Год змея

Когда море успокоится, ночь будет перетекать в бесцветное утро. Кормчий Ежи взглянет на блеклые звезды и поймет, что потоки унесли их туда, где Волчья Волынь кажется югом.

ЗОВ КРОВИ V

Айхи-высокогорники верили, что половина года, отданная насмешнику-змею Молунцзе, завершалась осенним равноденствием. После него иссякало последнее тепло и на вершины Айхаютама наползала ночь. Начиналось время Тхигме — вечная зима. Белый дракон крепко оплетал свою часть колеса года, и даже костры, не потухающие у идола его соперника Молунцзе, слабо постреливали в густом морозном воздухе.

В равноденствие тукеры тоже разводили огни у изваяния Сарамата-змея, но пылали они не так страшно, как в летний солнцеворот. Хотя пламя было такое же душистое: тукеры жгли в нем травы, чествуя последний день Сарамата в году, — после равноденствия в степи поднимались холодные ветра и Сарамат-змей, божество юности, тепла и богатства, ослабевал. Тукерские девушки расплетали волосы и рисовали знаки на своем теле, а потом плясали в пряном дыме и прыгали через костры. Кочевники били в медные гонги, пели песни и поливали алтари горячей жертвенной кровью.

Княжьи люди не поклонялись Сармату, но праздновали день урожая. Собирали семена и опавшие листья, плели рябиновые амулеты. Ночи становились длиннее, и старицы старались подняться выше в горы, чтобы провести побольше времени с угасающим летним солнцем. Кригга выросла среди княжьих людей в тукерской Пустоши и знала смешанные обычаи: рисовала на коже символы, расплетала волосы, но делала обереги и гадала так, как на севере. В восточный угол дома ставила корзину с плодами — дань суровому Воршале, восточному ветру. Но вместе с сестрами жгла тимьян у столпа Сарамата. Кригга не думала, что однажды встретит равноденствие на его широком ложе.

Наверное, она понравилась ему, раз Сармат послал за ней спустя неделю после свадьбы. Или пока не захотел звать к себе Малику Горбовну, Кригга не знала. Но она сидела на постели, перебирая рассыпанные по ней самоцветы и мелкие украшения. Рубаха сползла ниже ключиц, соскользнула с плеч. Распущенные волосы Кригги длинными светлыми прядями тянулись по ложу, и на них играл свет огня очага. В любимых чертогах Сармата всегда царило тепло.

Он лежал рядом, обнаженный по пояс, и не то дремал, не то наблюдал за девушкой из-под опущенных подпаленных ресниц. Кригга сидела к Сармату спиной и хотела верить, что он спал. Он не был с ней груб, и Кригга понимала, что ей нечего стыдиться: Сармат-змей ее муж, и другого она никогда не узнает. Но неловкость и страх по-прежнему доводили ее до оцепенения. Кригга боялась сказать не то, сделать не то, и единственное, что она сейчас могла, — играть с самоцветами. Это успокаивало.

После свадьбы от Кригги перестали прятаться марлы и сувары. Они же принесли ей подарки, новые одежды и украшения. Обручальное кольцо: бледно-золотой белоглазый дракон, свернувшийся на ее указательном пальце. Кольцо было крупное и тяжелое, а искусно вырезанные чешуйки царапали кожу. Кригга даже не заметила красоты и почувствовала бы огромное облегчение, если бы сняла его, но кто бы позволил?

Топаз, лал, бирюза. Кусочки малахита. Самоцветы перетекали из одной ладони Кригги в другую. В девушке накопилось столько страха, смущения и вопросов, что стало тяжело дышать.

— Если ты хочешь о чем-то меня спросить, — голос Сармата был одновременно и ленивый, и горячий, и ласково-насмешливый, — то спрашивай.

