Голубь и Мальчик
Шрифт:
Сам Мешулам тоже приходит. Три раза в неделю, а иногда даже больше. Хотя у него есть ключ, он стучит, чуть-чуть («А может, профессор Мендельсон как раз сейчас спит?»), но в то же время достаточно сильно («А может быть, к нему пришла какая-нибудь дама?»), и только тогда открывает и тихонько заходит. Если Папаваш спит, он совершает свой «маленький обход в доме»: смазывает петли, проверяет ленты жалюзи — «эту подругу надо подтянуть», пробует краны и выключатели — «этого приятеля мы заменим». Иногда он поднимается в большую квартиру наверху, ту, в которой мы жили раньше, проверить, что и у квартирантов всё в порядке, — «чтобы не морочили голову профессору Мендельсону, если у них есть проблемы».
А
Я сказал Папавашу, что завидую этой их мужской дружбе. И после короткого подсчета за-за и за-против добавил:
— Знаешь что? Я не перестаю думать, что, если бы Гершон был жив, он мог бы быть мне таким же другом, как Мешулам тебе.
— Гершон давно умер, — сухо сказал Папаваш. — Я советую тебе, Яирик, найти себе другого друга.
— Это не так-то просто, — сказал я. — В моем возрасте уже не заводят новых друзей.
И добавил, что ухаживать за мужчиной намного тяжелее, чем за женщиной, «потому что к женщине ты можешь послать вместо себя свое тело, пусть отдувается за тебя. А отношения с мужчиной требуют и ума, и сердца».
Тень недовольства прошла по его лицу. Несколько секунд он обдумывал эту пугающую возможность.
— Да, Яирик, это безусловно интересная предиспозиция.
И вдруг добавил:
— Я слышал, что ты строишь себе дом.
— Я не строю, я только перестраиваю.
— Но ведь у тебя есть прекрасный дом в Тель-Авиве.
— Дом в Тель-Авиве — это дом Лиоры. Она его выбрала, она его купила, она его перестроила. Сейчас я перестраиваю свой собственный дом.
— Свое собственное место, — поправил Папаваш, пристально посмотрел на меня, и я испугался. Это меня он уточняет или тебя цитирует? Неужели он знает? Кто ему рассказал? Мешулам? Ты? А если знает он, то кто тогда еще? Мой брат? Моя жена? — Возьми меня туда, Яирик. Мне интересно. Я хочу посмотреть.
— С удовольствием.
— Давай назначим время. — И сразу вытащил из ящика возле кровать еще одну черную записную книжку.
— Тебе нужен дневник, чтобы назначить со мной встречу?
— Я не такой бездельник, как вы с Биньямином думаете, — проворчал Папаваш. — У меня бывают деловые встречи, я еще пишу статьи, и я каждое утро захожу в интернет, прочесть письма, которые приходят из медицинских журналов. И еще я ищу там себя. Выясняется, что я еще жив. Меня цитируют.
Я похвалил его за то, что он так быстро освоился с компьютером, с электронной почтой и с текстовым редактором.
— Тебе тоже не мешало бы немного осовремениться. Люди, которые остаются в прошлом и поют дифирамбы тому, что было, забывают, что в этом их замечательном прошлом половина всех детей умирала, не достигнув пяти лет. И вообще — почему нужно бояться компьютера, если он облегчает тебе жизнь? Я скачиваю с него музыку, Яирик, и еще я хожу на концерты, когда дают Бетховена и Моцарта, я сижу в комиссиях…
— А что с другими композиторами?
— Нет других композиторов. В моем возрасте человек уже знает, что хорошо очень, а что меньше.
— Мама любила оперы, — сказал я.
— Она не оперы любила, а оперу. Только одну оперу — «Эней и Дидона», и даже из нее только одну арию. Единственную стоящую арию из оперы, которая в остальном — сплошное занудство.
И начал декламировать с пафосом эрудита:
Thy hand, Belinda, darkness shades me, On thy bossom let me rest, More I would, but Death invades me; Death is now a welcome guest. When I am laid in earth, May my wrongs erect no trouble in thy breast; Remember me, but ah! forget my fate.И,
словно желая похвастаться своей хорошей памятью, добавил, что «эта красивая песня» даже имеет перевод, и поспешил процитировать: Белинда, руку! Меркнут очи, Пусть даст приют мне грудь твоя, Еще б пожить, но смерть не хочет; Мой гость желанный, смерть моя. Когда меня погребут, Пусть мои грехи Твою не волнуют грудь. Помни меня, родная, но ах! Судьбу мою позабудь.— «Помни меня, родная»? — изумился я. — А я почему-то всегда думал, что это прощание с мужчиной.
— Давай, Яирик, назначим день поездки, — сказал Папаваш.
Я тоже вынул свой дневник.
— Видишь, — отверг он три первых предложенных мною даты, — я занят больше тебя.
Мы назначили дату, удобную и ему, и я предложил объединить его поездку в мой новый дом с небольшой экскурсией.
— Я захвачу немного еды, посидим в каком-нибудь красивом месте с тенью, подышишь немного свежим воздухом, проветришь глаза на природе.
По пути от него к Мешуламу я купил диск Бетховена, не целое произведение, а собрание избранных отрывков. Так он получит свое удовольствие по дороге, а мне не придется мучиться. Я купил и складной стул, — может, он примет мое предложение сделать привал по дороге и поесть что-нибудь. А также подушку, — может, устанет и захочет вздремнуть.
В назначенный день я поднялся чуть свет и пораньше выехал из Тель-Авива. Но, прибыв в дом Папаваша, обнаружил там и Мешулама.
— В семь утра? — удивился я. — Ты что, и спишь здесь?
— Мы, старики, все равно встаем рано, ну я и прихожу навестить профессора. Если мы сами не будем помогать друг другу, кто же тогда?
Профессор Мендельсон появился во всем своем величии. Густые волосы серебристым венцом окружали его макушку. Старость ни на сантиметр не убавила его рост, ни грамма не прибавила к его весу и ни на йоту не уменьшила элегантности и природной непринужденности его осанки.
— Доброе утро, Яирик, — просиял он мне навстречу. — Я готов. А ты уж, наверно, думал, что меня придется ждать.
— Нет, вы только посмотрите на него! Свеж, как лулав на Кущи. [56] Ойсгепуцт! [57] — одобрительно сказал Мешулам. — Надо сообщить в полицию: профессор Мендельсон выезжает из дома, закрыть всех девушек на замок.
Он был прав. Папаваш был в длинных, на славу отглаженных брюках цвета хаки, в тонкой голубой рубашке под кашемировым пиджаком песочного цвета, в удобных коричневых замшевых туфлях.
56
Благоухает, каклулав на Кущи. — Как нераспустившаяся пальмовая ветвь (лулав), обязательный элемент религиозного ритуала еврейского праздника Кущей (Суккот).
57
Ойсгепуцт — вырядился (идиш).