Год Змея

Никто не захотел.

Вместо княжеского венца Хортиму нашли подбитую соболем шапку — уж не Фасольда ли? Воевода больше не искал ссоры, только стоял в стороне и пощипывал седой ус и, как говорили позже, даже улыбался.

Арха торжественно откупорил бочонок. В Сокольей дюжине были воины знатного рода, такие, как Латы — сын вельможи, но матерью Архи была простая кухарка, и тот и знать не знал про таинства правителей Гурата. И говорил то, что лежало на сердце.

— Будешь нам князем, Хортим Горбович? — спросил Арха строго, перехватывая бочонок.

— Буду.

Хортиму на лицо хлынуло вино из пригоршни, хотя он ожидал лишь нескольких капель на лоб, и поэтому закашлялся.

— Будешь нам как отец родной? Будешь править нами мудро и справедливо?

На этот раз он уже задержал дыхание:

— Буду.

Драккар качался на волнах. Солнце освещало сокола на хлопающем парусе, и небо над Хортимом разбегалось от края до края — светлое, пронзительное. И было это небо древнее и спокойнее шумящей на палубе дружины: вмиг посерьезневшего Архи и Ежи, не отходившего от рулевого весла, Латы, Инжуки и многих людей, чьи лица выдубили суровые морские ветры… И небо это отдавало кислотой просочившихся в рот капель.

Кифу бы венчали на княжение правильно. Божий человек взял бы с него клятву, которую давали прежние правители. И пахло бы ладаном, миром и воском, и мир бы плясал в мерцании чарующих сводов гуратского собора. Но Хортим — не его брат, и его вокняжение — драккар и волны, горстка одичавших воинов и палуба, скользкая от вина.

— Будешь ли ты вести нас во что бы то ни стало, Хортим Горбович? Будешь ли ты заботиться о благополучии Гурат-града и всех тех, кто живёт на твоих землях?

— Буду, — выдохнул он, и Арха от избытка чувств выплеснул ему на волосы всё, что оставалось в бочонке. Залило лицо, шею, рубаху, доски под сундуком — но сейчас это не имело никакого значения.

Арха бросил себе под ноги бочонок, и тот раскололся. Хортим даже не протёр глаза рукавом и лишь почувствовал, как кто-то косо надел ему на голову чужую шапку с собольим мехом.

— Вот, — вытягивал осипший Арха, — наш государь.

Хортим поднялся, и под его сапогами захлюпали лужи. Палуба запрыгала быстрее — не рухнуть бы, не рухнуть, не… Голова кружилась от запаха соли и хмеля, но ноги стояли прочнее, чем когда-либо на корабле.

— Хортим из рода Горбовичей, князь Гурат-града, владыка Пустоши.

Хорошо, что из всех тукеров тебя слышал лишь Инжука, думал Хортим.

Тут же грянул оглушительный гром голосов, и к гуратскому князю подскочили люди, и они хлопали его по спине, мяли за плечи, жали ему руки. Шапка соскользнула с влажных волос, но никто этого не заметил. Хортим наконец-то смахнул вино с ресниц и увидел слившееся с танцующей водой небо, чьи-то ладони и шеи. Его поздравляли и заключали в медвежьи объятия, ему что-то кричали в уши — но, извернувшись, Хортиму удалось чудом высмотреть Вигге. Тот стоял неподалёку от ликующего Ежи и выглядел так, будто был совершенно ни при чём.

***

Девятиозёрный город, приземистый и деревянный, по-купечески шумный, действительно стоял на девяти небольших озёрах в пологом изломе гор. Дома его жители возводили на мостках, и у их крылец качались длинные узкие лодки, гружёные рыбой, пушниной и мелкой утварью. Узорные тарелки и пузатые корчаги, стеклянные бусы, костяные гребни, бочки и сапоги — пестрели базары, расположенные на негниющих липовых настилах. Шуршали рассекающие воду вёсла. Под ногами скрипела древесина, и кто-то громко спорил о цене.

Приближение драккара Хортима Горбовича вызвало переполох: боевые корабли к добру не ходили. Даже если щиты на их бортах были повёрнуты впалой стороной. То ли дело торговые, которые десятками останавливались в Девятиозёрном городе. Ветер надувал парус с вышитым гербом — и страх жителей сменялся любопытством. На пристани продавцы выглядывали из-за своих лотков, а покупатели, все как один, бросали перебирать орехи и связки сушёных ягод. Рыбаки вставали в полный рост на качающихся лодках. Вести разлетелись быстро — приехал сюда не то враг, не то гонец, не то страшно родовитый князь.

Хортиму Горбовичу понравился Девятиозёрный город. Не восхитил, конечно, так, как Волчья Волынь, но по-своему очаровал. Эти мостки и эта перекатывающаяся под ними вода с налипшим сверху туманом, купцы в меховых шапках и их краснощёкие дочки в пушистых шубах, лодочники и громкоголосые зазывалы в дублёной коже… Повсюду — звон и шелест, стук и многоголосие разговоров. Кувшины с мёдом, ножи, ленты для девичьих кос и рассыпанный янтарь. Дышалось здесь легче, чем в грозной Волыни. И хотелось рассматривать дома и рынки, подставляя под солнце устало улыбающееся лицо.

Встречал дружину сам Чуеслав Вышатич и горстка его соратников. Озёрный князь был крепок и черноволос. Широкоплечий, с открытым лицом — выступающий лоб, прямой нос, серьёзный, но вместе с тем добродушный взгляд. Одевался Чуеслав просто, не богаче местных торговцев: на рубаху накидывал дублёнку, не застёгивая, не носил ни колец, ни браслетов — лишь кожаные тесьмы в косах.

— Глазам своим не верю, — и весело, и осторожно проговорил Чуеслав, когда Хортим ступил на пристань. — Неужели и вправду Горбович?

Спутать было сложно. Хортим был устал, худ и изуродован Сарматом, Чуеслав — здоров и полон сил. Но едва они оказались рядом, любой бы ответил, кто из них сын кожемяки, а кто — гуратского владыки. Хортим всегда разговаривал вежливо и приветливо, но как он держал себя, как шагал, как заставлял себя слушать, ненароком вскидывая породистый нос. Фасольд смотрел на него, сходя с корабля следом, — осанка, излом губ и бровей, голос. Хортим напоминал своего отца куда больше, чем привык думать.

— Вправду, — ответил нововенчанный князь, склоняя голову. — Я Хортим Горбович, а это мои люди. Мы пришли с миром, так не откажи нам в приюте.

— Добро, — улыбнулся Чуеслав. — Будьте моими гостями. Но вот уж кого я не ожидал увидеть в своём городе, так это человека твоего рода.

Неудивительно. Как рассказал позже сам Чуеслав Вышатич, даже мелкие окрестные князья избегали встреч с ним, а когда всё-таки приезжали — куда денешься, если озёрные порты процветают? — смотрели свысока. Чуеслав не обижался: сын кожемяки не был им ровней, да и не старался стать. Заботился лишь о процветании Девятиозёрного города и его жителей и не пытался взлететь выше, чем следовало.