Год в Касабланке

— Ни в коем случае нельзя давать деньги, — сказала она. — Сегодня дадите деньги имаму, назавтра здесь выстроится пятикилометровая очередь желающих.

— Так что же мне делать?

— Вы можете помочь местной школе.

Крохотная классная комната без окон была пристроена к стене мечети. Внутри обнаружились несколько потертых стульев, самодельных столов, с десяток томиков Корана и пожилая классная дама, вооруженная обрезком оранжевого резинового шланга. Не было ни досок, ни плакатов, ни электричества. С восьми тридцати утра и до трех часов дня эту темную комнату заполняли сорок ребятишек. Дважды в день, проходя мимо, я слышал свистящий звук рассекающего воздух шланга и пронзительный визг провинившегося ребенка.

Зохра сказала, что телесные наказания делают детей сильными, но пользу от них ребятишки понимают только позже, когда подрастут. Она также рассказала мне, что ее братьев били в школе до бесчувствия, поэтому теперь, став взрослыми, они ведут себя как ангелы.

— У них до сих пор сохранились шрамы, — поведала она, когда мы отправились в центр города за покупками для школы.

— Ты имеешь в виду зарубки в их сознании? — спросил я.

— Нет, нет, — ответила Зохра. — Я говорю об их спинах.

В выстроенном в стиле ар-деко старом квартале возвышался колоссальный жилой дом постройки архитектора Бэссоно с прилепившейся к нему сбоку гостиницей «Линкольн». Словно живое напоминание о французской колониальной эпохе, этот заброшенный дом занимал целый квартал по бульвару Мохаммеда Пятого. Он был построен в великолепном франко-мавританском стиле с применением всех современных по тому времени архитектурных приемов. Тут и арки с арабесками филигранной ковки, и изысканные карнизы, и бесконечная лепнина по фасадам. Но «золотой век» Касабланки почти стерся из памяти ее обитателей. И теперь роскошное здание, построенное Бэссоно стояло никому не нужное, никем не любимое в ожидании сноса. За ним располагался огромный базар Дерб Омар.

Все лавки там битком набиты картонными коробками с дешевым товаром. Чего только нет в этих коробках: китайские вазы, экзотический чай, разукрашенные фигурки, хромированные канделябры, розовые пластмассовые куклы и школьные принадлежности. Я потратил целый день на покупку цветных карандашей, мелков, фломастеров, красок, учебников, тетрадок и ручек. Я приобрел сорок прочных портфелей, а также наглядные пособия, географические карты и классную доску для учительницы с оранжевым шлангом.

На следующее утро мы доставили коробки в класс, к радости детей и к досаде имама. Он погрозил мне указательным пальцем, а потом многозначительно потер его о большой палец. Когда мы с Зохрой затаскивали в класс доску, на дороге с мягким урчанием показался «рэйндж-ровер» архитектора. За ним следовал побитый японский грузовичок с лысой резиной и ветровым стеклом, покрытым паутиной трещин. Сзади в нем сидела дюжина самых диких людей из всех, которых я когда-либо видел: покрытые шрамами с головы до пят и с ненормально развитыми мышцами плеч. Выражение их лиц было жестоким и садистским. Незнакомцы напоминали преступников, приговоренных к каторжным работам, и были вооружены молотками — не теми маленькими, которыми мы пользуемся для домашних дел, — а настоящими строительными кувалдами.

Мохаммед-архитектор протянул мне свою бархатную ладонь для рукопожатия. Она была мягкой и теплой, как новая замша. Еще в дверях он подсунул мне реквизиты своего парижского банка и попросил положить на его счет весьма приличную сумму. Мохаммед сказал, что мне нужно только перевести деньги и все мои проблемы будут решены.

Мы с Рашаной наблюдали, как он плавно скользил по дому, а шумная команда разрушителей с кувалдами топала следом за ним. В правой руке архитектор держал красный китайский маркер, в левой руке — мобильный телефон. Он задерживался у каждой стены и изучал ее короткое время, прежде чем либо пометить ее крестом, либо отправиться дальше. Он говорил что-то на ходу, вернее, слушал сердитый голос на другом конце линии.

