Год невозможного. Искусство мечтать опасно

Старое доброе марксистско-гегелевское понятие всеобщности оказывается здесь вполне уместным: крайне важно ухватить всеобщий характер происходящего сейчас экономического кризиса, а не быть ослепленными его частными аспектами. Первым шагом к такой всеобщности будет фокусировка на тех особых моментах, которые выделяются как симптомы нынешних экономических трудностей. Например, всякий знает, что «антикризисный пакет» для Греции не сработает. Тем не менее Греции навязываются все новые и новые планы спасения как странный образец логики типа «я очень хорошо все понимаю, но…». Есть две основные модели рассказа о греческом кризисе в массмедиа: германско-европейская (греки, безответственные лентяи, которые транжирят деньги, уклоняются от налогов и пр., должны быть поставлены под контроль и научены финансовой дисциплине) и греческая (национальный суверенитет испытывает угрозу со стороны брюссельской неолиберальной технократии). Жак Лакан однажды очень сурово заметил, что даже если оказывается правдой то, что ревнивый муж утверждает о своей жене (будто бы она спит с другим мужчиной), его ревность все равно будет патологической. В этом же духе можно сказать, что даже если большая часть нацистских высказываний о евреях была верна (что они эксплуатируют немцев, совращают германских девушек…) — что, конечно, НЕ соответствует действительности, — их антисемитизм все равно был бы (и был) патологическим, поскольку он вытесняет настоящую причину, ПОЧЕМУ нацисты НУЖДАЛИСЬ в антисемитизме для поддержания своей идеологической позиции. И точно так же можно сказать об обвинениях, будто бы греки — лентяи: даже если бы это было правдой, это — ложное обвинение, поскольку оно скрывает сложную глобальную экономическую ситуацию, которая заставляет Германию, Францию и т. д. финансировать «ленивых» греков. Поэтому, когда стало невозможным игнорировать бедственное положение простых греков, возникла еще и третья модель рассказа: обычные греки все чаще представляются жертвами гуманитарного бедствия, нуждающимися в помощи, как если бы некая природная катастрофа или война постигла эту страну. Хотя все три истории ложны, эта третья особенно примечательна: она скрывает тот факт, что греки не являются пассивными жертвами, они борются, они ведут войну против европейского экономического истеблишмента, и то, что им нужно, — это солидарность в их борьбе, поскольку это не только их борьба, это борьба наша общая. Греция не является исключением, это один из основных испытательных полигонов для установления новой социально-экономической модели с претензией на универсальность: деполитизированной технократической модели, в которой банкирам и другим экспертам позволяется раздавить демократию. Признаки этого процесса изобилуют повсюду, вплоть до успеха Уол-Марта [15] как новой формы консюмеризма, ориентированного на низшие классы: «В отличие от первых больших корпораций, которые создавали абсолютно новые сектора экономики посредством неких изобретений (например, Эдисон с электрической лампочкой, Майкрософт с операционной системой Windows, Сони с плеерами Walkman, или Эппл с набором iPod/iPhone/iTunes), или другие компании, которые фокусировались на выстраивании определенного бренда (например, Кока-Кола или Мальборо), Уол-Март делает то, чего до сих пор никто не делал. Он упаковывает новую идеологию Дешевизны в бренд, который должен апеллировать к финансово пострадавшим американским рабочим и нижнему среднему классу. В соединении со строгим запретом на профсоюзы Уол-Март стал бастионом удержания низких цен и распространения на его посетителей из настрадавшегося среднего класса чувства удовлетворения от участия в эксплуатации (главным образом) иностранных производителей благ, оказывающихся в их покупательской тележке» ^{21} .

15

Уол-Март (Wal-Mart) — крупнейшая в мире розничная сеть магазинов. Основана в 1962 г. Сэмом Уолтоном. — Прим. ред.

