Голос моей души

– Нет здесь ничего противоестественного, – возразила Лизетта, заговорщицки мне подмигнув. – Вот если бы ты про Жаклин с Долорес говорила, тогда да, понимаю. Хотя тоже не факт…

– А что такого с Жаклин и Долорес? – полюбопытствовала я.

Лизетта многозначительно усмехнулась.

– А то, что им никакие мужчины не нужны, – сообщила она. – Но только не из-за благочестия. А потому что они… ну, вы поняли. Любят друг друга.

– Лизетта, ну что ты говоришь такое?! – Я думала, что в прошлый раз Мелани скривилась по-настоящему брезгливо, но, кажется, ошибалась. – Тебе самой не совестно? Они просто подруги!

– Ага, подруги. – Лизетта теперь даже не смотрела в сторону Мелани, не ожидая найти там понимания, и концентрировалась исключительно на мне. – Вот ты сама посуди: зачем просто подругам запираться, а потом, когда к ним постучались, долго не открывать и с шумом метаться по комнате?

Лицо Мелани стало таким пунцовым, что я всерьез забеспокоилась о здоровье юной монахини и перевела разговор в более нейтральное русло. Однако же и нравы царят в этой святой обители! Неизвестно еще, в каком состоянии я найду герцогиню. Подростки особенно легко поддаются влиянию, а тут в этом плане, похоже, немало вариантов…

Я попыталась осторожно забросить удочку, спросив между делом, все ли монахини находятся здесь добровольно и не удерживают ли кого силой. В ответ на это Лизетта, рассмеявшись, сообщила, что против воли здесь находится полмонастыря. Мелани от участия в дискуссии воздержалась. Я поняла, что ничего более конкретного пока не узнаю, и решила не торопить события. Зато, когда Мелани ненадолго отлучилась, окончательно завоевала доверие и расположение Лизетты, рассказав несколько пошлых анекдотов.

Вечером я долго не могла уснуть. И дело было даже не в новом месте и неудобной кровати. И не в беспокойстве о ближайшем будущем. Честно говоря, я практически не сомневалась в том, что все пройдет благополучно. Главное – это совладать с альт Ратгором, а монастырь – это так, разминка. После тюрьмы и смерти, в сущности, ерунда. Беда заключалась в том, что мне катастрофически не хватало Андре. Я хорошо представляла себе, где он сейчас находится. Совсем недалеко от монастыря, как и все наши спутники. Следят за стенами, наблюдают за обстановкой, насколько это реально. Но выйти к нему, даже на минуту, я не могла. Как же, оказывается, я успела привыкнуть к тому, что он всегда рядом! Выберусь отсюда – и надо будет поскорее женить его на себе. А то мало ли… Еще, чего доброго, передумает…

На кухне я начала работать на следующее же утро, после получасовой молитвы. Особыми кулинарными навыками я, конечно, не обладала, но, во-первых, от меня этого никто и не ожидал, а во вторых, изысканной монастырская еда не являлась, так что большого мастерства ее приготовление не требовало. Хотя присутствует в кулинарном деле нечто сродни магии: по одному и тому же рецепту одни хозяйки готовят так, что пальчики оближешь, а другие, может, и сносно, но не более того. И ведь не объяснишь, почему именно; вроде бы и ингредиенты те же положили, и тушили так же долго, а результат все равно разный. Не знаю, к какой именно категории относилась я, но, видимо, стряпня моя оказалась, по крайней мере, не самой плохой. Нареканий не было.

Я постепенно привыкала, осматривалась, наблюдала. Вскоре выяснилось, что не вся пища отправляется в общую столовую. Вода разливалась по кувшинам, часть которых подавалась к общей трапезе, однако монахини могли забирать их и в кельи. Мать настоятельница и еще некоторые избранные помимо участия в совместных трапезах – преследовавшего, по-видимому, скорее символические, нежели гастрономические цели, – получали определенные блюда и в свои комнаты. А кроме того, поднос с едой регулярно доставляли в келью еще одной таинственной не то монахини, не то послушницы, которая жила на самом верхнем этаже, особняком, и никогда не выходила ни на общие трапезы, ни на молитвы.

