Год Змея

По девичьей руке пробежала густая капля крови — до самого локтя, но Рацлава не обратила внимания. Пей, свирель, пей, сколько потребуется. Ах, было в лесу становище, и бурлили под ним болота, и клубились вокруг него стоны людей и звон оружия…

— Довольно, — сказал Шык-бет. — Ты играешь слишком долго.

Чтобы Рацлава закончила, ему бы пришлось отрывать свирель от её набухших губ. Девушка яростно рванула следующую нить железа, и нож Шык-бета дрогнул, оцарапав атаману ладонь.

Мужчина удивился. Сколько правил этим лезвием, сколько крутил рукоять, даже не глядя на умелые пальцы, — нож ни разу не ранил своего хозяина. Ах, разбойничий атаман, знаешь: полз как-то по перевалам один караван, и северные ведьмы предсказывали ему долгий и опасный путь. Кольчужное кружево, хитрые ловушки и пророчества горше диких ягод — где теперь воины каравана, Шык-бет? Их души — в клювах голубок, их тела — в пепле, и лишь их головы — на кольях.

Рацлава не могла спутать: рядом сражались люди. Она чувствовала их, думала о них, и… Пусть льётся её песня, бесконечная, долгая, как и эта ночь, проведённая в лагере на разбойничьих болотах.

— Я сказал — довольно, — рявкнул Шык-бет, вытирая ладонь о штанину. Атаман, упершись локтями в колени, наклонился и пристально взглянул на гладкое лезвие.

Верный нож взвился, и Шык-бет напоролся на него горлом.

Нити лопнули, и полотно раскрошилось, словно и не было никогда. Нож Шык-бета со звоном упал на пол. Разбойничий атаман забулькал, засипел — и, взметнувшись, завалился набок. Кровь его хлынула на ложе, на колени Рацлавы, на её исподнюю рубаху.

Песня испуганно застыла. По комнате пролетел сквозняк и затушил почти все сальные свечи.

Рацлава отпустила свирель и поднесла окровавленные ладони к незрячим глазам. Она даже не успела осознать, что сумела сотворить её музыка, — лицо девушки впервые исказил ужас. Зачем она сделала это? Ей всё равно некуда бежать. Она слепа, и вокруг — болота. Как измучают её разбойники за смерть своего атамана? Не так ли, что первоначальная доля покажется сладкой? Ведь звуки боя — это, конечно, буйства спешащей сюда ватаги.

Голова ещё подёргивающегося Шык-бет лежала у её колен — наполовину атаман сполз наземь. Рацлава прижала ладони к щекам и потом, безвольно опустив, вскинула лицо к потолку. Она сидела так долго — тело успело затечь. И грохот и проклятия за дверями становились всё различимее.

Значит, не быть Рацлаве женой Сармата-змея. И умирать ей гораздо раньше летнего солнцеворота — главное, чтобы об этом не узнал Ингар. Бедный Ингар, он не вынесет, если ему расскажут, что разбойники растащили его любимую сестру на кусочки.

…Дверь вынесли сильным плечом. Рацлава сидела, не шелохнувшись, пусто глядя наверх. Нельзя было понять, где её кровь, а где — Шык-бета: в рдяных подтёках были её руки и ложе атамана. Пятна расплывались на животе и на подоле, на груди, где свирель касалась одежды. На молочно-белых щеках остались багряные разводы, стекающие до шеи. Услышав шаги, Рацлава повернула к вошедшему лицо — мертвенно-спокойное, будто мраморное, и кровь на её коже напоминала боевую раскраску.

Совьон, опуская обнажённый меч, переводила взгляд с распластанного Шык-бета на драконью невесту и от удивления не могла вымолвить ни слова.

========== Зов крови VIII ==========

Кригга медленно переступала босыми ногами по холодному камню. В её косе терялись зёрна винно-розового турмалина и гроздья слюды, прозрачной, будто слеза. Подол мягкого песочного платья, расшитого золотой нитью, клубился ниже лодыжек. Девушка, едва дыша, касалась пальцами шероховатых стен и боязливо шла вперёд. Матерь-гора вывела Криггу в залу — исполинскую, напоминавшую чашу, выложенную базальтом с наполовину истёртыми картинами древних сказаний. И над залой плескалось небо.