Но главное в том, что продолжающийся кризис связан не с безоглядной тратой денег, жадностью, неэффективным регулированием банковской сферы и т. д. Подходит к концу экономический цикл, начавшийся в первой половине 1970-х годов, во время, когда родилось то, что Вануфакис называет «глобальным минотавром», — чудовищный двигатель, обеспечивавший функционирование мировой экономики с начала 1980-х и до 2008 года ^{22}. Конец 1960-х и начало 1970-х годов были не только временем нефтяного кризиса и стагфляции; решение Никсона отказаться от привязки доллара к золотому стандарту было знаком гораздо более радикального сдвига в основах функционирования капиталистической системы. К концу 1960-х годов экономика США не была уже способна пускать свои прибыли в оборот в Европе и Азии, как прежде: прибыли обернулись дефицитами. В 1971 году правительство США ответило на этот спад смелым стратегическим ходом: вместо снижения национального бюджетного дефицита, оно решило поступить прямо противоположным образом, наращивать дефицит. «А кто будет платить за них? Остальной мир! Как? Посредством постоянного притока капитала, который непрерывно изливался через два великих океана для финансирования американского дефицита. Этот дефицит, таким образом, стал функционировать подобно „гигантскому пылесосу, втягивающему в себя прибавочные продукты и капиталы других народов". Хотя это "решение проблемы" было воплощением грубейшего дисбаланса, какой только можно себе представить в планетарном масштабе /…/, тем не менее оно позволило возникнуть чему-то похожему на глобальное равновесие; международная система быстро ускоряющихся ассиметричных финансовых и торговых потоков, способная установить подобие стабильности и постоянного роста. /…/ Приводимые в движение этим дефицитом, ведущие прибыльные экономики мира (то есть Германия, Япония и, позднее, Китай) производили в избытке товары, в то время как Америка их поглощала. Почти 70 % прибылей, полученных по всему миру этими странами, переводились затем обратно в США в форме притока капитала на Уолл-стрит. А что делала с ним Уолл-стрит? Она превращала этот приток капитала в прямые инвестиции, акции, новые финансовые инструменты, новые и старые формы займов и т. д.» ^{23}.

Хотя видение сегодняшнего глобального порядка Эммануэлем Тоддом явно односторонне, все-таки трудно отрицать, что оно содержит в себе долю истины: США представляют собой империю в состоянии упадка. Ее растущий отрицательный торговый баланс показывает, что США есть непроизводительный хищник-грабитель: ему необходимо высасывать до 1 млрд долларов в день в виде оттока капитала у других народов, чтобы оплатить свое потребление. США являются в этом смысле абсолютным воплощением кейнсианского потребителя, который поддерживает работу мировой экономики (во многом на пользу антикейнсианской экономической идеологии, которая выглядит сегодня господствующей!). Этот приток капиталов, который подобен десятине, выплачиваемой в древности Риму (или дарам, приносимым древними греками в жертву Минотавру), основывается на сложном экономическом механизме: Соединенным Штатам «доверяют» как надежному и стабильному центру, так что все другие, от нефтедобывающих арабских стран до Западной Европы и Японии, а теперь даже Китай, инвестируют свою прибыль в США. Поскольку это «доверие» является, прежде всего, идеологическим и военным, а не экономическим, проблема для США состоит в том, чтобы оправдать свою имперскую роль, — они нуждаются в постоянном состоянии войны, поэтому им пришлось изобрести «войну с террором», выставляя себя в качестве защитника всех других «нормальных» (не «преступных») государств. Весь земной шар, таким образом, все больше функционирует как всемирная Спарта с ее тремя классами, ныне возникающими как Первый, Второй, Третий миры: (1) США как военно-политико-идеологическая сила; (2) Европа, части Азии и Латинской Америки как промышленно-производственный регион (особое значение имеют Германия и Япония, ведущие мировые экспортеры, плюс возрастающее значение Китая); (3) неразвитый остальной мир, сегодняшние илоты. Другими словами, сегодняшний капитализм создал новую тенденцию к олигархии, замаскированную как прославление «многообразия культур»: равенству и универсализму остается все меньше места как актуальным политическим принципам… Тем не менее, едва успев установиться, эта неоспартанская мировая система начала разрушаться: в отличие от 1945 года, мир не нуждается в США, это США нуждаются в остальном мире.

