Голоса потерянных друзей
Шрифт:
— Рэй, что происходит?
Он не отвечает.
Я оборачиваюсь к классу и кричу:
— Он что, чем-то болен?
Все молчат.
— Ты болен? — Теперь мы с Рэем стоим нос к носу.
— Я очень хочу ку-шать.
— У тебя есть с собой лекарство? Может, в медкабинете есть? — интересно, в этой школе имеется медкабинет? — Ты ходил к врачу?
— Н-нет… я просто… очень хочу кушать.
— А когда ты последний раз ел?
— Вчера в обед.
— А почему не позавтракал?
— Так в кылдовке ж пусто.
— А не поужинал вчера почему?
На лбу Рэя, блестящем от пота, проступает глубокая складка.
Он смотрит на меня, недоуменно моргает:
— Я же вам говорю: в кылдовке пусто.
И
Кладовка!
В кладовке пусто!
К горлу подкатывает тошнота.
Тем временем шум у меня за спиной вновь начинает усиливаться. В воздух взмывает карандаш и летит прямо в стену. Еще один, судя по звуку, врезается в металлическую подставку для бумаг у меня на столе.
Выхватив из кармана начатую пачку драже «Эм-энд-Эмс», оставшуюся у меня после утреннего перекуса, я вкладываю ее в ладонь Малышу Рэю и говорю:
— Вот, поешь.
Затем распрямляюсь, и как раз вовремя — ровно в эту секунду в приоткрытую дверь врезается красная пластиковая линейка.
— Ну все, хватит! — раз, наверное, в двадцатый за сегодня говорю я. Впрочем, это явно еще не конец, ведь я по-прежнему на рабочем месте, точнее сказать, в самом центре Дантова ада. И это только первый день. То ли из упрямства, то ли от отчаянного желания преуспеть сегодня хоть в чем-то, я начинаю собирать с пола экземпляры «Скотного двора» и возвращать их на парты.
— И че нам с ними делать? — недовольно спрашивает кто-то с правого ряда.
— Открыть. Просмотреть. Достать лист бумаги. Одним предложением ответить на вопрос, о чем, по-вашему, эта книга.
— До звонка всего восемь минут! — заявляет девчонка панк-рокерша с синим ирокезом.
— Ну так поторопитесь.
— Вы в своем уме?!
— Мы не успеем!
— Так не честно!
— Не буду я ниче писать!
— Книжку читать? Еще чего! Тут же… сто сорок четыре страницы! Мне стока за пять… точнее, четыре минуты не прочесть!
— А я не просила читать книгу. Я велела ее просмотреть. И предположить, о чем она, а потом написать об этом одно предложение. Этим самым предложением вы себе заслужите право выйти из класса и отправиться на обед.
Я направляюсь к выходу и только теперь замечаю, что Малыш Рэй сбежал, оставив в качестве благодарности пустую обертку от «Эм-энд-Эмс».
— А Малыш Рэй вот ничего не писал! И пошел на обед!
— Это не ваша проблема, — я обвожу класс взглядом, напоминая себе, что передо мной всего лишь девятиклассники. Этим ребятам по четырнадцать-пятнадцать лет, и вряд ли они дойдут до рукоприкладства. Во всяком случае, серьезного.
В классе слышится шорох бумаги, стук ручек, которые ученики выкладывают на парты, лязг молний на рюкзаках.
— А у меня бумаги нет! — заявляет тощий паренек.
— Попроси у кого-нибудь.
Он тянется вперед и сдергивает с парты ботаника чистый лист. Жертва вздыхает, снова лезет в рюкзак и спокойно достает новый листок. Боже, храни ботаников! Вот бы у меня весь класс был такой! На всех уроках!
