Гоголь в Москве (сборник)
Шрифт:
Иногда бывал Гоголь у Погодина, обычно на литературных чтениях. Так, по записи Погодина, нам известно, что Гоголь присутствовал на вечере Е. П. Ростопчиной, выступившей с комедией «Нелюдимка». Этой же зимой Погодин устроил вечер, посвященный произведениям Гоголя; читал их Щепкин. 3 декабря «было назначено у Погодина же чтение комедии Островского „Свои люди — сочтемся [32] “, тогда еще новой, наделавшей значительного шуму во всех литературных кружках Москвы и Петербурга, а потому слушающих собралось довольно: актеры, молодые и старые литераторы, между прочим графиня Ростопчина, только что появившаяся в Москве после долгого отсутствия и обращавшая на себя немалое внимание. Гоголь был зван также, но приехал середи чтения; тихо подошел к двери и стал у притолоки. Так и простоял до конца, слушая, по-видимому, внимательно… После однако я имел случай не раз заметить, что Гоголь ценит его талант и считает его, между московскими литераторами, самым талантливым», — пишет Н. В. Берг31. Гоголь не принял участия в обсуждении, уклонился от высказывания своего мнения о прочитанном, но в этом проявилась лишь обычная для него нелюбовь к публичному выступлению. Свои соображения он предпочел изложить
32
Первоначально комедия называлась «Банкрут»; название было изменено по требованию цензуры.
По записи дневника М. П. Погодина мы узнаем, что 19 января Гоголь читал ему и М. А. Максимовичу первые главы второго тома «Мертвых душ». Чтение это происходило на квартире у Гоголя, о чем через много лет вспоминал Погодин в письме к М. А. Максимовичу от 28 августа 1871 года: «Гоголь? Он умер в том доме, где читал нам вместе начало 2й части „Мертвых душ“»33.
В эти зимы Гоголь поддерживает свои довольно близкие отношения с архитектором Ф. Ф. Рихтером. Его фамилия несколько раз упоминается среди скупых заметок записных книжек писателя за эти годы34. Ф. Ф. Рихтер был старым знакомым Гоголя еще по первому пребыванию его в Италии в 1830-х годах. Он примыкал к кружку русских художников, сложившемуся в Риме вокруг «многолюбимого» Гоголем А. А. Иванова. Последний в письме к отцу (октябрь 1840 г.) так говорит о Рихтере: «долго мы были с ним приятелями в Риме»38. Вернувшись в Россию, он в 1841 году был назначен архитектором строившегося тогда Кремлевского дворца, нередко замещал часто уезжавшего из Москвы К. А. Тона. С 1842 года Рихтер был директором дворцового архитектурного училища. Любя древнее русское зодчество, он провел ряд архитектурно-реставрационных работ (Боровицкая башня в Кремле, так называемый дом бояр Романовых). В 1850-е годы Рихтер издает несколько выпусков своих зарисовок «Памятники русского древнего зодчества», текст к которым частично писал молодой И. Е. Забелин. Безусловно, этот круг интересов Рихтера содействовал его сближению с Гоголем. В своих записных книжках Гоголь намечает темы бесед с Рихтером: это вопросы архитектурного образования, учебные издания по зодчеству, архитектурные памятники Москвы. Дом Оболенского на Волхонке, где в 1849 году, согласно записи Гоголя36, жил Рихтер, не сохранился. Это владение по реконструкции отошло под площадь, ведущую от улицы Фрунзе к Большому Каменному мосту.
С полным основанием можно предполагать, что Гоголь видался в Москве со скульптором Н. А. Рамазановым, который был с ним одновременно в Италии. На известном дагерротипе 1845 года, изображающем Гоголя в окружении русских художников в Риме, присутствует и Рамазанов. 21 февраля 1852 года он снял посмертную маску с писателя, а в 1854 году выполнил его бюст, ныне находящийся в Государственной Третьяковской галерее. Как преподаватель Училища живописи и ваяния, Рамазанов пользовался казенной квартирой на территории училища (улица Кирова № 21).