На фоне этой гигантской тени европейские разногласия (германские лидеры, разозленные из-за Греции и вынужденные бросать сотни миллиардов в греческую черную дыру; и греческие лидеры, патетически настаивающие на их суверенности и сравнивающие давление Брюсселя на Грецию с германской оккупацией времен Второй мировой войны) могут выглядеть лишь мелочными и смешными.

3. «Работа сновидения» политической репрезентации

В своем анализе французской революции 1848 года и последовавших за ней событий (в «Восемнадцатом брюмера» и «Классовой борьбе во Франции») Маркс диалектически «усложнил» логику социальной репрезентации (действующие лица в политике представляют экономические классы и силы), пойдя гораздо дальше, нежели принятые трактовки этих «усложнений», согласно которым политическая репрезентация никогда не отражает социальную структуру непосредственно (отдельный политик может представлять различные социальные группы; класс может отказаться от прямого представительства и оставить другому классу работу по обеспечению политико-правовых условий его правления, как поступил английский капиталистический класс, оставив за аристократией осуществление политической власти). Исследование Маркса указывает на то, что более чем век спустя Лакан назвал «логикой означающего». Есть четыре основные версии Марксового «усложнения» — давайте начнем с исследования Марксом природы Партии Порядка, которая захватила власть в тот момент, когда революционный подъем 1848 года пошел на спад. Тайной ее существования была «коалиция орлеанистов и легитимистов в одну партию. Буржуазный класс распадался на две большие фракции, которые попеременно обладали монополией власти: крупные землевладельцы — в период Реставрации, финансовая аристократия и промышленная буржуазия — в период Июльской монархии. Бурбон — таково было королевское имя для преобладающего влияния интересов одной фракции; Орлеан — королевское имя для преобладающего влияния интересов другой фракции; только в безымянном царстве республики обе фракции могли отстаивать свои общие классовые интересы, стоя на равных началах у власти, не прекращая в то же время своего соперничества» ^{24}.

Это, таким образом, первое усложнение: когда мы имеем дело с двумя или более социально-экономическими группами, их общий интерес может быть представлен только в виде отрицания их общей предпосылки: общий знаменатель двух роялистских фракций — вовсе не роялизм, а республиканизм. И, аналогичным образом, сегодня единственная политическая действующая сила, которая последовательно представляет интересы капитала как такового, в его всеобщности, невзирая на частные разногласия, — это социал-демократия Третьего пути (именно поэтому Уолл-стрит поддерживает Обаму), именно поэтому в сегодняшнем Китае Коммунистическая партия — лучший представитель коллективных интересов капитала. В «Восемнадцатом брюмера» Маркс расширяет эту логику на общество в целом, как это видно из его резкой характеристики «Общества 10 декабря», частной армии головорезов Луи Наполеона: «Рядом с промотавшимися кутилами из аристократии сомнительного происхождения и с подозрительными средствами существования, рядом с авантюристами из развращенных подонков буржуазии в этой банде встречались бродяги, отставные солдаты, выпущенные на свободу уголовные преступники, беглые каторжники, мошенники, фигляры, лаццарони, карманные воры, фокусники, игроки, сводники, содержатели публичных домов, носильщики, поденщики, шарманщики, тряпичники, точильщики, лудильщики, нищие — словом, вся неопределенная, разношерстная масса, которую обстоятельства бросают из стороны в сторону и которую французы называют "la boheme". Из этих родственных ему элементов Бонапарт образовал ядро банды 10 декабря. /…/ Бонапарт, становящийся во главе люмпен-пролетариата, находящий только в нем массовое отражение своих личных интересов, видящий в этом отребье, в этих отбросах, в этой накипи всех классов единственный класс, на который он безусловно может опереться, да — таков подлинный Бонапарт, Бонапарт sans phrase [16] » ^{25} .

16

Без лишних слов, безоговорочно (фр). — Прим. ред.

