Год змея

Цепи были крепки, но не крепче клинка Ярхо.

«Все, кто шел за тобой, либо отреклись, либо погибли. В Халлегате княжит Хьялма, и люди его любят. Вот уже три года мать носит траур — едва ли по Инголу. В мире спокойно без тебя, Сармат». Ярхо процедил еще одну короткую фразу и, схватив брата за ворот, рывком поднял на нетвердые ноги. На полу лежали разрубленные цепи.

Покачиваясь, Сармат прищурился сильнее, совсем по-змеиному. Потер вспухшие лиловые запястья. Провел грязными пальцами по рыжим космам, падающим на лопатки. Сплюнул под босые ноги и, вытерев рот рукавом, тихо спросил:

— Почему пришел?

Ярхо ему так и не ответил.

Он не ответит и позже, когда Хьялма возведет для братьев новую тюрьму, самую неприступную из всех. Когда их имена расщепят на легенды, княжества закипят в крови, а шаманы айхов-высокогорников проклянут хитрого человека, укравшего себе тело дракона. Ярхо бы не сказал и полслова о своем предательстве, но Сармат умел выуживать целые фразы. Даже спустя тысячу лет, которую Ярхо провел, врастая в гору.

Тысячу лет спал дракон, пойманный в ловушку Хьялмы и заключенный в обезображенное тело собственной матери. Тысячу лет Ярхо не знал сна — камень заменил его мышцы и кости, заполнил жилы. Он стоял, и горная порода была продолжением его позвоночника. Она обездвижила его ноги, сковала руки, сдавила грудь. Сармат спал, и под медными пластинами текли горячие токи крови. Из ноздрей выходил прозрачный пар, рассеивающийся над медовым блеском монет. Но сердце Ярхо остановилось, а горло забил гранит.

Высилась Матерь-гора: с юга ее стопы лизала Пустошь, с северо-запада — теплое Перламутровое море. К востоку лежали богатые деревни камнерезов — они платили хорошую дань. Сармат-змей охранял несметные сокровища, и его владычество крепло клинком Ярхо. Говорили, не было воина лучше него. Говорили, его не взять ни огнем, ни железом — страшен Ярхо-предатель. Он шел, и горы содрогались под его ратью.

* * *

— Ты помнишь Халлегат, Ярхо?

Не каждое княжество могло отправить Сармату людей. Везти рабов и невест было куда сложнее, чем сундуки, — люди бежали, заболевали и калечились в долгом пути. Сам Сармат забирал лишь девиц из земель, лежащих перед Матерь-горой, будто на ладони: поселения в Пустоши, деревни камнерезов и кибитки ирменков, горных кочевников с берегов Перламутрового моря. Выходило, что в некоторые полнолуния он оставался без пленных и жен.

И тогда, сидя в одном из своих чертогов, в окружении золота, бронзы и лоз драгоценных камней, Сармат пытался разговорить брата.

— Ярхо?

Кажется, начинался десятый август после его пробуждения. Сармат уже освоился в мире: жены научили его новому, изменившемуся языку, а драконьи глаза запомнили, как перекроились княжества за тысячу лет. Халлегат — в этом слове Сармат слышал тягучий мед и грохот щитов. Город их предков: они родились в Халлегате, выросли, а годы не оставили ни камня от его стен. Ярхо помнил его, но и только. Он не чувствовал сожаления.

— Вчера я пролетал над ним. На месте Дубовых чертогов прорезались скалы. Река высохла, и там, где отец собирал дружины, разросся бурьян. Площадь утонула в земле, а башни рассыпались. Я пытался разглядеть усыпальницы, но не нашел и следа.

Сармат возвращался к Халлегату не впервые, но в его голосе всегда слышалась боль. Ярхо стоял справа от княжеского трона, на котором полулежал брат, и молчал: ему не было дела и до живого города, не то что мертвого. Он бы сам сровнял его с землей, сам бы разрушил усыпальницы рода.

— Отец… Он говорил, что Халлегат вечен. — Сармат грустно усмехнулся. Он крутил тукерский кинжал: свет вспыхивал на кровавой россыпи рубинов. Искривленное лезвие принимало золотой отблеск. Пальцы у Сармата были узкие, обожженные, а на указательном сидел перстень — за десять лет у него появилось и кольцо в носу. Волосы пылали, косы держали дорогие зажимы. Сармат никак не мог надышаться своим богатством.

— Отец, отец… последний халлегатский князь.

Ярхо повернул шею. Сначала раздался хруст, а потом — скрежет слов:

— Последний — Хьялма.

Сармат даже перестал играть с кинжалом. Так и застыл на княжеском кресле, расслабленный, размякший. Затем подбросил нож, перехватил за украшенную рукоять и сел прямо: лезвие вспороло воздух. Медленно оглянулся на брата, сжал губы.

— Хьялма, говоришь, — покатал на языке. — Хьялма.

В его теплом чертоге повеяло холодом.

— Об одном жалею: не видел, как он подыхал.

И Ярхо не видел. Хьялма был единственным человеком, способным перехитрить Сармата: он заманил его в ловушку и заключил на тысячу лет вместе с братом-предателем, хотя сам едва дышал. Дракон натворил много дел. Он выжигал селения, уродовал людей — но Хьялма знал, что он бывал человеком. Четыре года князь пытался поймать Сармата, и за все время прислал только одно письмо. Сармату — Ярхо Для него перестал существовать.

«Я все равно тебя убью».

Обычно Хьялма был скуп на угрозы.

«Чужими руками, через десятки лет…»

Письмо Сармату доставила его же молодая любовница, вдовствующая княгиня Мевра. Смелая, насмешливая и непокорная. Он прятался у нее, пока был человеком: Хьялма взял город в осаду, но не успел, и брат ускользнул. Улетел. Сармат был уверен, что Хьялма не тронет девушку. Ты ведь не такой, как я, верно? Не обидишь ни одну мою женщину. Ты добрый, честный и справедливый.

«…но убью».

Хьялма отправил ее вместо гонца. Сармат срывал покрывало, под которым Мевра прятала лицо, а она плакала и просила этого не делать. В закутанных руках княгиня держала тяжелый липовый ларец.

«Вот уши, в которые лились твои речи. Вот пальцы, которыми она пыталась ранить моих людей. Вот нос, который задирала передо мной».

И тогда Сармат понял, что обречен.

«Жди».

Разве тысяча лет — не достаточный срок? Сармат привык слушать людей и сначала опасался всерьез. Много ходило сказок о том, что Хьялма не умер, а стал драконом: айхи называли его Тхигме, кочевники-ирменки — Ятобаром, ящером вьюги. Но годы шли, Сармат жег и плавил, а Хьялма так и не появлялся. Тукеры правы: он был слаб, и он умер так давно, что о нем почти никто не помнит.

Но его имя до сих пор лишало Сармата покоя.

«Не будет тебе пощады».

Не будет — за Ингола. За Рагне. За воинов и крестьян, за молодую жену Хьялмы. За его сына-младенца, за кровавый кашель и гниль вместо легких, но…

Хьялма мертв, Сармат-змей хранит свои сокровища, и предатель Ярхо чеканит шаг. Их история покрылась быльем, люди который век спят в земле, а имена давно переиначены на баллады.

Наконец Сармат поднялся с места — и рассмеялся, бросив нож в груду кубков, украшений и драгоценных камней. Лезвие звякнуло о блюдо, посыпались потревоженные монеты.

— Боги, Ярхо. Ты так редко говоришь, и снова не то.

Быстро вскинул ладони, опустив уголок рта.

— Я шучу.

Сармат знал, кому был обязан. И понимал, что не продержится без Ярхо. Брат ему не слуга — оружие, которое защищает и бьет, но существует само по себе.

— Это, знаешь ли, хорошо, что он подох. — Сармат поддел один кубок острым носком сапога. — Пусть и князем. — Имя выплюнул позже: — у Хьялмы был халлегатский престол, а подо мной окажутся сотни.

Мертвый правитель и древнее кровавое божество — кто из нас выиграл, Хьялма? Кому приносят жертвы тукеры и ирменки? Кому княжьи люди отдают своих девиц? Славно, что ты умер: и Сармату есть за что мстить. Обезображенная мать. Позор. Заточение.