В итоге победа остается за мной, если можно так выразиться. Со звонком я получаю от учеников, торопящихся удрать из класса, целую стопку мятых бумажек с рассуждениями на заданную тему. И только когда последняя группка девятиклассников преодолевает заграждение, которым служит пустая парта, придвинутая мною к двери, я узнаю длинные, тонкие косички, украшенные красными бусинами, выцветшие джинсы и цветастую футболку. А вместе с ними и девчушку, которая утром провожала мальчика от перекрестка до школы и несла его коробку с обедом. Во всем этом хаосе я даже не заметила ее
среди присутствующих!Я заставляю себя поверить, что она-то меня не узнала и не связала с утренним чудом, предотвратившим трагическое происшествие. Пролистывая несколько ученических работ, я читаю:
Наверное, это про скотный двор.
Книжка тупая.
Про свинью.
Это пародия Джорджа Оруэлла на СССР.
Надо же, кто-то на полном серьезе переписал предложение из аннотации на задней обложке книги. Выходит, надежда еще есть.
А на следующем листке написано:
Эта история о полоумной дамочке, которая с утра попадает в аварию и ударяется головой. А потом забредает в школу, хотя понятия не имеет, что ей там делать.
А на следующий день она просыпается и решает больше туда не возвращаться.
Глава третья
Ханни Госсетт. Луизиана, 1875
Надвинув шляпу с широкими полями на самые глаза и стараясь держаться тени, я пробираюсь вперед в утренних сумерках. Если меня заметят, жди беды. Уж мы с Тати знаем это наверняка. Госпожа никого из издольщиков и на пушечный выстрел к хозяйскому дому не подпускает, пока Седди не зажжет в окнах свет. Если меня застанут здесь ночью, чего доброго, примут за воришку.
И тогда хозяйка наверняка порвет договор об аренде земли! Она эти самые договоры терпеть не может, а наш — больше других. Всех нас, кто остался без родителей, она хотела придержать у себя подольше, чтобы мы работали в доме, пока не станем совсем взрослыми и не взбунтуемся. Она и Тати позволила пустить нас на свой надел лишь благодаря массе, который считает, что потерявшие семью подростки тоже должны иметь право возделывать землю и кормить себя. К тому же хозяйка не верила, что старуха и семь неразумных юнцов целых десять лет продержатся на одном крошечном наделе и заслужат право получить его в собственность. Наша жизнь действительно была скудной и голодной, потому что три четверти урожая, выращенного на этом поле, приходилось отдавать в уплату долга за землю или обменивать на товары в местной лавке, поскольку издольщикам запрещено торговать за пределами плантации. Но сейчас эти заветные тридцать акров уже почти наши — тридцать акров, один мул и снаряжение. Но хозяйке это явно не нравится, тем более что наш надел находится совсем рядом с их домом. Она хочет придержать эту землю для юного мистера Лайла и мисси Лавинии, хотя тем куда интересней тратить отцовские деньги, чем возделывать поля.
Но все это не важно. Намного серьезнее то, что сотворит с нами хозяйка, если обо всем прознает, но, надеюсь, это случится нескоро. Тати ни за что не облачила бы меня в мужскую рабочую одежду и не отправила бы тайком подбираться к дому, если бы были другие способы выяснить, каким шальным ветром сюда занесло эту девчонку в плаще и что она делала в Госвуд-Гроуве посреди ночи.
Она, должно быть, надеялась скрыться под капюшоном от любопытных глаз, но Тати мигом ее узнала. Недаром она в прошлом году, незадолго до Рождества, просидела несколько ночей у керосиновой лампы с иголкой в руках, торопясь сшить два одинаковых плаща в подарок — один для той смуглой дамочки, которую хозяин держит в Новом Орлеане, а второй — для бледной дочурки, которую масса ей заделал, — Джуно-Джейн. Хозяин любит наряжать маму с дочкой одинаково, а еще знает, что на Тати можно положиться и что она ни за что про свое шитье не расскажет хозяйке. Все мы твердо усвоили, что рядом с ней об этом ребенке и его матери лучше не упоминать, чтобы не будить лиха.