Головы Стефани (Прямой рейс к Аллаху)

Едва она умолкла, как сэр Давид Мандахар повернулся к Дараину и принялся осыпать его оскорблениями. Она не понимала ни слова, но ярость, заставлявшая дрожать кончики его усов, две жилы, вздувшиеся посередине лба, и взгляд, в котором сверкал убийственный гнев, не оставляли никаких сомнений относительно сути его речи. Господин Дараин перенес эту грозу с благодушием человека, уже давно привыкшего играть роль громоотвода.

— Невероятно! — принялся негодовать затем сэр Давид Мандахар по-английски, повернувшись к Стефани. — Наши горы буквально начинены маоистскими провокаторами и агентами саудовского феодализма… Я потребовал, чтобы границы держали на замке, но армия мне ответила, что у них недостаточно легкового транспорта… Великие державы намеренно отказывают нам в оружии, чтобы держать нас в своей власти… Но мы его раздобудем, будьте спокойны… Если потребуется, мы опустошим наши сундуки, но у нас в скором времени будет самая боеспособная армия во всем Арабском заливе…

— Думаю, у вас больше нет сомнений относительно того, что на самом делепроизошло в самолете? — спросила Стефани.

— А у нас их никогда и не было! Нашим врагам нужен был предлог, чтобы вмешаться…

Предлог,подумала Стефани, задаваясь вопросом, правильно ли она расслышала.

— Я настаивал на том, чтобы сразу же рассказать правду, но что вы хотите, я ведь не все правительство!

У Стефани возникло странное ощущение — будто ее тело по-прежнему стягивают ремни, будто они давят на нее… Это не кончилось…Она услышала свой собственный голос, может, чересчур пронзительный, может, чересчур резкий, он говорил:

— Сколько колец делает удав, когда обвивается вокруг вас, чтобы задушить? Три? Четыре?

Она стала считать на пальцах:

— Погодите… самолет… тип, который шел за мной следом, чтобы убить… и сегодняшняя ночь… получается три…

Она почувствовала, как на ее руку легла чья-то рука, и в знак благодарности улыбнулась Руссо. Утро сияло, но этот покой казался ей обманчивым, как если бы свет дня был лишь маскировкой, сверкающим покрывалом, ловко наброшенным на реальность, остававшуюся угрожающей… Она поискала поддержку и уверенность во взгляде Руссо и по его тревожной озабоченности поняла, что теряет контроль над собой. Она попыталась взять себя в руки и призвала на помощь маленькие хитрости своего ремесла, приняла беспечный и непринужденный вид в надежде прогнать страх. Если присмотреться, лицо сэра Давида Мандахара было лицом разбойника с афганских гор, при утреннем свете в его чертах проступили суровость и жестокость, которых никак не скрадывали даже учтивые манеры, приобретенные в английской армии. И уж меньше всего доверия внушала носатая физиономия господина Дараина, который беспрерывно парил вокруг своего министра, как гриф, которому не терпится полакомиться. Это лицо не годилось для рассвета и для сияния раннего, лучезарного утра. А кем был на самом деле тот странный персонаж в машине, этот барон, лорд или не знаю как его там, ничуть не менее безупречный в своем костюме с Савил-Роу [83] здесь, среди пустыни, чем кулуарах Уайтхолла [84] или в пункте взвешивания жокеев на последних дерби? Руссо помог ей подняться.

83

Улица в Лондоне, где расположены ателье дорогих мужских портных.

84

Резиденция английского правительства.

— Он ничего мне не объяснил, — пожаловалась она, пока они шли к джипу, и тут же умолкла, потрясенная своим осипшим голосом и тем, как неловко в нем соединялись слова, как будто звенья разорванной цепи.

— Я плохо представляю, что бы мог вам сказать Мандахар. Вы уличили их в слабости. Шахирские племена практически так же независимы, как и курды, — а это доказывает, что правительство не контролирует ситуацию в горах. Думаю, что этот пикник явился благородной попыткой сэра Давида Мандахара показать, что он готов встретить конец своей политической карьеры как джентльмен. Сигарета и стакан рома, которые полагаются приговоренному к смерти, только по классу «люкс»: икра, паштет из гусиной печенки и шампанское… Из всех членов правительства он самый ярый противник предоставления шахирам независимости. Так что после случившегося его политическое положение…

Руссо пожал плечами.

— Думаю, через сорок восемь часов он подаст в отставку. Жаль. С такой физиономией он достоин представлять эту страну…

— Да, красивая голова, — пробормотала Стефани.

Они ехали уже с полчаса, когда облако пыли возвестило о двигавшейся им навстречу машине.

Это был «роллс-ройс».

За рулем сидел Али Рахман. Он резко развернул «Серебряное облако» поперек дороги, и стало ясно, что рулем и тормозами он пользуется не столько для того, чтобы управлять автомобилем, сколько для того, чтобы выражать свои чувства. Принц медленно вышел из машины и направился к ним, уставившись на Стефани, как на привидение.