Он легко коснулся ее спины под рубахой, а Кригга взмолилась, чтобы ее тут же отослали прочь. Сармат не был ей неприятен, но она боялась ошибиться и вызвать его гнев. Самоцветы посыпались сквозь пальцы. Девушка осторожно повернулась и тут же подтянула к груди ноги в веснушках, запрятав их под подол.

Кригга хотела узнать о своей деревне. Хотела спросить, неужели летом дракон убьет и ее — она ведь послушна, она так послушна, зачем, зачем ее убивать? Но понимала, что не задаст ни один из этих вопросов. Девушка заправила за ухо светло-русую прядь и стиснула край рубахи. Она бы никогда не поверила, до чего сейчас была хороша. Веснушчатая, длинная, с громоздким подбородком, но окутанная теплом чертога волшебной горы. Покрасневшая, с полотном льняных волос. Кригга — несовершенный, но неповторимый самоцвет, чьи сколы, выемки и щербины Сармат изучал из-под опущенных ресниц.

— Говори.

— Как часто ты бываешь человеком? Сколько дней в году? — В другом обличье у него пара чудовищных лап, кожистые крылья и хребет, вдоль которого высились медно-красные наросты. Горло, выпускающее пламя и рокот, но об этом не хотелось думать.

— Двенадцать полных суток. — Сармат приподнялся на локтях, чтобы его голова оказалась хотя бы на линии колен Кригги. — Два дня в равноденствия. В зимний солнцеворот — четыре. В летний, — здесь он заговорил с неохотой, — шесть. И ещё тринадцать ночей: двенадцать полнолуний и Голубая Луна — тринадцатое, последнее полнолуние.

Кригга умела считать только на пальцах, поэтому сначала посмотрела на свои руки, а потом кивнула.

— Это не так много.

Но Сармат знал, что эти двенадцать дней и тринадцать ночей тянулись как вечность. И знал, что в толщине горы никому не удавалось определять время и рассказанное не ставило его под удар.

— О чем ты еще хочешь услышать?

Кригге казалось, о множестве вещей. Но хитрец из старой легенды лежал с ней на одной постели, а она не могла придумать, о чем спросить. Не о том же, зачем Сармат выколол глаза Инголу, своему младшему брату, и обрек его на голодную смерть. Почему хотел власти так, что окрасил багровым плодородные пашни.

— Как… когда тебя превращали…

— Ах, обряд. — Сармат улыбнулся. — Княжьи люди думают, что я стал драконом после того, как меня искупали в человеческой крови. Тукеры — что меня окунули в огонь. А как рассказывали тебе?

— Шаманы айхов принесли в жертву дочь вождя племени. — Кригга опустила голову. — И вылили ее кровь в огромную жаровню, куда положили тебя, завернутого в саван. Тогда была ночь, а наутро саван прорвало острое крыло.

Сармат засмеялся. Сел на ложе и посмотрел на Криггу, придерживая свой подбородок двумя пальцами.

— Разве это не так? — смутилась она.

— Если я полью очаг человеческой кровью, а потом посажу туда тебя, ты станешь драконихой? — Улыбка Сармата сияла, словно кривое лезвие. Мужчина подмигнул, показывая, что шутит.

— Нет, но… шаманы говорили особые слова? — Кригга заерзала, а потом выдавила: — Там ведь была кровь?

— Была. Правда, не человеческая.

— Жертвенного зверя? — Бесцветные брови Кригги взметнулись наверх прежде, чем Сармат ответил. — Или…

Она охнула, а Сармат пожал плечами.

— Шаманы айхов верят, что мир — это колесо. В нем не появляется ничего нового. Души перетекают из одного тела в другое в бесконечных потоках жизней. Сейчас ты человек, но был мулом, а после смерти станешь мхом. Если где-то умирает медведь, в ином месте рождается медвежонок. Никто не должен вмешиваться в ход колеса и смещать временные пласты. Разве что сами шаманы — однажды они решили помочь больному князю из древнего Халлегата. Знаешь, маленькая Кригга, это был худший человек из всех, кого я знал.