Девушка впервые за несколько месяцев увидела солнечный свет. Глаза резануло болью, но Кригга не прикрыла лицо. Лишь утёрла брызнувшие слёзы. Она хотела видеть это пылающее жаром солнце, с расплавленной желтизной которого не сравнились бы все янтари, цитрины и сердолики чертогов Сармата. Она хотела вечно стоять и, запрокинув голову, смотреть на это бескрайнее небо, голубее которого не было ни топазов и ни сапфиров. Не было у Сармата и кружева, способного превзойти весёлые барашки облаков. Легкие, нежные, кипенные, они плыли над Криггой — девушка улыбалась и плакала одновременно, и в её зрачках отражалась бездонная вышина.

Криггу разрывало чувство щемящего восторга. Не выдержав, драконья жена закружилась по зале, смеясь и простирая к небу руки: уже и не верила, что однажды его увидит. Кригга танцевала долго — до тех пор, пока её грудь не опалило. Ноги отяжелели, и девушке пришлось сесть, утирая с щёк пот и слёзы. Радости было столько, будто её выпустили на волю. Кригга прижималась спиной к стене и, шевеля босыми ступнями, подставляла под солнце лицо — веснушчатое, с громоздким подбородком и светлыми ресницами, но такое счастливое.

А потом ветер сменился, и с неба дохнуло теплом. Кригга услышала звук — не то утробный рокот, не то громкий шелест. Ликование исчезло: девушка вскочила и вытянулась, как струна, желая, чтобы её лопатки продавили неровный базальт залы.

Над исполинской чашей кружил дракон. Кригга смотрела на него снизу вверх и видела распахивающиеся кожистые крылья и пару лап, чешуйчатое брюхо и взметающийся хвост. Туловище Сармата перекрыло солнце, и на лицо Кригги легла тень.

Девушка облизнула пересохшие губы. Первой её мыслью было бежать, бежать изо всех сил, но Кригга понимала: не убежит. А если даже и доберётся до двери, вряд ли её выпустит Матерь-гора. Сармат изогнул шею и повёл крыльями, устремляясь вниз; гребни на его спине блеснули кроваво-алым. И от этого света глаза полоснуло болезненнее. Кригга прижималась к стене так сильно, что хрустели кости, — боялась, что её заденет дракон. Но нет — в зале хватало места. И Сармат, выпуская из ноздрей бесцветный пар, тяжело, с царапающим звуком опустился на камень когтистыми задними лапами. Передних у него не было, и девушке показалось, что дракон должен был непременно завалиться и рухнуть, подмяв под себя голову. Вместо этого он выпростал крылья, прижимаясь к полу брюхом. Из его горла вырвался рёв, и вокруг Сармата поднялись клубы мелкой базальтовой крошки.

Кригга старалась не дышать и не поддаваться страху. Она уже видела его такого — медного, огромного, могучего. Сармат не убил её тогда, не убьёт и сейчас — ведь не убьёт, верно? Кригга думала, что она провела в одиночестве чудовищно много времени, не встречаясь ни с Маликой Горбовной, ни с Сарматом в теле человека. Но едва ли уже наступило лето.

У дракона были янтарные глаза. У мужчины, который взял Криггу в жёны, — лишь янтарные прожилки в тёмном гагате. Сармат, неспешно сворачиваясь кольцом, ложился в середине залы и смотрел на девушку, склоняя морду. Кригга задышала чаще и глубже — грудь её заклокотала. Не бояться не получалось. На вдохе алые пластины Сармата расходились, и между ними пробегали медовые нити. На выдохе из его ноздрей снова вылетали струйки пара.

Гребнистый хвост со скрежетом опустился на пол: Кригга не удержалась и вздрогнула. Может, она была далеко не самой смелой из женщин, но между ней и драконом, уничтожившим древний Гурат-град и одни боги ведают, сколько ещё городов, — расстояние в дюжину локтей. Если бы Сармат захотел, то дохнул бы на Криггу пламенем. И занялось бы её расшитое песочное платье, запылала бы длинная коса, и расползлась бы кожа, обнажая чернеющую плоть…

Сармат ударил хвостом второй раз и, изгибаясь, опустил голову на пол. Будто домашняя кошка — пронеслась мысль. Кригге понадобилось время, чтобы догадаться: дракон бил хвостом не угрожающе, а нетерпеливо. И почти игриво — так чего же он ждал? Собрав всю волю, девушка оттолкнулась от стены — и на первом шаге неизящно покачнулась, едва не упав. Идти к Сармату было ещё страшнее, чем просто стоять. За первым шагом был следующий, и ещё один, и ещё — наконец Кригга приблизилась к дракону. Осторожно обошла его морду и оказалась сразу у бока. Затаив дыхание, медленно подняла руку и коснулась алых чешуй. Твёрдые. Горячие. Тут же между пластинами пробежала янтарная прожилка шире прочих, дохнуло жаром, и Кригга боязливо отдёрнула пальцы.