Несколько дней спустя Белария озадаченно взглянула на поднос, на котором уже стояли две тарелки – одна с хлебом, вторая с тушеным мясом и картофелем, – и чашка с компотом.

– Кто же его наверх-то отнесет? – растерянно проговорила она в пространство, ни к кому конкретно не обращаясь.

– А Полинария что, не может? – спросила я.

Именно сестра Полинария, также работавшая на кухне, регулярно относила еду здешней заключенной (которую конечно же никто так в открытую не называл). В ответ на мой брошенный якобы между делом вопрос сказали, что девушке нездоровится, потому-то она и не выходит из своей комнаты. Ну да, а высоченные и вообще здоровущие бабы, постоянно дежурившие у ее двери, – это не иначе лекарши, готовые в случае чего мгновенно прийти на помощь.

Белария разочарованно поджала губы.

– Не может, – призналась она. – Полинария вчера вечером поскользнулась и неудачно упала. Вывихнула ногу, теперь в своей келье отлеживается.

Я огорченно поцокала языком. И, разумеется, не стала уточнять, что вполне умышленно поспособствовала отсутствию Полинарии, помазав пол в нужное время и в нужном месте растительным маслом.

– Ну я могу отнести, – небрежно бросила я. – А что? Мне нетрудно.

Белария колебалась недолго. Я предлагала ей решение проблемы, и особых причин отказываться она не видела. Так что вскоре я поднялась по лестнице с подносом в руках и остановилась, приблизившись к наглухо закрытой двери. А как тут не остановиться, когда дорогу преграждает огромных габаритов бабища с каменным лицом и увесистым молитвенником наперевес? Право слово, обыкновенный конвоир внушал бы своим видом значительно меньший ужас.

– Ты кто такая? – сурово сдвинула брови монахиня.

– Послушница Эрта, – робко ответила я. – Сестра Белария отправила меня сюда с подносом.

– Сестра Полинария сегодня больна, – пояснила еще одна монахиня, которая прислушивалась к нашему разговору.

Охранница окинула меня оценивающим и одновременно уничижительным взглядом. Я постаралась сжаться в комок.

– Ну ладно, проходи, – разрешила наконец она. – Постой-ка!

Она остановила меня у самой двери, насыпала в чашку с компотом какой-то порошок и как следует размешала. Я пригляделась к содержимому. Вроде бы выглядит так же, как прежде, только и без того красноватый оттенок жидкости казался теперь кроваво-алым.

– Что это? – рискнула спросить я.

Не задай я этого вопроса, столь глобальное отсутствие любопытства могло бы показаться подозрительным.

– Тебе какое дело? Успокоительное, – проворчала монахиня. – Девчонка душевно больна и неуравновешенна. Ей требуется помощь лекарей, но она отказывается от лекарств. Приходится идти на хитрость, для ее же блага. Вот мы и идем на этот грех ради спасения ее тела и души. Так что ты проходи да помалкивай. Войдешь, поставишь все это на стол. Если удастся, дождись, чтобы она начала есть и пить при тебе. Не выйдет – просто забирай поднос и уходи. За посудой Белария пришлет позднее.

– А как же она без ножа и вилки есть будет? – сыграла дурочку я.

Причины отсутствия этих предметов на подносе были мне вполне очевидны.

– Не твоего ума дело, – не слишком вежливо, но беззлобно откликнулась монахиня. – Ну ступай. У тебя небось и другой работы хватает.

После этого она громко постучала, а затем распахнула дверь.

Я шагнула вперед, попутно принюхиваясь к содержимому чашки. Ну да, можно назвать это и успокоительным. За месяц или за три, тут уж все зависит от организма, принимающий этот настой успокоится так, что ни о каких нервных срывах речи и правда не пойдет. Человек будет спокоен, послушен и совершенно безразличен к окружающему миру. Ни тебе скандалов, ни истерик, ни попыток побега. И постриг примет без вопросов и слез, и все бумаги, какие нужно, подпишет, причем заметим: не под пытками и не под страхом смерти.