В феврале 1850 года в Москву приехал художник П. А. Федотов. Здесь он особенно сблизился с Рамазановым, который ввел его в кружок А. Н. Островского. Посещал Федотов, и близких знакомых Гоголя — Погодина и Шевырева. 24 февраля И. М. Снегирев записывает в своем дневнике: «…Был у С. П. Шевырева, где Островский читал свою оригинальную комедию „Банкрут“, Федотов казал свою картину „Сватовство майора на купеческой дочери“ с объяснениями в стихах… были профессоры: Армфельдт, Соловьев, Грановский, Варвинский, Погодин, кроме того, Свербеев, Хомяков, Буслаев, Кошелев…»37 10 апреля в Училище живописи и ваяния была открыта художественная выставка, в которой принял участие и Федотов. В мае его картины были выставлены в галерее А. Ф. Ростопчина (Садовая-Кудринская, № 15). Знаменательно, что произведения Федотова воспринимались современниками в том же плане, как и произведения Гоголя. Московская пресса писала: «…что заставляло стоять перед ними на выставках такую большую толпу посетителей, что привлекало к ним приходивших в ростопчинскую галерею… это — верность действительности, иногда удивительная, разительная верность»38. Обличение существующей действительности, острая обобщенность образов, сатирический пафос — вот черты, которые роднят творчество обоих художников. К сожалению, об их встречах в Москве мы имеем лишь весьма скупое свидетельство А. В. Дружинина, близко знавшего Федотова. По его словам, Федотов «очень уважал Гоголя и на одном вечере, после долгого разговора с автором „Бульбы“, сказал потихоньку одному из присутствующих: „Приятно слушать похвалу от такого человека! Это лучше всех печатных похвал!“»39 Есть все основания полагать, что эта встреча произошла именно в доме А. Ф. Ростопчина, открывшего с 8 января 1850 года для публичного осмотра свое богатейшее собрание картин. Его жена, поэтесса Е. П. Ростопчина, познакомилась с Гоголем еще за границей и, живя в Москве, действительно регулярно устраивала у себя литературные вечера, на одном из которых Гоголь и мог встретиться с Федотовым.
Дважды записные книжки Гоголя отмечают встречи с А. Н. Бахметевым, крупным чиновником Московской дворцовой конторы40. Бахметев имел собственный дом в Малом Знаменском переулке (ныне № 3 по улице Маркса и Энгельса). Он был связан со славянофильскими кругами в Москве. Впоследствии при его близком участии был создан «Славянский благотворительный комитет». Бахметев увлекался также филантропической деятельностью, что, возможно, и привлекло к нему внимание Гоголя.
В записных книжках Гоголя указан также адрес филолога-эллиниста Ф. Н. Беляева41, занимавшего в эти годы должность помощника библиотекаря Московского университета.
С писателем он познакомился в 1845 году в Париже, где делал для него выписки из различных книг. Тогда же Гоголь подарил Ф. Н. Беляеву греческий «Евхологион» с надписью: «Сия книга дарится Федору Николаевичу Беляеву, в знак дружбы…»42, что свидетельствует об известной близости их отношений. Жил Ф. Н. Беляев на Зубовском бульваре в собственном доме (ныне территория дома № 8, дом
не сохранился).Сергей Михайлович Соловьев
В записных книжках Гоголь упоминает адрес А. Н. Попова 43, молодого историка, близкого к славянофильским кругам. В своих воспоминаниях С. М. Соловьев дает ему довольно нелестную характеристику: «Это был человек с большими способностями, преимущественно на словах, бойкий, смелый, иногда дерзкий говорун, мало способный к труду»44. Иное впечатление произвел А. Н. Попов на друга Гоголя, художника А. А. Иванова. Последний поручал Попову познакомить его младшего брата Сергея, молодого архитектора, уезжавшего в Москву, с «цветом нашей представительной столицы Москвы» и просил: «Покажите брату Москву, дайте юности его почувствовать народность в ее памятниках» 45. Еще в 1843 году Гоголь писал из Мюнхена Н. М. Языкову, что он встретил «Попова… приятеля Авдотьи Петровны и всех Елагиных, жившего у них почти в доме»46. Попов, по записи Гоголя, в пору встреч с писателем жил на Моховой в доме Устинова, точное местоположение которого неизвестно.
Гоголь продолжал бывать в эту зиму у профессора А. О. Армфельда, переехавшего на Плющиху, в дом № 11. Дом этот сохранился (строение с мезонином во дворе), но декоративное оформление его фасада существенно изменено. Этот адрес Армфельда также упомянут в записных книжках Гоголя47. Уместно вспомнить, что в этом же доме в 1837 году жил Л. H. Толстой, впервые приехавший в Москву. Отдельные события его жизни здесь были впоследствии использованы при работе над «Детством» и «Отрочеством».
