Голос крови

Тогда почему за последние два дня все настолько изменилось?

Хальк недоумевал и не знал, с кем поделиться сомнениями, ибо затруднялся определить, что именно вызывает его подозрения. Правитель страны обладает неоспоримым правом не давать никому отчета в своих поступках. Если король полагает, что столь спешный и неожиданный визит в Немедию действительно необходим, значит, для такого решения имеются причины. Но почему он не желает делиться своими соображениями ни с кем из приближенных? Раньше он всегда советовался… Или хотя бы говорил, что намеревается предпринять и ради чего…

Теперь же – никаких разговоров, никаких объяснений, один-единственный ответ на любые вопросы: «Так надо и я так хочу». Словно Конан позабыл о данных клятвах, о неоднократных предостережениях Чабелы, о том, что связывает его с Мораддином и Ольтеном, и задался целью прослыть наивернейшим союзником Тараска Эльсдорфа. Как правитель Аквилонии мог решиться предать того, кто доверился его покровительству? Зачем согласился отправиться в Бельверус? Что намеревается делать?

Хальк знал, что эти вопросы тревожат всех спутников Конана, и никто пока не нашел подходящей разгадки.

Аквилонцев разместили в знакомых покоях замка короны – они жили здесь луну назад, во время сорвавшейся усилиями Чабелы и Совета Семи королей коронации Тараска. Усилия зингарки ни к чему не привели: Тараск заполучил желанную корону. Добившись же официального признания вечного противника, Аквилонии, он намного укрепит свою пошатывающуюся власть и может пожинать плоды заслуженной победы. И какая разница, какие чувства испытывает по этому поводу какой-то хранитель архивов из Тарантийского замка?

Первый день лета выдался крайне суматошным. Гостей Бельверуса известили, что в полдень Его величество Тараск изволит принимать своего царственного собрата из Аквилонии, затем последует торжественная церемония на Замковой площади. Пуантенский герцог немедля ринулся выяснять у сюзерена подробности и вернулся обескураженным – его не пустили. Конан заперся в своих комнатах и никого не желал видеть. Подобного не случалось уже давненько. Склонный к мрачным пророчествам Райан Монброн немедля заявил, что, должно быть, настало время составлять завещания, ибо из поездки в Бельверус им вернуться не суждено.

Единственной приятной новостью стала краткая записка, обнаруженная Хальком на столе в занимаемой им комнате. Должно быть, ее принес кто-то из дворцовых служителей и оставил на видном месте.

Послание гласило: «Десятый полуночный колокол. Улица Лебедя. Ювелирная лавка „Сокровища Аграпура“. Жду».

Вместо подписи красовалось вполне узнаваемое изображение голенастой цапли.

Цапля – значит, имя автора записки начинается с литеры «Ц». Выбрать же местом встречи дорогую ювелирную лавку могла только женщина. Среди знакомых Халька Юсдаля имелась всего одна особа, жившая в Бельверусе и носившая имя на букву «Ц». Цинтия. Цинтия фон Целлиг, умудрявшаяся знать немножко больше, чем прочие обитатели замка короны. Взбалмошная и сообразительная Цинтия, к которой, с сожалением признавал Хальк, он начинал привязываться.

* * *

Она со скучающим видом перебирала разложенные на прилавке украшения – стройная тоненькая девушка, кажущаяся еще стройнее из-за облегающего платья в золотисто-черных полосах, перехваченного вместо пояса серебряной цепочкой. Песочно-рыжие вьющиеся волосы стянуты на затылке в тяжелый узел, серо-зеленоватые глаза насмешливо поблескивают. Любому ясно: перед ним благородная немедийская девица из зажиточной семьи, которая тратит свободное время и деньги своих родителей на приобретение очередных безделушек.

– Только-только я смирилась с необходимостью рыться в содержимом здешних сундуков в ожидании вашей милости! – жизнерадостно приветствовала она Халька и мгновенно посерьезнела, вполголоса спросив: – Месьор Юсдаль, что случилось? Тебе плохо?

– Пойдем отсюда, – пробормотал господин королевский библиотекарь, донельзя удрученный возникшим обстоятельством: девушка, шедшая рядом с ним по шумной торговой улице Лебедя, была такой хорошенькой, что ради нее хотелось немедля совершить какой-нибудь подвиг. Или для начала изречь нечто куртуазное. Иштар Добросердечная, дожить до тридцати лет и влюбиться в девицу, которую видел-то всего раза два или три! Конан и прочие, когда узнают, на смех поднимут!

– Я получила твои письма, – нарушила молчание Цинтия. – Их привозили почти каждый день. А вчера вечером прошел слух, что внезапно приехал ваш король, и сегодня на площади у замка короны что-то затевается…

Хальк с удовольствием поболтал бы на сотню различных тем, не касавшихся дворцовых интриг, но другого выбора не оставалось. Кто-то должен узнать о его подозрениях. Невозможно волочь подобную тяжесть в одиночестве.

Его речь, произнесенная на ходу, среди уличной толпы, не заслуживала названия безупречно построенной и логически выверенной, однако Цинтия слушала очень внимательно, изредка перебивая на редкость точно задаваемыми вопросами.

– Значит, вот как… – озабоченно протянула она, когда Хальк завершил свою повесть описанием загадочных событий у крепости Арнейд. – А мы-то думали…

Она прикусила губу, и, поколебавшись, решительно потянула гостя из Аквилонии за собой, в квартал старинных переулков, направляясь к какой-то ведомой только ей цели.

– У меня появляются привычки Даны: никому не доверять и оглядываться на каждом шагу, – сердито пояснила девушка, резко сворачивая в неприметную арку и осторожно высовываясь из-за угла. – Как считаешь, нас не выслеживают?

– Пробежим через двор, спрячемся и у следующего перекрестка взглянем снова, – предложил Хальк, благодаря склонности правителя Аквилонии к авантюрам близко познакомившийся с высоким искусством бегства от погонь.

На всякий случай Цинтия Целлиг и ее спутник проделали часть пути по внутренним дворам и задворкам, стараясь никому не попадаться на глаза. Попытки барона Юсдаля узнать, куда они все-таки идут, наталкивались на многозначительные отговорки, сопровождаемые столь умоляющими взглядами, что язык не поворачивался продолжать расспросы.

Завершился путь возле внушительного вида запертых ворот, украшенных медными полосами. Ворота принадлежали зданию из серого и красного камня, напоминавшему процветающий торговый дом, что удостоверялось красочной вывеской на фасаде «Игдир, Мошшель и Компаньоны». Имена, судя по произношению, туранские либо заморийские. Цинтия торопливо выбила кулачком дробь на прорезанной в створках калитке, скрипнул приоткрывшийся круглый глазок, однако никаких расспросов не последовало. Калитка беззвучно открылась, девушка юркнула внутрь, и Хальку ничего не оставалось, как последовать за ней.