К концу этого телефонного разговора команда разрушителей принялась за свое ужасное дело. Они разбивали своими кувалдами одну стену за другой, и при этом в глазах их была полная безучастность. Я призвал рабочих остановиться, чтобы мы могли обсудить радикальные изменения, но меня никто не слышал. Архитектор перешел в сад, подальше от шума, издаваемого сталью, крушащей камень. Сердитый голос продолжал что-то выговаривать ему по телефону. Я выбежал и жестами попытался привлечь его внимание.

Мохаммед защелкнул телефон.

— Oui?

— Эти сумасшедшие рушат дом! — закричал я. — Велите им прекратить.

Архитектор достал кожаный бумажник из нагрудного кармана, вынул оттуда сигару и прикурил. Глубоко затянувшись, он покачал головой.

— Увы, не могу, при всем желании, — сказал он спокойно. — Если эти люди что-то начали, их уже никто не остановит.

В тот вечер сторожа пришли ко мне с протестом. Они были действительно очень возбуждены и хотели знать, почему дюжина громил разломала столько стен. Я признался им, что и сам в шоке, и уверил, что у архитектора все под контролем.

— Он учился в Париже, — сказал я так, как будто этим все объяснялось.

— Но вы ничего не понимаете, — заявил Осман.

— Чего я не понимаю?

— Что вы расстраиваете Квандишу.

На следующий день Зохра потратила час, чтобы успокоить сторожей. Она поклялась им могилой бабушки, что мы совершим обряд, чтобы почтить джиннов. Она также обещала, что все мы будем, заходя в комнату, выкрикивать наши имена, чтобы Квандиша и его дьявольская родня, услышав нас, смогли вовремя уйти. Сторожа слегка повеселели. Они сказали, что чувствовали бы себя намного спокойнее, если бы мы каждый вечер посыпали перед сном полы в нашей спальне солью. После чего попросили, чтобы я снова начал оставлять Квандише пищу. Я пообещал подумать, что можно в этом плане сделать, но сказал, что денег на дополнительную еду нет, поскольку мне нужно платить архитектуру очень много в твердой валюте.

Прошло два дня. Работа в доме, подпитываемая моими банковскими переводами в Париж, начиналась с раннего утра. На третий день команда разрушителей закончила свою деятельность и с криками исчезла в сумерках. На их долю пришлось немалое вознаграждение. Когда пыль улеглась, я пошел посмотреть, что получилось. Картина моему взору предстала весьма унылая. Десять стен было снесено, а в остальных зияли сквозные дыры. Ариана спросила у меня, зачем эти плохие дяди так много всего разрушили. Я объяснил, что все это только к лучшему и сделано для того, чтобы когда-нибудь они с Тимуром смогли бегать по дому и им не мешали бы стены.

— Баба, — сказала дочка, — ты говоришь неправду.

После терактов 11 сентября и взрывов, совершенных подрывниками-смертниками в мае предыдущего года, я остерегался открыто посещать американские заведения. Франсуа предупредил, чтобы я избегал ресторанов «Макдоналдс» в первую очередь. Подобных заведений немало по всей Касабланке, и они очень популярны среди молодых марокканских семей.

— Когда начнется заваруха, отряды террористов-смертников сразу же нанесут по ним удары, — сказал француз.

— Но Ариане нравится в «Макдоналдсе».

— Если уж придется туда идти, — ответил Франсуа, — то садитесь поближе к центру. Если террорист решит подорвать себя, то он наверняка будет нервничать. И вытащит чеку, как только войдет в дверь.

В конце августа пришло время записывать Ариану в школу. Нам было тяжело решиться посылать ее в одну из трех американских школ. Как и рестораны «Макдоналдс», они наверняка тоже были потенциальными целями террористов. Но тут мы узнали, что рядом с нашим домом открывается новое учебное заведение. Преподавание в нем будет вестись на английском, арабском и французском языках так, чтобы к шестому классу все ее ученики полностью овладели ими. С самого первого дня, едва лишь переступив порог этой школы, Ариана полюбила ее. Она быстро подружилась с другими ребятами, и ей очень понравились черепахи, которые там жили.