— Господи, — пробормотал он. — Я был уверен, что они вас убили…

— Кто это «они»? — спросила Стефани.

Али Рахман покачал головой.

— Не знаю. Те, кто вас похитил… вероятно, ради выкупа… такое еще случается… даже на Западе… В Аргентине похитили директора «Фиата», и…

Он умолк. На нем были синие джинсы и американская рубашка из толстой шерстяной ткани в клетку.

— Приношу вам свои извинения от лица моей страны…

— Вы говорите по-французски, Али? — спросила Стефани.

— Я знаю всего лишь несколько слов…

— Тогда merde, merde и еще раз merde ваши извинения! — бросила ему Стефани. — Никогда еще не видела таких учтивых бандитов и мерзавцев, как здешние…

Она умолкла. Мурад сидел на заднем сиденье «Серебряного облака», и большей странности с «роллс-ройсом», видимо, еще никогда не приключалось. Эта гигантская мумия с голым черепом и пожелтевшим, как древнейшие папирусы, лицом, словно восставшая из гробницы фараона и восседавшая теперь на дорогой рыжеватой коже с непременной джамбией на коленях, наводила на мысль о каком-то глубоком и необратимом сбое, произошедшем в мире, в реальности, в настоящем и прошлом, и заставляла усомниться в возможностях разума и восприятия; в то же время она навевала мысль о каких-то безумных развлечениях потустороннего мира, где неизвестные боги, опьянев от неведомых напитков или просто от своего могущества, забавляются тем, что глумятся над условностями внешней логической связи, каковые до этого соблюдали как закон жанра, закон правильного использования реальности. Да, именно это было доминирующим ощущением: противоестественныйсдвиг реальности, преподнесенный взгляду и сознанию с поразительным реализмом…

Стефани рассмеялась — сказывалось шампанское… Она ощутила у себя на руке руку Руссо и попыталась вновь справиться с собой, чтобы не дать событиям прошлой ночи — как будто те все еще сохраняли способность искажать и коверкать реальность — отравить настоящее. Она бросила взгляд на колосса, чье желтоглазое лицо вызывало быструю череду ассоциаций: таблички для письма, папирусы, мумии, саркофаги, допотопные ящерицы и карибские зомби, — и все это в «роллс-ройсе» «Серебряное облако»… И в тот миг, когда ее взгляд скользил по оголенным предплечьям, на силе которых не сказался возраст, она вновь ощутила у себя выше колен и на талии железную хватку сжимавших ее рук…Человек, который застиг ее во сне и спокойно вынес из дворца, чтобы сдать тому, кто называл себя Харкиссом, и его «товарищу по несчастью», был Мурад.

Она смотрела на плоское скуластое лицо — на сухой натянутой коже не было и следа румянца или пота, лицо, казалось, не имело возраста, зато насчитывало века… Черты оставались неподвижными, начисто лишенными выражения, но она была почти уверена, что уловила в застывших глазах проблеск тревоги…

Тогда Стефани перевела взгляд на Али Рахмана, который в своем ковбойском наряде стоял перед «роллс-ройсом» и так же притягивал взгляд своей юностью, как тот, другой, отталкивал и отвращал своей древностью. Казалось, не может быть ничего невиннее этого отроческого лица. Но у Стефани с красотой были профессиональные отношения, и она знала нескольких отъявленных шлюх, которым при взгляде на их очаровательную мордашку, не колеблясь, дали бы первую премию за святость… Было трудно и даже невозможно поверить, что Мурад похитил ее и отдал Харкиссу и его «товарищу по несчастью» без согласия своего хозяина.

Она всматривалась в молодого принца; тот молчал, явно чувствуя себя неловко под этим внимательным и враждебным взглядом.

Итак, напрашивался вывод, что принц Али Рахман разделяет взгляды Комитета освобождения Раджада и сотрудничает с его представителями. Они хотели получить магнитофонную запись показаний Стефани, но они не приняли в расчет желания других — амбиции, надежды, алчность и ненасытное стремление к богатству двух наемников…

— Али, меня просили вам кое-что передать… В горах я я познакомилась с двумя вашими друзьями…

Юноша обратил на нее удивленный взгляд.

— Одного из них звали Талат… А другого уже не помню как…

Лицо принца прояснилось.

— Я хорошо знаю Талата, — сказал он. — Мы вместе учились в Англии…

Стефани уже собиралась заявить ему: «Так вот, его убили». Но в лице принца было столько доброжелательности и чистоты, что на нее снова накатила мысль: «Но это невозможно!», и она отнесла только что терзавшие ее «неопровержимые» подозрения на счет своих нервов. Она почувствовала, как рука Руссо легла ей на плечи, и будто бы издалека услышала его голос: