Годы в Вольфенбюттеле. Жизнь Жан-Поля Фридриха Рихтера

В старой части города Лессинг отыскал печатника, мастера Виндзейля, человека необыкновенно добродушного, который, несмотря на свой почтенный возраст, настолько приноровился к его почерку, что мог разобрать зачеркнутые, добавленные и написанные одна поверх другой строки. Таким образом, печатник избавил его от неприятного и отнимавшего массу времени переписывания набело. Едва страница, а то и небольшая статья были готовы, как Лессинг тут же относил эти части в типографию к старому мастеру: тот брался за дело и подверстывал все это к уже имеющемуся тексту. Иногда он сразу давал в руки Лессингу оттиск и заставлял его тут же, за конторкой у наборной кассы, держать корректуру. Так была изготовлена верстка первого тома вольфенбюттельских материалов. Никогда еще созданию столь оригинального и отнюдь не бесспорного произведения не сопутствовало так мало ученого тщеславия и авторских претензий.

Когда набор уже должен был отправиться в печатные прессы, старый мастер Виндзейль заболел и умер. Прошла не одна неделя, прежде чем его преемник завершил издание, и надежда Лессинга на отмеренную щедрой рукой прибыль от этой работы скоро угасла.

Настроение его часто менялось: долгие приступы беспросветного отчаяния чередовались с мгновениями восторженной надежды. Он задумал совершить ближайшим летом давно намеченное и обговоренное еще при вступлении его в должность вольфенбюттельского библиотекаря путешествие в Италию, а затем надолго остановиться в Вене. Лессинг провел уже не один год в Вольфенбюттеле, и потому вряд ли кто-нибудь удивился бы, начни он теперь настаивать на своей поездке. Но вот к оплате дорожных расчетов он отнесся слишком легкомысленно, ибо и на этот раз понадеялся, что его доля прибыли у Фосса и Виндзейля будет значительно большей.

Разочарование постигло его раньше, чем можно было ожидать. В начале 1773 года один из его кредиторов стал угрожать судебным преследованием, если ему не будут незамедлительно возвращены деньги. Лессинг опасался публичных оскорблений, он умел насмешливо и находчиво отражать лишь литературные нападки.

Посему он взял свое вознаграждение за три полугодия вперед, уплатил старый долг и принялся делить остаток, подсчитывая каждый день и каждый грош.

Лишь своему брату Карлу сообщил он спустя месяцы об этом случае. Еве он писал, не вдаваясь в подробности и не упоминая о своем печальном пробуждении от сладостных снов: «Неужели для Вас и для меня никогда более не наступит счастливое время?»

Горести горестями, но они не помешали ему облачиться шестого января в синий замшевый сюртук, надеть белоснежный шейный платок, кружевное жабо и кружевные манжеты и отправиться в «Дом у дороги». Цахариэ справлял там свадьбу с Генриэттой, одной из дочерей трактирщика. Приглашенные были сплошь друзья и знакомые Лессинга, одни — со своими невестами, как Эберт или Эшенбург, другие — пока лишь преисполненные надежды воздыхатели, как тот полковник Ц., что ухаживал за старшей дочерью хозяина.

Когда вошел Лессинг — а он был вынужден скромно проделать весь путь пешком, — веселье было уже в разгаре; и едва он с мрачным выражением лица присоединился к обществу и был поспешно препровожден на отведенное ему место, как посыпались бесчисленные «здравицы»: за молодую жену, за Цахариэ-супруга, за «хозяина трактира и его дражайшую половину», за полковника, за камергера фон Кунтча — словом, за всех по очереди…

Вдруг Эберт, хитро посмеиваясь, поднял бокал и, нарушая гармонию чинов и званий, воскликнул:

— Да здравствует Лессинг! — величайший поэт повсюду, где только звучит немецкая речь!

Лессинг вздрогнул от неожиданности и опрокинул свой бокал. Так взволновало его трагическое несоответствие между этим высоким признанием его заслуг и убогой реальностью жизни. Он ничего не ответил, безмолвно позволил подать себе новый бокал, даже не извинившись, — он чувствовал себя чужаком среди всех этих развеселых людей.

Позже К. фон К. отвел его в сторону.

— Вас видели в Брауншвейге, — приветливо произнес он, — на новогоднем приеме. Что вы там делали?

— Низко кланялся и чесал языком, как и все остальные.

— Но послушайте! — камергер был шокирован. — Ведь вы почти никогда не бываете на таких приемах, а вас там очень недостает. Вот что я имел в виду.

— До меня дошел слух, будто наши властители раздражаются, если кто-то постоянно забывает показываться при дворе. — И, немного подумав, Лессинг добавил: — А если говорить серьезно, то мое вознаграждение должно быть повышено, в противном случае Брауншвейг меня дольше не удержит. В Вене мне было предложено втрое больше.

Ева, — нет, Карл намекнул ему на нечто подобное. Настоящего приглашения из Вены Лессинг не получал. Однако уже несколько дней он был так зол, что готов был наговорить царедворцу и не такого.

К счастью, начались танцы. Со студенческих лет Лессинг обожал танцевать и тут не изменил своему пристрастию. Пока Эберт сосредоточенно предавался своему старому пороку — чревоугодию за чужим столом, Лессингу удалось заполучить в партнерши его молодую невесту. Он потанцевал и с дочерьми трактирщика, и с посаженной матерью, и еще со многими другими, и даже с хорошенькой служанкой, которая обходила в зале столы и подливала вино.

Конечно, кому-то это могло и не понравиться, но он получал удовольствие от такой своего рода бесцеремонности.

Сидевшими за свадебным столом постепенно овладевала усталость, а Лессинг между тем сделался веселее всех других гостей в этой обшитой панелями зале, и далеко за полночь, уже прощаясь, он громко сказал трактирщику:

— Мое почтение, папаша Вегенер, это была чудесная свадьба! На столе я насчитал не меньше двадцати лакомств, которые не только никогда не пробовал, но даже не слыхал, что есть такие, и вино было отменное, из тех, какими славится ваш «Дом у дороги». Я говорю это вам, ибо новобрачные внезапно куда-то скрылись: чудесная свадьба, и спасибо за нее!

В начале февраля наследный принц выказал желание лицезреть своего библиотекаря. Лессинг поехал в Брауншвейг, велел в замке доложить о себе, был принят и после первых же слов принца понял, что судьбе его суждено вдруг круто перемениться. Надворный советник Лихтенштейн, надзиравший в Гельмштедте за семейным архивом герцогов Брауншвейгских, скончался. Вакантное место предлагалось занять Лессингу — в придачу к должности, которую он уже занимал. Это должно было повысить его престиж, в том числе и как ученого, сулило большее вознаграждение.

Лессинг кивнул.

— Вы очень скоро приобретете необходимые знания в области прав и истории нашего дома. Вольфенбюттельская библиотека по-прежнему остается за вами, и я обеспечу вам положение, которое бы полностью вас удовлетворяло и позволило прочно обосноваться у нас. Но при одном условии: вы должны находиться здесь, в Брауншвейге, и оставить намерения разъезжать по всему свету.

Так вот откуда ветер дует! — подумал Лессинг. Но на что ему весь свет, коль скоро он сможет здесь предоставить Еве с детьми кров и приличное содержание. Посему он по всей форме поблагодарил за оказанную честь и принял предложение, заметив: