Голосую за любовь

— Я не видел человека более озлобленного, на все готового, — помолчав, добавил Эдо, — это потому, что в нем что-то надломилось с тех пор, как насмотрелся он на материнские муки. Тот, кто живет на этих обветренных склонах, не всегда подбирает нужные слова, глубоко они в нас сидят, и мы с трудом с ними расстаемся, но никогда не примиримся с несправедливостью. А то, что случилось, иначе не назовешь. Но Павел все равно пошел не той дорогой. Ему надо было быть с партизанами, доказать, что вы доверились ложным слухам, посрамить тех, кто показывал на нас пальцем, тогда бы все встало на свои места. Лично я решил так поступить, а он собрался мстить на той стороне.

Я не перебивал его, и он продолжал:

— Так и Антонка рассуждала, и я был с ней заодно. Поэтому не раздумывая согласился, как только выпал случай.

«— В один прекрасный день Эдо ушел к партизанам. Он отправился вместе с приятелем Антонки, о котором я вам все время рассказываю. Я чувствовала, что ему стыдно за Павла, Антонка тоже знала об этом, поэтому и не препятствовала ему. Они быстро и без приключений перешли перевал и, получив задание, вернулись другой дорогой на новую стоянку. Об этом мы потом узнали. Когда немцы в первый раз пришли в деревню, они перевернули все вверх дном, а партизанский сарай, который и искать не надо было, сожгли. Павел был с ними, поэтому наш дом остался цел, а два других дома немцы облили бензином и подожгли, но огонь удалось погасить, мы с Антонкой помогали и вернулись домой с ожогами, нам было невыносимо стыдно и больно оттого, что мы узнали Павла, хотя он и кутался в плащ-палатку, слишком большую для него, а потом забился в кабину грузовика. Похоже, он не совсем потерял совесть, что-то в нем осталось; видно было, что жажда мести и сама месть не привлекают его больше так сильно, как раньше. Все это мы обсуждали с Антонкой, лежа в кровати, одни в доме, полные грусти, тревоги и отчаяния. Я была жутко напугана, мне казалось, этой полосе несчастий не будет конца. Позднее мы узнали, что Эдо со своим товарищем благополучно добрался до места и его в отряде полюбили. Спустя некоторое время нас известили, что Эдо при взятии немецкой заставы был серьезно ранен. Почти в это же время Антонка получила извещение, что Павел пал смертью храбрых в боях с бандитами и что она может забрать тело и похоронить его.

С тех пор как немцы наведались в деревню, партизаны у нас не появлялись. То здесь, то там в стороне пробирались тайком. Однако Эдо они все-таки принесли на носилках, потому что ему хотелось домой. Когда его уложили в постель, мы с Антонкой подумали, что он до утра не доживет, но оказалось, он просто сильно утомился в дороге.

А теперь послушайте, что дальше было. Чтобы никто не догадался, где Павел погиб, Антонка поехала обычным поездом, хотя немцы предлагали ей машину. Всю ночь она везла тело по железной дороге, а в то же самое время партизаны несли на носилках Эдо. Всего на несколько часов они разминулись. Павел уже лежал в доме, когда принесли Эдо. Мы не спали всю ночь. Партизаны ушли, так и не узнав, какая нас ждет участь. Один из них посочувствовал, сказал, что они сделали все, что могли. Теперь все зависит, как справится организм с лекарствами. Врач советовал следить за тем, чтобы Эдо по возможности не вставал.

Вот так в нашей комнате лежал Эдо, а в гостиной — Павел. Мы никого не позвали, нужно было побыть одним. От Павла шли к Эдо, который бредил и звал брата, что-то нам хотел объяснить, но снова терял сознание.

На следующее утро он был необычайно бодр и свеж, и не успели мы с Антонкой удержать его, как он поднялся, утверждая, что чувствует себя хорошо. Какая-то тяжесть была у него на сердце, ему хотелось выговориться, но разговор утомлял его, и Антонка едва сумела уговорить его послушаться доктора и лечь в постель.

Это был мучительный, кошмарный день. Мы с сестрой колебались, стоит ли рассказывать Эдо про Павла, тело которого в немецкой форме лежало в гостиной, ожидая своего часа. Мы не знали, как схоронить его. Верите ли, сударь, не было ни сил, ни времени, чтобы оплакать его, хотя смерть брата потрясла нас до глубины души и мы с сестрой переживали эту утрату. Я замечала, что Антонка то и дело поглядывает в окно, как будто ожидает, что произойдет чудо, придет человек, которому можно довериться. Скажет, что надо делать. Ей и мне. Нужно было выкопать яму, нужно было что-нибудь делать, но по всей нашей лощине снег лежал нетронутой целиной, а соседей мы не рискнули звать на помощь. Потому что Павел… ну, да сколько можно об этом говорить, сколько можно.

— Завтра нас с тобой ждет работа. Мы должны отнести его и похоронить, — решила в конце концов Антонка. — Похоронить возле отца с матерью.

Я не успела ничего ответить, как раздался голос Эдо, который проснулся и собирался о чем-то рассказать; он мучительно выдавливал из себя слова, как они атаковали позиции немцев, как он увидел в окне Павла, выстрелил. Павел тоже выстрелил и вдруг замер, точно стрелой пронзенный, и больше не стрелял. Что было дальше, Эдо не помнил. Когда очнулся, ему сказали, что его несут домой, потому что он сам об этом просил, да и дружок его настаивал. Он обещал прийти проведать его, как только вырвется. Антонка побледнела, но не проронила ни слова, дала Эдо лекарства и стала торопить меня скорее копать яму.

Земля сильно промерзла. Твердой стала. Работа не двигалась. Ночь выдалась вьюжная; ветер то и дело пылил в лицо хлопьями снега. Меня охватывал страх. Вдруг Эдо проснется и войдет в ту комнату, где лежит брат. Или придет кто — например, Антонкин партизан. Как обещал. Надо было схоронить человека, который переметнулся к немцам и стрелял в родного брата. Я не была уверена, что мы с Антонкой поступаем правильно, но, когда я поделилась с сестрой своими сомнениями, она выпрямилась, опираясь на лопату, и посмотрела мне прямо в глаза.

— Он наш брат. И неважно, как он жил, покуда был жив. Он мой брат и твой и брат Эдо.

— Мама предпочла замерзнуть на снегу, чем согласиться с позорным обвинением. И отец тоже, — плакала я. — А Павел выбрал бесчестье по своей воле.

— Когда я везла его тело сюда целых пять часов, — начала Антонка, — у меня было достаточно времени обо всем подумать. Я не бросила его, а привезла к нам, к этим вершинам. Ты не понимаешь?

— Нет, — отвечала я. Больше всего мне хотелось тогда лечь на снег и умереть.

— Если бы не война, — продолжала Антонка, — если бы не эти лживые подонки, заставляющие страдать других, разве бы мы с тобой оказались здесь ночью, да еще за таким занятием? Но раз так вышло, надо выполнить свой долг до конца. И я готова это сделать. Павел будет лежать рядом со своим отцом и матерью на этом кладбище, где лежат его дед и бабка. Иначе никак нельзя, нет для него другого места.

— Нам не простят, что мы осквернили эту землю, — пыталась я возражать.

— Каждый сам за себя решает. И я решила, — сказала она, забирая лопату у меня из рук.

А я, вы не поверите, сударь, я ушла. Антонка осталась одна. Она копала всю ночь. Продрогшая, приплелась под утро домой, надо было переложить тело на сани и отвезти к церкви, что была в километре от нас, пока никто не пришел и не застал нас там. Мы обе понимали, что тогда бы вся деревня возмутилась и не допустила, чтобы на кладбище был похоронен кто-то из наших в немецкой форме.

Тогда было так. А сейчас я рассказываю, а вам и горя нет».

Я хорошо помню это утро, оно стоит перед глазами, будто и не было позади стольких лет. Я пришел в селеньице под снежными вершинами навестить Эдо, меня беспокоило его состояние. Я чувствовал свою ответственность за него, ведь это я позволил ему остаться с нами и идти вместе с ребятами на боевое задание. К тому же у меня здесь был припрятан кое-какой материал, который надо было переправить в долину. Так я встретился с Антонкой, которая возвращалась откуда-то со стороны церкви. Она сильно изменилась, замкнулась; лицо потемнело и выглядело усталым.

Я окликнул ее.

Ей не хотелось разговаривать. Она вошла в дом, я следом за ней. Усевшись на кровать Эдо, я попытался расспросить младшую сестру, которая тихо плакала, уткнувшись в плед.

— Что-то случилось? — спросил я осторожно. Она кивнула, и скоро я узнал всю правду.

Я вскочил как ошпаренный и побежал за Антонкой, но ее нигде не было. На рыхлом снегу были видны свежие следы. Местами снег был сильно утоптан, будто здесь что-то тяжелое упало с саней и его пытались снова втащить на них. Это Антонка поднимала тело брата, но куда же она пропала, ведь если Иза не ошибалась, она должна была быть на кладбище, рассуждал я, оглядываясь по сторонам, что-то жгло в груди; мне показалось, что Иза стоит на пороге и с кем-то разговаривает, наверное, Эдо проснулся и слышал наш разговор, но я не мог думать о них, нужно было найти Антонку, так стало страшно за нее. Не знаю, откуда возник этот страх, но он теснил грудь. Впервые за все время нашего знакомства я чувствовал себя ответственным за все, что происходит с ней и вокруг нее.