Испытывая постоянные недомогания, Гоголь часто обращался к известному московскому врачу профессору Ф. И. Иноземцеву, с которым был в приятельских отношениях. Имя его мы несколько раз встречаем на страницах записных книжек писателя48. Иноземцев был пытливым и многосторонним человеком — хирург, терапевт, невропатолог. «Он увлекал студентов и был их кумиром», — пишет о нем академик Н. Н. Бурденко49. Его учениками были такие крупные деятели русской науки, как С. П. Боткин и И. М. Сеченов. Имя Иноземцева и поныне сохраняется в аптечной номенклатуре — «капли Иноземцева». В 1848–1850-х годах Иноземцев жил на Сивцевом Вражке в доме Дюклу, местоположение которого определить не удалось. Здесь встречался в эти месяцы Гоголь с писателем В. А. Соллогубом, бывшим проездом в Москве. «Гоголя я видел в последний раз в Москве году, когда я ехал на Кавказ, — вспоминал В. А. Соллогуб. — Он захотел со мной проститься». Соллогуб отмечает подавленное настроение Гоголя, которое изменилось, когда Соллогуб «сказал ему что-то про самобытность Москвы. Тут лицо Гоголя прояснилось, искра прежнего веселья угасла в его глазах»50. Где останавливался Соллогуб в данный приезд, также неизвестно. Встречаться они могли у родственников Соллогуба Васильчиковых, которые в эти годы перебрались в Москву. Напомним, 1831 году Гоголь работал в семье А. И. Васильчиковой домашним учителем. Внук ее вспоминает, как в Петербурге, «живучи в доме бабушки, Гоголь написал „Майскую ночь“ и под вечер заходил в комнату, где содержались многочисленные приживалки и воспитанницы при бабушке, читал им эту повесть. Раз идет по коридору Александра Ивановна и слышит, как знакомый голос незнакомым для нее звуком читает: „Знаете ли вы украинскую ночь?“ Остановилась бабушка, заслушалась, и тут же у ней в глазах облик бедного учителя… в великого, бессмертного!.. В рассказе „Нос“ Гоголь выводит бабушку в следующей фразе: знатная, почтенная дама просила особенным письмом смотрителя… показать детям ее этот редкий феномен и, если можно, с объяснением, наставительным и назидательным для юношей»51.
Летом Васильчиковы жили в своей усадьбе Васильевском-Скурыгине, близ Лопасни. Здесь у них бывали Д. Н. Свербеев и Ю. Ф. Самарин; о наездах сюда Гоголя сведений нет. Но особенно оживлялся их московский дом по зимам: «…Настежь были открыты двери представителям науки, литературы и искусства. На обедах и на вечерах тут можно было видеть Грановского, из молодых Кавелина… Соловьева и других; из литераторов я видел Сушкова, Ф. Глинку с женою, изредка М. П. Погодина, Аксакова, Ю. Самарина… В. Соллогуба, Н. В. Гоголя и других; из художников Айвазовского, некоторых здешних академиков, артистов Щепкина и Самарина…»52 Другие источники отмечают присутствие на вечерах Васильчиковых «Хомякова в полурусском платье и поношенном сюртучке оригинального покроя, и К. С. Аксакова в его неряшливом наряде, и Гоголя с нависшими прядями волос, в яхонтово-бархатном жилете… и Бодянского в допотопном фраке… и благообразного Шевырева с изящным Грановским»53. На зимы Васильчиковы занимали дом Черкасского на Большой Никитской (ныне улица Герцена, № 46). Адрес этот отмечен в записных книжках писателя54.
В эту же зиму, а вероятно, и ранее, Гоголь встречается с А. И. Кошелевым. Последний в своих февральских письмах 1850 года пишет о нем как уже о своем знакомом55. Кошелев с юных лет был близок с семьей А. П. Елагиной и особенно дружил с ее старшим сыном И. В. Киреевским. Вместе с ним в 1820-х годах он деятельно участвовал в кружке Веневитинова и Одоевского, но затем, отойдя от литературных интересов, всецело отдается упрочиванию своего состояния, и в 1840-х годах является крупным откупщиком; впоследствии издавал славянофильский орган «Русскую беседу».
Александр Иванович Кошелев
Существует предположение, что хозяйственная натура Кошелева послужила Гоголю одним из прототипов при создании им образа деятельного помещика в лице Констанжогло во втором томе «Мертвых душ»5б. Кошелев жил на Поварской в собственном доме (ныне улица Воровского, № 31).
Однако ни дружеские встречи, ни напряженная работа над продолжением «Мертвых душ» не дают Гоголю нужного удовлетворения. Временами он начинает сомневаться в своих творческих силах. «Творчество мое лениво, — жалуется он 14 декабря 1849 года В. А. Жуковскому. — Стараясь не пропустить и минуты времени, не отхожу от стола, не от[о]двигаю бумаги, не выпускаю пера — но строки лепятся вяло, а время летит невозвратно. Или, в самом деле, 42 года есть для меня старость…»57 6 июня 1850 года он с грустью пишет А. С. Струдзе: «Нынешнюю зиму я провел в Москве очень дурно и ничего не мог работать…»58