и поэтов и известный художник, никогда не снимавший черной мягкой шляпы «федора». Том, похоже, всех знал и был со всеми накоротке. На Элен это произвело большое впечатление, она стала относиться к нему даже с некоторым трепетом. Однако и в этом изысканном обществе возникло легкое замешательство, когда в комнату вошла Пэнси. Она надела простое черное платье, пепельные волосы были аккуратно причесаны. Пэнси необычно накрасила глаза: экстравагантные, немного театральные голубые круги зрительно уменьшали ее лицо, делали его каким-то очень трогательным, цвет лица казался более изысканным. Стефан отставал от Пэнси всего на полшага, он смотрел на нее так же завороженно, как тогда в театре, правда, теперь в его взгляде читался еще и вызов.

Беатрис нигде не было видно.

Толпа тут же поглотила Пэнси. Она принимала поздравления и подставляла щеки для поцелуев с таким видом, словно весь вечер намеревалась купаться в лучах славы. Поэтому Элен была более чем удивлена, когда вскорости Пэнси тихонько села с ней рядом. Пэнси повернулась спиной к собравшимся и, посмотрев на Дарси, убедилась, что он занят разговором с каким-то своим знакомым.

– Ты меня избегаешь, Элен? – напрямик спросила она.

– Не то чтобы избегаю… – осторожно откликнулась Элен.

Она уже не испытывала никакой симпатии к Пэнси, но у нее не хватало духу это сказать. Внезапно Элен осознала, что Пэнси тоже очень нужны друзья.

– Ты ведь куда-то пропала, – добавила Элен, и это была чистая правда.

– Я была со Стефаном, – Пэнси посмотрела на свои тонкие пальцы и принялась беспокойно вертеть кольца. Ей было трудно говорить. – Он… оставил Беатрис, понимаешь?.. Оставил все: детей, дом, все, что его с ними связывало… И поселился у себя в общежитии вместе со мной.

Пэнси закусила губу и так сильно сжала кулаки, лежавшие на коленях, что у нее побелели костяшки пальцев.

– Я люблю его, Элен… сейчас, сегодня люблю. Очень-очень. Я ни с кем не была так счастлива.

– Да, я вижу, – спокойно откликнулась Элен.

– Мне вообще-то не следовало бы перед тобой объясняться, – продолжала Пэнси. В ее кривой усмешке читалась какая-то боль, Пэнси явно что-то скрывала. – Но я объяснюсь. Может быть, дело в том, что мне со взрослыми мужчинами интересней. А может, это и неважно, а главное, что мы любим друг друга. Но факт тот, что я попала в ловушку. Как я могу ему обещать, что мы и завтра будем вместе? И завтра, и послезавтра, и потом… чтобы оправдать его жертву?.. Мне страшно… – Пэнси оглянулась через плечо на толпу людей в комнате. – Ну, почему все не может быть просто и ясно? Почему всегда получается какой-то ужасный клубок?! Ты только посмотри… Оливер. Беатрис, Стефан, мы с тобой. Хлоя…

Элен подняла глаза. В комнату только что вошла Хлоя. Она была в экстравагантных шароварах алого цвета и в облегающей блестящей маечке на тоненьких бретельках, которая переливалась яркими искрами при малейшем движении. Однако лицо у нее было усталое и осунувшееся. Том подвел ее к стоявшим в гостиной людям. Он начал ее со всеми знакомить, Хлоя вымученно улыбалась, стараясь запомнить какие-то имена. Элен посмотрела на нее и снова взглянула в глаза Пэнси, оттененные синей краской.

– Наверное, у тебя всегда был слишком большой выбор, Пэнси, – сказала Элен.

«Когда-то я тебе завидовала, – подумала она, – но теперь это прошло».

Она хотела сказать, что ведь даже Пэнси могла бы идти по жизни, никому не причиняя зла, но боялась, что это прозвучит слишком нравоучительно.

Пэнси встала: после тренировок, во время которых Том сгонял с нее семь потов, в ее теле появилась какая-то кошачья гибкость.

– О да, – тихо проговорила Пэнси. – У меня был слишком большой выбор. И в этом тоже есть некоторая ограниченность. Я уж не говорю о том, насколько одинокой я себя ощущала. Но вообще-то я зря разоткровенничалась с тобой насчет Стефана. Ты меня, конечно, не одобряешь, так ведь? – Пэнси помолчала и добавила совсем другим тоном. – Просто мне больше не с кем поговорить. А так… мы с тобой не можем быть настоящими друзьями. Мы разные, как вода и масло. Но меня… меня тревожит, что я, как вода, могу испариться… – Пэнси резко рванулась в сторону. – Черт, да какое это все имеет значение?! Ладно, пойду разыщу Стефана.

Оставшись одна, Элен какое-то время сидела не шевелясь. Ее не покидало чувство, будто она не сказала или не сделала чего-то очень важного. А теперь шанс упущен.

Она инстинктивно придвинулась поближе к Дарси. Он спокойно рассуждал со знакомым геологом о том, что за земля в Мере. Элен усмехнулась. Она вдруг поняла, что Дарси – самый простодушный и положительный человек из всех, с кем ей приходилось в жизни сталкиваться. Все его помыслы были чисты и честны, в нем Элен чувствовала удивительную надежность и незыблемость. Столь же незыблема смена времен года в его ухоженном поместье. Элен по-новому, как-то особенно нежно посмотрела на знакомое, ничем не примечательное лицо, в котором сквозила доброта.