Год в усадьбе

II. «Я вышел в ночь. Полуувядший сад…»

Я вышел в ночь. Полуувядший сад благоухал в осеребренных дымах, фонтанами аллей неисчислимых просвечивало кружево аркад. И проходя вдоль миртовых оград, я запах узнавал цветов любимых… Вот и бассейн: на водах недвижимых уснули, лебеди у балюстрад. Как в зеркале, садовая руина и кипарисы отразились в нем, шиповником заросшая куртина и статуи богинь. И вея сном, из пасти у чугунного дельфина струя бежала в лунный водоем.

III. «Я наклонил лицо над водоемом…»

Я наклонил лицо над водоемом, в мои глаза взглянула глубина прозрачных вод: огромная луна плыла внизу на небе незнакомом. О, как влекла подводная страна в печаль свою нездешнюю, к истомам, которых нет на свете, к лунным дремам, к преображению земного сна… На рубежах державы чародейной я призрак вызывал отшедших дней и слушал тишину благоговейно, и сумраки аллей сливались с ней, струи журчание и мгла теней и блеск луны на мраморе бассейна.

IV. «И все смешалось: ночь, вода и тени…»

И все смешалось: ночь, вода и тени, развалина и статуи богинь… Один среди мерцающих пустынь я плыл в ладье по воле наваждений. Ни свет, ни тьма — туманы отражений, скользящих волн опаловая синь, чуть слышный плеск, волшебная теплынь да спутник мой, дельфин, за мною в пене… Кто я? Куда плыву? Ах, все вокруг в просторах сказочных мне было внове. Куда?.. И голоса запели вдруг — необычаен был призывный звук: «Плыви, плыви к царевне Меодове!..» Но песнь оборвалась на полуслове.

V. «И только дивные замолкли зовы…»

И только дивные замолкли зовы, смотрю — у пристани всплеснул дельфин, и уж несут ковровый паланкин навстречу мне послы от Меодовы. Их семеро, горбаты как один, — страшилища, но мне служить готовы: ведут меня, почтительно-суровы, сажают не спеша под балдахин. Покорствуя незваным скороходам, над головами их, как падишах, вознесся я на шелковых коврах и чуть дыша, невидимый уродам, покачиваясь в шаг под зыбким сводом, разглядывал их тени в камышах.

VI. «Тропа давно кружила в гору. Слева…»

Тропа давно кружила в гору. Слева уступами утесы плыли ввысь, и корни цепкие по ним вились змеиного, распластанного древа. А справа — там, где, выдохнут из зева дремучей пропасти, туман повис, там черный цвел между камней ирис, цветок забот, уныния и гнева. Все круче и тесней нагорный путь стремниной каменной, к безвестной цели. Узка тропа, и некуда свернуть — страна пустынная: бесплодье, жуть, сухие мхи, обветренные ели да серный дух из придорожной щели.

VII. «Под облака — семь ярусов зубчатых…»

Под облака — семь ярусов зубчатых, узорами невиданной резьбы разубраны гранитные столбы, на скалах — тени от шатров рогатых. Как идолы у входа в черных латах, опершись на щиты, стоят рабы, а на щитах зловещие гербы: семь жаб, в кольчатом обруче, крылатых. Она в плену, в плену у колдуна! — дивился я, замешкав на пороге. Но тут ворота настежь: кто-то строгий махнул клюкой из узкого окна, и под-руки четыре горбуна ввели меня в заклятые чертоги.

VIII. «Насупленный, нос клювом, одноглаз…»

Насупленный, нос клювом, одноглаз, горбат, космат, на паука похожий вскочил колдун, урод, землистокожий и зашипел, в дверях приметя нас. И вскинулся весь двор его тотчас: шуты, шутихи, евнухи, вельможи, толпою обступив, шипели тоже, приплясывали, злобно подбочась. Где ж, где опта, царевна Меодова?.. Но не успел я выговорить слова — колдун-горбач ощерился опять и знак дает: завыла злая рать, на клочья растерзать меня готова. Я вырвался, к воротам — и бежать..

IX. «оня, коня! И крутобедрый конь…»

Коня, коня! И крутобедрый конь — ко мне: храпит и вздрагивает в мыле. Слились, взвились, умчались, закружили, — земля горит, из-под копыт огонь. И мимо, мимо колдовские были, вершины скал и топей дольных сонь, неистов конь, не сдержишь — только тронь: крылатый вихрь, клубы кремнистой пыли! Лети, нежданый друг, — скорей, скорей в полдневный край, к великому Султану! Он справедлив, полки его достану, по круче двину боевых коней и на гнездо бесовское нагряну. Остерегись, горбатый чудодей!

X. «Дворец Султана — как морское дно…»

Дворец Султана — как морское дно: в подвалах сонных золотые руды, чеканных сбруй, клинков дамасских груды, телки Багдада, смирнское руно. Недаром чужеземные верблюды к нему протаптывали путь давно: набиты сундуки полным-полно, все жемчуг, бирюза да изумруды. Но не сокровища — на что они? — не подвиг ярости и отомщенья… Иное сердцу снилось утешенье: Занеба, дочь Султана… Ах, в те дни я жил мечтой: все помыслы мои к Занебе страстное влекло томленье.

XI. «Ты узнаешь ли? Матерью-луной…»

«Ты узнаешь ли? Матерью-луной я создана из сумрака ночного и с той поры у чародея злого ждала, томясь. И ты пришел за мной! Сильна любовь, чудесен рок земной: не для тебя ль я воплотилась снова? Перед тобой — Занеба-Меодова, возлюбленная лунной тишиной». «Люблю тебя, Занеба! Образ твой — как вешний цвет с неведомой вершины». «Как небо звездное, твой взор единый, люблю тебя, пришелец роковой». «Твой голос, нежная, как гуд пчелиный». «Твой поцелуй — как мед, желанный мой».

XII. «И пир — горой! Стоит в палатах злачных…»

И пир — горой! Стоит в палатах злачных веселья гул до утренней звезды, гостеприимны пышные сады, играет пена в хрусталях прозрачных. Заморские на золоте плоды, в алмазах слуги — рой арапов мрачных. Не молкнут здравицы за новобрачных под звуки флейт и струнные лады. Невеста милая со мною рядом. Не говорит — сияет, и тишком коснется чуть сафьянным сапожком: то пригрозит невинно-смелым взглядом, то вдруг задумалась невесть чем и вспыхивает вся, зовет к отрадам.