Годы лейтенантские. Я родился на советской земле. Исповедь офицера

– Ну, так выкладывай, зачем мы приехали!

– Пригласить вас всех троих на пятое декабря в гости. Отметим День Конституции у меня дома.

– С большим удовольствием! – первым воскликнул я.

Не обратить внимания на то, что Андрей Конорев после этих слов покинул комнату посетителей, я не мог, но снова не придал этому значения. Лишь позднее узнал, почему тот вообще появился на КПП и что на самом деле планировали гостьи. А тогда я был без ума от счастья. Люба действительно была очень привлекательна, просто верх совершенства.

Недаром, её портрет красовался на обложке журнала «Работница».

Несколько встреч. И такая любовь! Я уже и раньше пробовал свои силы в стихах, но тут стихи полились рекой. Но всё оборвалось неожиданно. Её всё-таки перетянули в ту компанию. И осталось мне только выразить всё строчками:

Я вырываю из блокнота

Свои разбитые мечты.

Но в стихах я заложил бомбу, правда, иного характера. Я писал о том, что всё пройдёт, всё изменится, и через год Люба станет моей женой. Писал, как заведённый, писал много, писал искренне. А мыль, как известно, материальна, особенно поэтическая мысль, пусть даже в стихах пока ещё и не совершенных. И мы встретились именно через год, и она стала женой, но когда встретились, оказалось, что с курсантом то у неё ничего не сложилось, но сложилось с кем-то другим, и я оказался не первым, с кем подобное сложилось. Но быстрое развитие отношений, словно в какой-то бешеной скачке привело к неминуемому финишу – мы поженились.

И не сразу я осознал, что осталась червоточинка, которая потом нет-нет да сильно колола самолюбие. Ведь время-то какое было? Конец шестидесятых. И может, всё бы прошло не так болезненно. Но на третьем курсе я едва не женился на женщине с ребёнком, к тому же постарше меня года на два. Встреча, вспышка влюблённости. Она развелась, мы подали заявление, причём я добился, что приняли заявление во Дворец бракосочетания, хотя он был закрыт в то время для разведённых. Но весь мой взвод восстал против этого несуразного брака. Нравы тогдашние отличались нравственностью. И хотя к женщине, побывавшей замужем, претензий быть не могло, меня буквально изводили коварными вопросами, прося обязательно рассказать, когда сочетание в браке будет позади, о том, как пройдёт первая ночь с целомудренной невестой. Такие вопросы были самыми безобидными, а чаще солёнее и злее. Я сердился, обижался, но что толку, когда против меня одного действовал целый взвод. И свадьбы не было, тем более та дама сделала существенную ошибку – желая приблизить женитьбу нашу, исключала до свадьбы близкие отношения, на которые, как о том говорили некоторые факты, с мужем своим бывшим всё у них случилось до свадьбы. И мы расстались легко и просто, причём она вскоре вернулась к брошенному ею мужу.

Ну а когда женился, нет-нет да стали появляться мысли: как же так – Люба была у меня первой, а я… Ну и при первом удобном случае, я сравнял счёт, хотя быть может и звучит это весьма цинично, да ведь как ни крути, точно.

Имел ли я права винить Любу за то, что так произошло? Нет, не имел. Она меня во Дворец бракосочетания силком не вела. Сам рванул, что есть мочи. Ну а то, что случилось за год до этого, застряло где-то в глубине души и никак не выветривалось. Впрочем, в одном стихотворении я уже тогда написал:

Ушла однажды ты к другому,

В грядущем сможешь вновь предать.

Написать то написал, да и забыл.

Перед тем как заняться воспоминаниями о службе своей офицерской, я, конечно, размышлял, писать или не писать о личном? Решил, что без этого не обойтись. Слишком большое значение имеет в жизни и службе каждого офицера семья, и недаром жену называют тылом офицера, а тыл должен быть надёжен. Но что бы он был надёжен, надо рассказывать тем, кто идёт за нами, о том, что сможет уберечь их от ошибок. А как рассказывать?

Немецкий писатель Томас Манн (1875-1955) отмечал: «Для всех книг, в особенности для книг автобиографических, есть одно святое правило – их следует писать только до тех пор, пока автор может говорить правду».

То есть, ничего не надо выдумывать. Ведь можно выбрать и другой путь – умолчать о том, о чём говорить как-то неловко, невыгодно для себя. Скрыть все это, оставить за кадром. Но тогда, повествуя о своих драмах семейных, невольно выставишь себя этаким пушистым. С другой стороны, показав всё без утайки, добьёшься иного – сам окажешься в весьма неприглядном виде. Прочтёт кто-то, да и скажет – ловелас, гулёна, а то и просто – бабник. Ведь известна градация – если гулёна лейтенант, то безусловно бабник, если полковник или даже генерал, то уж тут – жизнелюб.

