Голос Лема

— Может, и ничего, — пожал плечами физик. — Но так-то… лучше я себя чувствую. Пойдем?

* * *

— Вот тебе и дорога! — с чувством произнес Рамани.

Бринцев не ответил: его, как и остальных, застали врасплох. Опаловый путь ни с того ни с сего не столько обрывался, сколько преломлялся. Стекал будто замерзший водопад по отвесной стене и расщеплялся в нескольких десятках метров ниже на веер отдельных тропок.

На их глазах тропки росли, расползались и спутывались, пока наконец вся равнина, от клифа до стены туч, заслонявших горизонт, не покрылась сложной арабеской зигзагов, меандров и спиралей.

— Красотища какая! — вздохнул Карлссон. — Однако это не облегчит нам путь к городу.

— В конце концов, мы всегда можем перелететь, — сказал капитан. — Меня больше интересует, что оно вообще такое. Есть у кого-нибудь идеи?

— Религиозная мистерия? — предположил ван Хофф. — Произведение искусства?

— Или сеть питания, — добавил Кронкайт. — Включают как раз в это время.

Слушая создаваемые ad hoc гипотезы, Мирский внезапно засомневался, сумеют ли они вообще понять этот мир. Маловероятно, если не перестанут смотреть на него сквозь фильтр земных аналогий и не сорвутся с поводка архетипов. Только как это сделать? Другой системы отсчета у них не было. А Карлссон еще и взвел пружину этой ловушки замечаниями насчет цивилизационной схожести. Не желая того, отравил их. Сбил объективизм и разблокировал подсознательную склонность к поиску ответов — простых, удобных и шаблонных. Уж в чем-чем, а в одном Мирский был уверен: немногое на этой планете, если вообще что-нибудь, окажется близким к шаблону.

— А может, это сообщение? — Голос Сайто вывел капитана из задумчивости. — Может, они уже знают о нас, и это — форма приветствия? Тест? И только когда мы его решим, нас сочтут достойными беседы. Если вообще пустят на порог.

— Так, может, ты нам еще милостиво сообщишь, как мы его передадим? — спросил индус.

— Что?

— Ну решение.

— Не знаю, — Сайто развел руками. — Просто мне в голову пришла такая идея.

По Мирскому, идея была недурственна, по крайней мере давала зацепку. Капитан щелкнул пальцами.

Два невидимых бота — хотя насчет невидимости Мирский уже не был стопроцентно уверен — поднялись на предельный уровень и, как пара ястребов, принялись кружить, прочесывая равнину электронными глазами. С этой перспективы, при раскрывшемся горизонте, ажурный узор выглядел еще прекраснее, потеряв, однако, первоначальную геометрическую правильность в пользу другой, более знакомой.

— Мандельброт… — решился на сравнение Карлссон.

С его стороны это было, скорее, утверждение символическое, поскольку узор представлял собой соединение трех отдельных фрактальных конструкций. С одной стартовой точкой — городом, который словно миниатюрная спиральная галактика сидел в центре многоцветной паутины с отростками, тянувшимися далеко за границы камер автоботов. Чтобы охватить целое, им пришлось бы вызвать на связь инструментарий орбитального «Корифея».

— Это серьезный удар по твоей теории, — Рамани взглянул на Сайто. — Эта структура, а вы ведь заметили, что у нее есть и третье измерение, слишком велика, растягивается на очень большой площади, не локально, вокруг места, где мы стоим. Значит, дело не в нас.

— Я не называл бы это теорией. Это лишь мои размышления… — защищался геолог.

— Во-вторых, что тут решать? — проигнорировал его индус. — Несколько банальных алгоритмов. И это проверка нашего интеллекта?

— А что ты видишь, глядя, например, на диаграмму Вюрца? — спросил ван Хофф.

— Что ты имеешь в виду? — парировал Рамани вызывающим тоном.

— В двух измерениях это лишь набор точек и красивых правильных фигур. Но в трех или в семи — нечто совершенно другое, так? Возможно, эти фракталы — лишь указание на загадку, а лежит она куда глубже.

— Ну, если здесь есть какие-то глубинные зависимости, мы их и до вечера не найдем, — тяжело вздохнул ксенобиолог.

— Мы — нет, а вот челнок — да, — вмешался Мирский.

— А если даже он ничего не отыщет?

— Я готов поспорить, что так и будет, потому что здесь, — Рамани широким жестом обвел окрестности, — ничего нет. Никаких скрытых значений или закодированных сообщений. Мы зря потеряем день.

Однако капитан прекратил дискуссию, заявив, что, во-первых, они никуда не спешат, а во-вторых, пока не исчерпают все аналитические методы, не станут считать гипотезу Сайто ложной или бессмысленной, поскольку это могло бы слишком дорого обойтись. Час ничего не решит, пусть займут себя чем-то другим. Работы хватает.

Кронкайт понял это по-своему и устроился у синтезатора, однако Карлссон отвлек его вопросом, невинным лишь на первый взгляд:

— Никто не подумывает о бутербродах?

— Не шути, — скривился Бринцев.

— С чего бы? Я что, садист? — улыбнулся швед.

Они полагали, что над ними и вправду посмеиваются, но когда он вынул из рюкзака сверток и распаковал его, наполнив воздух ароматом свежего хлеба, копченостей и помидоров, бросились к нему стайкой проголодавшихся зверьков.

— Погодите-погодите, если уж решили устроить пикник, мне сначала надо бы поставить заслон, — запротестовал Кронкайт.

— Не надо, — обронил Карлссон, занятый распределением провианта. — Атмосфера совершенно стерильна.

— Но устав… — Навигатор неуверенно взглянул на Мирского, а тот перевел вопросительный взгляд на ксенобиолога.

— К черту устав! — неожиданно рассердился Карлссон. — Я сказал: не надо — значит, не надо, не в идеально стерильной атмосфере! Впрочем, хочешь — ставь. Мне все равно…

— Должно быть, это те тридцать два процента… — вздохнул Бринцев, надкусывая бутерброд с сыром.

Кронкайт после минутного колебания снова упаковал оборудование, но за своей порцией не потянулся — аппетит пропал. Сайто ел молча, в отличие от Рамани и ван Хоффа, которые устроились на краю обрыва и, свесив ноги в пропасть, затеяли живую беседу на тему многомерности, мембран и всяко-разной прочей физико-математической эзотерики.

Мирский пытался слушать, но оставил эту затею, когда дискуссия вышла на слишком абстрактный для него уровень.

Панорама открывалась куда интереснее, пусть даже и настолько же непонятная. Рейеф-К700205 уже выглядывал из-за низких облаков, заливая равнину теплым медовым светом. Фрактальный барельеф сделался матовым, словно покорно уступая большему богу. Но то здесь, то там, то в ином месте, в ослепительных вспышках и пламенных гейзерах он все еще пытался конкурировать с солнечными лучами.

Капитан перевел взгляд дальше — туда, где недавно на фоне утреннего неба отчетливо проступали контуры удаленных на пару десятков километров зданий. Но и эта картинка утратила контрастность, размытая вуалью встающих туманов. От внимания Мирского не ускользнуло, что, по сравнению со вчерашним представлением, на закате солнца эта картинка была почти мертвой и настолько же лишена субстанции, насколько была наполнена ею вчерашняя.

Он вспомнил о гоглах и уже собирался их включить, когда отозвался челнок.