Голос дьявола среди снегов и джунглей. Истоки древней религии

Мундурук у

Если основным следствием поисков «страны без зла» каннибалами-тупи было распространение в Восточной Бразилии новой системы земледелия и более развитых форм общественной организации, то военные экспедиции за головами-трофеями у индейцев мундуруку прежде всего способствовали более эффективной охоте. К такому неожиданному выводу пришел в конце 70-х годов американский специалист по культуре амазонских индейцев Э. Росс.

Напомним, что мундуруку живут в Центральной Бразилии в бассейне реки Тапажос — южного притока Амазонки. До появления в этом районе португальцев (вторая половина XVIII в.) мундуруку были одним из самых многочисленных и сильных народов Южной Амазонии. Контакты с европейцами привели на первых порах к еще большему росту его мощи. Португальцы сумели договориться с мундуруку о том, что будут снабжать их огнестрельным оружием в обмен на обещание использовать его только в войнах с другими племенами, но не против белых. В результате за несколько десятилетий коренное население Центральной и Восточной Амазонии настолько поредело, что европейцы могли беспрепятственно приступить к колонизации интересующих их земель. Мундуруку же, как уже говорилось, были постепенно обращены в христианство и ассимилированы.

По продолжительности и дальности военные экспедиции мундуруку не имеют равных в истории первобытных народов Нового Света. Воины в сопровождении женщин, несших нехитрый скарб, преодолевали многие сотни километров, а по ночам нападали на ничего не подозревавших жителей далеких селений. Целью походов было добыть головы врагов, которые по возвращении предназначались для сложных обрядов и церемоний. Обладание трофеем обещало благополучие и изобилие всей общине. Воин, принесший его, пользовался исключительным почетом, так что недостатка в желающих проявить себя не было.

То, что охота за головами являлась следствием характерных для мундуруку религиозно-магических представлений, казалось очевидным. Этнографы, не удовлетворенные столь простым объяснением, добавляли, что военную активность племени подстегивал торговый обмен с португальцами — чем больше мундуруку истребляли других индейцев, тем больше им посылали европейских товаров. Значит ли это, что в период до контактов с белыми погоня за головами-трофеями была самоцелью?

Э. Росс показал, что в действительности дальние экспедиции носили не только военный, но и охотничий характер. Как уже говорилось, индейцы Амазонии обычно располагают достаточными запасами земледельческих продуктов, богатых углеводами, тогда как мясной пищи, белков порой бывает в обрез. Естественно, что диких животных особенно мало вблизи селений. Уходя за сотни километров от дома, мундуруку берегли дичь в собственных лесах, равномерно использовали ресурсы огромной территории. Вера индейцев в то, что отрубленная голова врага приносит удачу на охоте, соответствовала действительности вот в каком смысле: пока велась охота за головами, дичи действительно становилось больше, потому что ее не истребляли. Как только экспедиции прекращались, сокращались запасы дикой фауны. Весьма вероятно также, что престиж уходивших в поход молодых людей был высок не только потому, что они подвергали свою жизнь опасности. Юноши возвращались в родное селение, нагруженные помимо голов-трофеев заготовленным впрок мясом животных, которое в любой первобытной общине легко открывало дорогу к женским сердцам.

Яно а ма

Дальние охотничьи экспедиции — лишь одно из возможных решений проблемы, стоявшей перед всеми обитателями южноамериканских тропических лесов: не допустить сокращения поголовья диких животных, точнее, сохранить его в постоянной пропорции к численности населения. Трудно сказать, что стало бы с мундуруку, если бы не пришли европейцы. Контакты с белыми, несомненно, облегчили им задачу: имея перевес в борьбе с другими племенами благодаря огнестрельному оружию, мундуруку не только сохраняли дичь в ближних лесах, но и устраняли конкурентов-охотников в дальних.

Иной вариант решения названной проблемы демонстрируют индейцы яноама, живущие в удаленных от крупных рек районах Южной Венесуэлы и Северной Бразилии. Сорок лет назад о племенах яноама почти ничего не знали даже этнографы. Эти низкорослые, но поразительно ладно сложенные люди с тонкими чертами лица долго избегали каких-либо контактов с европейцами. Проникшие к яноама в 50—60-е годы нашего столетия французские, западногерманские и итальянские экспедиции обнаружили народ, во многом отличающийся от соседних карибских и аравакских племен. Яноама принадлежат к числу тех сравнительно немногих индейцев, которые во время обрядов воплощения предков поглощают прах умерших родственников: их тела сжигают, а обугленные кости толкут и в виде порошка добавляют в напиток из бананов. Эти обряды совершаются в феврале, когда поспевают плоды персиковой пальмы. Вечерами люди до глубокой ночи скандируют: «Хели, хели!», околдовывая этим зверей, а затем идут на охоту. Из леса приносят корзины с плодами пальмы, которые в конце праздника отдают гостям из соседних селений. Вечером мужчины танцуют, изображая мифологических персонажей, и поглощают пепел умерших. Кончается все вдыханием сильнодействующего наркотического порошка, который вдувают в ноздри друг другу через специальные трубки. Этот наркотик называется «зовом предков».

В недавнем прошлом подобные праздники нередко заканчивались трагически. Либо гости, либо хозяева, заранее договорившись между собой, нападали на одурманенных индейцев из другой общины, безжалостно убивая всех, кого удавалось настичь. Устраивались и набеги на другие селения, от которых не всегда могли оградить даже прочные частоколы. Ссоры и драки между членами одной и той же общины также считались привычным делом. В результате часть членов общины покидала ее и основывала на новом месте собственное селение.

Среди этнографов прочно утвердилось мнение о яноама (особенно о центральной группе этих племен, называющей себя «яномами») как о едва ли не самом воинственном народе мира. Хотя сами яноама считают, что пролитие крови исключительно благотворно влияет на созревание плодов персиковой пальмы, религиозная мотивировка военных действий у них не столь явно выражена, как это было у тупинамба и мундуруку. Поэтому многие специалисты с самого начала пытались отыскать другие стимулы, заставлявшие яноама беспрестанно нападать на соседей. Было высказано предположение, что яноама борются за выживание из-за скудности природных ресурсов. Когда же оказалось, что они обеспечены мясом чуть ли не лучше всех остальных индейцев Южной Америки и потребляют животных белков вдвое больше, чем рекомендуют врачи, французский этнограф Н. Шаньон и его последователи заявили прямо: агрессивность заложена в природе этих людей, а значит, воинственность яноама не требует никаких «экономических» объяснений. Раз сами индейцы уверяют, что воюют главным образом из-за женщин, значит, так оно и есть.

Американский этнограф М. Харрис, как и многие другие, не был удовлетворен таким заключением. Разумеется, считать, что между селениями яноама ведется непосредственная борьба за ресурсы, неверно. Но и сама по себе хорошая обеспеченность индейцев мясом тоже ни о чем не говорит. Она как раз и является следствием сложившихся у яноама методов эксплуатации окружающей среды, и если способы охоты изменятся — дичь исчезнет. Мундуруку, как указывалось, тоже не испытывали недостатка в животных белках, пока сохраняли воинственность. Опровергая Шаньона, Харрис со своим коллегой У. Дивалем выдвинул гипотезу, стремящуюся объяснить не только взаимоотношения индейцев Южной Венесуэлы с соседями, но и такие широкораспространенные институты первобытного общества, как тайные мужские ритуалы, посвятительные испытания на выносливость, часто встречающийся запрет женщинам употреблять охотничье оружие и другие.

Свою гипотезу Диваль и Харрис построили на одном противоречии в поведении индейцев, которому Шаньон уделил недостаточно внимания. Хотя яноама, по их же собственным словам, воевали, чтобы добыть в другом племени женщин, они, как и многие первобытные народы, убивали значительную часть новорожденных девочек. В результате среди молодых людей брачного возраста юношей было больше примерно на треть. В действительности недостаток женщин ощущался еще сильнее, так как у яноама распространено многоженство. Таким образом, стимул к ведению междоусобных войн как бы создавался искусственно!

С какой целью индейцы убивали собственных дочерей? Прежде всего здесь проявились психологический и этический моменты. Первобытный человек был абсолютно убежден в существовании духов, душ, иного мира. Ему глубоко чужда идея смерти как прекращения всякого существования. Жизнь мыслится неуничтожимой и в каком-то смысле неиндивидуальной (вспомним представления бороро о первопредке как «коллективной душе» всех членов рода). Соответственно убийство воспринимается как менее тяжкое преступление, чем в европейской культуре, особенно если дело касается ребенка.

Ленинградская исследовательница Г. Н. Грачева приводит характерные данные о представлениях о смерти у таймырских нганасан. Смерть ребенка считается «легкой», поскольку младенец никого не «потянет» за собой в иной мир, а его дух быстро вернется назад, перевоплотившись в нового ребенка, который родится у той же женщины. На подобных поверьях основан известный в древности едва ли не по всему миру обычай хоронить умерших маленьких детей под порогом или под полом комнаты, то есть поближе, чтобы дух младенца нашел дорогу назад. В противоположность тому взрослые и особенно старики считаются «тяжелыми» покойниками. Люди боятся, что дух старика отягощен привязанностями к родственникам и знакомым, которых он «уведет» за собой в иной мир.