Но ведь если об одном писать, а о другом умалчивать, получится этакая внутренняя цензура, ну и редактура, конечно. И где предел этой редактуры? Помню, шутили в ту давнюю пору. Что такое фонарный столб? Это отредактированная сосна. Ну и каждый называл своё издание, в котором этакая редактура проводилась. Зачем же превращать свои воспоминания в сильно отредактированный по разным соображениям столб

На одном из сайтов я однажды выставил несколько весьма откровенных рассказов – не воспоминаний, а именно художественных рассказов с вымышленными героями. И был удивлён тем, что поднялся вой сайтанутых комментаторов, правдолюбцев, которые, правда скрываясь под нелепыми кличками, обвинили меня в романтизации измены. А почему? Да потому что не были прописаны причины поступков героев. Наверное, для рассказа это и не нужно. Но для жизни необходимо.

Человек, решаясь жениться, конечно же, не собирается изменять. И я не собирался.

В Калинине с утра до поздней ночи в полку, а в выходной в Москву ездил. Однажды приехал в воскресенье к разводу. В караул должен был заступать, а выяснилось, что поставили другого офицера. Словом, что-то напутали, и мне можно было идти домой.

– Ну вот, напрасно приехал, – огорчился я. – мог бы завтра с первой электричкой из Москвы.

А мне ребята с удивлением чуть не все вместе:

– Ты что… Вот повезло так. Натурально в караул собрался. Жена и не заподозрит. Можешь смело загулять…

Я только плечами пожал.

Весной попал на сборы стрелковой команды в Путиловские лагеря. По дорогам только вездеход пройдёт. Теплоход – в Москве такие теплоходы речными трамвайчиками звали – два раза в день забегал на минутку. Сбрасывали доски с носа на берег, вот и весь трап. Можно было что-то купить в буфете, но буфеты таковые скудны…

Потом развёртывание дивизии. Уж и не помнил, когда дома был. Работы много, глаз сомкнуть некогда, и в разгар развёртывания прямо на стрельбище, во время упражнений учебных стрельб, почувствовал что-то неладное. Стало ломить плечо, руку, аж в глазах потемнело. Увидел это полковник Цирипиди, как раз приехавший проверять выполнение учебных стрельб, посадил меня в машину и в медпункт отвёз. А там лейтенанты, тоже призванные на сборы выпускники Калининского государственного медицинского института. Они уже знали, что я сын их очень уважаемой преподавательницы. Мама вела латынь в этом институте.

Посмотрели, давление померили и таблетку дали… Не помню какую, скорее всего вездесущий валидол. В каждом фильме снимается этот препарат. Понятно почему. Если серьёзные препараты показывать, то ведь потом иной зритель насмотрится и будет принимать такие же, что опасно. А валидол безобиден.

Взял я таблетку и под улыбки медиков, а они тут же кружку алюминиевую протянули. Запей, мол.

Глотнул, а там спирт, чистый. Я к такому не был готов. А они, до дна, мол, до дна. Правда тут же воды дали. Запил. Проводили в домик офицерский и уложили. Помню, лёг на койку свою, и такое впечатление, будто опрокинулся в бездну. Зато встал утром, как огурчик. И всё же командир полка подполковник Дымов, которому Цирипиди рассказал, что отвозил меня в медпункт, чуть не в приказном порядке заявил:

– Езжай домой, отдохни. Приказываю выспаться как следует. Здесь как-нибудь управятся без тебя. Ну а после завтра утром быть к разводу на занятия.

Знал, что в Москву поеду. Пока до Калинина доберусь, пока по городу до вокзала доеду, а потом на поезде до Москвы, и день пройдёт. Добрался. А вот выспаться не удалось. Наутро тёща с ножом к горлу:

– Проводи жену и дочь на дачу!

Попытался объяснить, что командир полка выспаться приказал. Этакое ведь не часто бывает. Надо знать! В роте то один кадровый офицер. Роту не оставишь. И всё же счёл командир необходимым отпустить. Но это не аргумент. Пришлось провожать, что не так просто. Машины не было и не планировалось. Всё та же электричка, только в другую сторону. Загрузили детскую коляску вещами с верхом. Люба дочку на руки взяла, и поехали. На станции Каланчёвской что-то перепутали. Объявили, что электричка к другой платформе подходит. Бегом по переходному мосту. Где-то коляску не удержал, что-то там погнулось. Жена с упрёками. Ну да ладно. Всё мелочи. Пока до дачи добрались, уже вечер близко. Свежий воздух после Москвы сморил. Всем, кто был на даче, да и Любе, спать захотелось, а мне на станцию и снова больше часа до Москвы. На всю ночь прогулка. Не знаю как, но почувствовал, что в мыслях у дачников одно – когда же он уйдёт, чтобы спокойно спать улечься, так-то вроде не удобно. Дача-то не хоромы.