Голая Джульетта

– Был один… Актер. Он всех нас перетрахал на драме, из нашего колледжа. Я, дура, конечно, воображала, что ко мне он относится по-другому. Что я особенная.

Ловко я выпутался, думал Дункан. Из них вышла отличная парочка неудачников. Беспокоило другое. Неужели он в течение двух десятков лет ошибался в оценке отношений Такера и Джульетты?

– Как ты думаешь, это существенное различие – невозможность Джульетты в смысле ее поведения или в смысле недосягаемости?

– Различие для кого?

– Не знаю, я просто… Меня просто немного пугает, что я мог ошибаться все это время.

– Как ты мог ошибаться? Ты знаешь о его песнях больше, чем любой другой во всем мире. Да и вообще, как ты сам говоришь, ошибок не бывает.

Слышал ли он когда-нибудь «Джульетту» так, как ее слышит Джина? Сомнения усиливались. Дункан привык думать, что уловил все тонкости музыки и текста: там пассаж из Кертиса Мэйфилда, тут бодлеровская метафора… Но, может быть, он слишком глубоко погрузился в альбом и теперь ему нужно вынырнуть, глотнуть свежего воздуха, услышать мнение случайного слушателя, не инсайдера. Может быть, он слишком рьяно переводил на английский то, что и так написано на английском.

– Знаешь, давай-ка сменим тему, – вздохнул Дункан.

– Да ладно, извини. Понимаю, тебе мало радости слушать мое беспомощное чириканье о том, в чем я ни черта не смыслю. И еще понимаю, какая это заразительная штука.

Войдя утром в палату, Энни застала Такера полностью одетым и готовым к выходу. Джексон сидел рядом с отцом, красный и потный, поджариваясь в пуховике, явно не рассчитанном на пребывание в помещении, тем более в больничном.

– Отлично. Вот она. Пошли, – сказал Такер, и оба поднялись и зашагали к двери мимо Энни. Серьезная решимость Джексона, его ровный быстрый шаг и выпяченный вперед подбородок навели Энни на мысль о неоднократных репетициях этого театрализованного выхода.

– Куда это вы направились? – спросила Энни.

– К тебе, – тут же ответил Такер. Он уже шагал по коридору, и Энни пришлось пробежаться, чтобы его догнать.

– Ко мне… в отель или в Гулнесс?

– Во-во. В этот самый. Который далеко, у моря. Джексон хочет попробовать морских соленых тянучек. Хочешь, Джексон?

– Ага.

– Чего попробовать? Никогда о таких не слышала. Там их нет.

Подошел лифт, Энни втиснулась последней, вырвав подол из пасти закрывающейся двери.

– А что у вас там тогда есть интересного?

– Галька на пляже. Только об нее зубы сломать можно.

Энни подумала о том, что ей предстоит. Стать любовницей отставного рок-ветерана или патронажной сестрой при умирающем? Она подозревала, что это две разные карьеры. Несовместимые.

– Спасибо за предупреждение, – сказал Такер. – Будем внимательны и осторожны.

Энни вгляделась в его физиономию, пытаясь вычленить в выражении лица что-то кроме нетерпения и иронии. Бесполезно.

Лифт остановился, створки двери разъехались. Такер и Джексон вышли на улицу и сразу же принялись ловить такси.

– Как определить свободную машину? – спросил Такер. – Забыл.

– По желтому сигналу.

– Где? Не вижу.

– Не видите, потому что не горит. Потому что такси занято. Послушайте, Такер…

– Пап, желтый!

– О!

Кэб подрулил к тротуару, Такер и Джексон прыгнули внутрь.

– Нам куда, к какому вокзалу?

– Кингс-Кросс. Но…

Но Такер уже принялся рассказывать водителю, куда надо заехать в западной части Лондона, чтобы забрать вещи, как посчитала Энни, из квартиры Лиззи. Энни полагала, что ему следовало бы назвать еще и банк. Денег у него с собой не было, а такси в Лондоне кусается.

– Ты с нами? – спросил Такер, схватившись за ручку дверцы. Вопрос, конечно, риторический, но у Энни возникло желание ответить на шутку шуткой и поглядеть на его реакцию. Она села в машину.

– Надо сначала забрать наше барахло у Лиззи. Расписание знаешь?

– На ближайший поезд не успеем. Но следующий через полчаса или около того.

– Как раз хватит времени купить комиксы для Джексона да выпить по чашке кофе. Что-то не припомню, чтобы я когда-нибудь катался на английском поезде.

– ТАК-КЕР! – вдруг взвизгнула Энни совершенно неожиданно для себя самой и закашлялась. Джексон вздрогнул и испуганно уставился на нее. На его месте она бы задумалась, какое удовольствие ему сулят каникулы у моря. Но как иначе прикажете прервать болтовню Такера?

– Да, Энни. – Такер с улыбкой повернулся к ней.

– Как ты себя чувствуешь? – строго спросила она, автоматически тоже переходя на «ты».

– Прекрасно.

– Разве можно уходить из больницы, никому не сообщив?

– С чего ты взяла, что я никому не сообщил?

– Сужу по твоему поведению. По скорости, с которой ты удрал оттуда.

– Нет-нет, я кое с кем попрощался.

– С кем?

– Ну… Завел там кое-каких знакомых. О, а это ведь Альберт-холл, да?

Она пропустила его замечание мимо ушей. Он пожал плечами.

– Эти… шарики – они все еще у тебя внутри? В Гулнессе их некому будет вытаскивать.

Нет, никуда не годится. Она разговаривает с ним так, будто она его мать, причем родился он где-нибудь в Йоркшире или Ланкашире пятидесятых в семье хозяев захудалого пансиона. Энни почувствовала, что голос ее отдает надраенным линолеумом и отварной говяжьей печенкой.

– Нет. Я же тебе говорил. Может, там остался какой-то клапан для вентиляции, но пусть это тебя не беспокоит.

– Меня обеспокоит, если ты свалишься и дашь дуба.

– Что такое «дашь дуба», пап? – насторожился Джексон.

– Ничего, ничего, Джексон. Шутка такая английская, ерунда. – И Энни: – Мы можем и не ехать к тебе. Если мы причиним неудобство, высади нас у какой-нибудь гостинички.

– Ты с семьей повидался? Со всеми?

Вот одолеет она перечень обязательных вопросов – и сразу станет гостеприимной, заботливой хозяйкой.

– Так точно. Вчера состоялся настоящий дипломатический прием. Все довольны, всё блестяще. Мою священную миссию можно считать успешно завершенной.