Здесь показан радикальный вывод, к которому приводит логика Партии Порядка. Точно так же, как единственным общим знаменателем всех роялистских фракций является республиканство, так единственным общим знаменателем всех классов является экскрементальный излишек, мусор, отбросы всех классов. То есть до тех пор, пока лидер воспринимает себя стоящим над классовыми интересами, его непосредственной классовой базой может быть лишь экскрементальный остаток всех классов, отвергаемый не-класс всех классов. И, как продолжает Маркс в другом пассаже, именно поддержка со стороны «общественных отбросов» позволила Бонапарту менять свою позицию так, как ему было нужно, выступая поочередно от лица каждого класса против всех остальных [17] : «Народ должен иметь работу. Предпринимаются общественные работы. Но общественные работы увеличивают налоговое бремя народа. Стало быть, надо понизить налоги, наложив руку на доходы рантье путем конверсии 5-процентной ренты в 4-процентную. Но буржуазии надо снова подсластить пилюлю; поэтому налог на вино удваивается для народа, покупающего вино en detail [18] , и уменьшается вдвое для пьющего en gros [19] среднего класса. Существующие рабочие ассоциации распускаются, но зато правительство обещает чудеса с ассоциациями в будущем. Нужно помочь крестьянам. Учреждаются ипотечные банки, усиливающие задолженность крестьян и концентрацию собственности. Но этими банками нужно воспользоваться для того, чтобы выжать деньги из конфискованных имений дома Орлеанов. Ни один капиталист не соглашается, однако, на последнее условие, которого нет в декрете, — и ипотечный банк остается лишь декретом, и т. д. и т. д.

17

В этом абзаце процитирован перевод Дмитрия Колесника по изд.: Жижек С. Против прав человека. М.: Свободное марксистское издательство, 2010. С. 10. — Прим. пер.

18

В розницу (фр). — Прим. ред.

19

Оптом (фр). — Прим. ред.

Бонапарту хотелось бы играть роль патриархального благодетеля всех классов. Но он не может дать ни одному классу, не отнимая у другого. Подобно герцогу Гизу, слывшему во время Фронды самым обязательным человеком во Франции, потому что он превратил все свои имения в долговые обязательства своих сторонников на себя, и Бонапарт хотел бы быть самым обязательным человеком во Франции и превратить всю собственность, весь труд Франции в долговое обязательство на себя лично. Ему хотелось бы украсть всю Францию, чтобы подарить ее Франции» ^{26}.

Мы оказываемся здесь в тупике «Всего»: если «все» (классы) должны быть политически представлены, то тогда структура должна быть как в «le jeu du furet» («игре в хорька»), в которой игроки, садящиеся кругом позади одного из них, быстро передают из рук в руки у себя за спиной «хорька»; игрок в центре должен угадать, у кого «хорек» оказался в руках. Если он отгадывает правильно, он меняется местами с тем игроком, у кого «хорька» удалось обнаружить. (В английском варианте игроки кричат: «Пуговица, пуговица, кому досталась пуговица?») Однако это не все. Чтобы эта система функционировала, то есть чтобы Луи Наполеон стоял над классами, а не действовал как прямой представитель какого-либо класса, ему недостаточно локализовать непосредственную основу своего режима в отбросе/остатке всех классов. Ему нужно также действовать как представителю одного особого класса, а именно того, который недостаточно конституировался, чтобы действовать в качестве единой силы, требуя активного представительства. Такой класс людей, которые не могут репрезентировать себя и могут быть только репрезентированы — это, конечно, класс крестьян — мелких держателей наделов. «Парцельные крестьяне составляют громадную массу, члены которой живут в одинаковых условиях, не вступая, однако, в разнообразные отношения друг с другом. Их способ производства изолирует их друг от друга, вместо того чтобы вызывать взаимные сношения между ними. /…/ Они поэтому неспособны защищать свои классовые интересы от своего собственного имени, будь то через посредство парламента или через посредство конвента. Они не могут представлять себя, их должны представлять другие. Их представитель должен вместе с тем являться их господином, авторитетом, стоящим над ними, неограниченной правительственной властью, защищающей их от других классов и ниспосылающей им свыше дождь и солнечный свет. Политическое влияние парцельного крестьянства в конечном счете выражается, стало быть, в том, что исполнительная власть подчиняет себе общество» ^{27}.

Только эти качества вместе образуют парадоксальную структуру популистско-бонапартистского политического представительства: возвышаться над всеми классами, перемещаться среди них, прямо опираться на отброс/остаток всех классов, плюс, в завершение, ссылка на класс тех, кто не способен действовать как коллективная сила, добиваясь политического представительства. (Не трудно различить в этой тройной конструкции лакановскую триаду Воображаемое — Символическое — Реальное: мелкое крестьянство как воображаемая основа режима Наполеона III; символическая игра в хорька с перепрыгиванием из одного (под) класса в другой; и реальное — подонки всех классов.) На что эти парадоксы указывают, так это на невозможность 100-процентной политической репрезентации (вспомните глупость Рика Санторума [20] , который в начале 2012 года сказал, что в отличие от движения «Оккупай Уолл-стрит», претендующего на представление интересов 99 % американцев, он представляет интересы всех 100 %). Как сказал бы Лакан, классовый антагонизм делает такое 100-процентное представительство невозможным, ведь классовый антагонизм означает, что не существует нейтрального «Всего» общества — всякое «все» тайно предпочитает определенный класс.

20

Рик (Ричард Джон) Санторум (р. 1958) — бывший сенатор от Республиканской партии, до апреля 2012 г. вел борьбу за пост кандидата в президенты США от своей партии. — Прим. ред.

Вспомните аксиому, которой следует значительное большинство сегодняшних «специалистов» и политиков: нам все время говорят, что мы живем в сложные времена бюджетного дефицита и долгов, когда всем нам необходимо разделить общий груз и согласиться на более низкие жизненные стандарты — всем, за исключением (самых) богатых. Идея более высокого их налогообложения — абсолютное табу: если мы это сделаем, говорят нам, то богатые потеряют стимул инвестировать и создавать новые рабочие места, и все мы пострадаем от последствий этого. Единственная возможность выбраться из трудных времен — это бедным стать беднее, а богатым стать богаче. И если богатые оказываются под угрозой потерять некоторую часть своих доходов, общество должно помочь им: преобладающее мнение о продолжающемся финансовом кризисе (что он был вызван чрезмерными государственными заимствованиями и расходами) беззастенчиво противоречит тому факту, что от Исландии до США изначальной причиной были большие частные банки — чтобы предотвратить банкротство этих банков, государству пришлось вмешаться с огромным количеством денег налогоплательщиков.

Обычный способ отрицания антагонизма и представления чьей-либо позиции как представительства «всех» — это спроецировать причину антагонизма на кого-то, вторгающегося извне и выступающего в качестве угрозы обществу как таковому, антисоциального элемента, экскрементального избытка. Именно поэтому антисемитизм — не просто одна из идеологий; это идеология как таковая, e'h' [21] . Она воплощает нулевой уровень (или чистую форму) идеологии, обеспечивая ее простейшие координаты: социальный антагонизм («классовая борьба») мистифицируется/замещается таким образом, что его причина проецируется на вторгающегося извне. Лакановская формула «1+1+а» поясняется классовой борьбой лучше всего: два класса плюс «еврей» как избыток, как объект а, дополнение к антагонистической паре. Функция этого дополнительного элемента двойная: это фетишистское отрицание классового антагонизма, хотя, именно как таковой, он выступает и олицетворением классового антагонизма, вечно препятствуя «классовому миру». Иными словами, если бы у нас было только два класса, 1+1 без дополнения, то мы бы получили не «чистую» классовую борьбу, а, наоборот, классовый мир: два класса, дополняющие друг друга в гармоническом Целом. Парадокс, таким образом, в том, что именно тот элемент, который затемняет или замещает «чистоту» классовой борьбы, служит ее побуждающей силой. Критики марксизма, которые указывают, что в социальной жизни всегда больше двух классов, упускают, таким образом, самую суть: именно потому, что всегда есть больше, чем два противоборствующих класса, есть классовая борьба.

21

По преимуществу (древнегреч.). — Прим. ред.